Аргонавты вселенной
Аргонавты вселенной: (Роман-утопия). Сост. и биогр. очерк А. Шермана. — Б.м.: Salamandra P.V.V., 2013. — 245 с. — (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. ХХХ).
В книгу вошли основные научно-фантастические произведения поэта-биокосмиста А.Б.Ярославского (1896-1930): роман-утопия «Аргонавты вселенной» — книга, давно ставшая чрезвычайной редкостью — и «Поэма анабиоза».
В приложениях публикуются несколько фантастических стихотворений А. Ярославского, воспоминания его жены Е.И.Ярославской-Маркон — женщины необычайной судьбы, редкого мужества и духовной силы — и биографический очерк об А.Ярославском.
С публикацией этой книги к читателю возвращаются произведения поэта, чья жизнь трагически оборвалась на Соловках зимой 1930 г.
В дни, когда в Америке астроном Годдар готовится к практическому опыту посылки космической ракеты, когда у нас в Москве уже организовано общество межпланетных сообщений, — этот роман, написанный более двух лет тому назад, несколько устарел.
Утопия близится к реальности на глазах живущих.
Но мне милы наивные и немного старомодные герои этого романа. И мне думается, что моя попытка описания возможного межпланетного полета найдет отклик у всех пресытившихся сутолокой земли и иногда с надеждой и вопросом подымающих глаза к звездам…
Аргонавты вселенной скачать fb2, epub бесплатно
Античный астроном считал, что планеты прикреплены к вложенным друг в друга хрустальным сферам, последней из которых была сфера неподвижных звезд. Дальнолетчики XXII века подтвердили его мысль — столкнулись с хрустальной сферой Солнечной системы и разбили ее скорлупу. Другие светила остались в плену своих хрустасфер, недоступными для землян…
Второй день болит голова. Вернее, не болит, но какое-то постоянное ощущение дискомфорта, какое-то распараллеливание сознания. Формально все в норме, иначе бортовой кибер выдал бы рекомендацию посетить медицинский отсек. Но никак не удается избавиться от ощущения двойственности. Вроде бы, все как всегда. Нет накопленной усталости, мешающей анализировать ситуацию и принимать решения. Нет эмоционального напряжения. За пару десятков лет в космосе успеваешь выработать хладнокровие и уверенность в себе… Или не становишься капитаном… Реакция не снижена ни на процент, но… Словно во сне где-то в фоновом режиме сознание крутит неведомое кино. Будто ты живешь двумя жизнями. В одной жизни управляешь кораблем, исследуешь согласно программе полета заданный кусок вселенной, а в другой — зритель в театре чужих судеб. Судеб незнакомых и до боли знакомых людей…
Напечатано в журнале Знание — сила, 1978, № 8.
Опубликовано в журнале «Юность» № 1, 1964
Рисунки Г. Калиновского.
Некоторые проблемы — это на самом деле скрытые возможности. Что, если некоторые широко распространённые «преувеличения» на самом деле — холодные научные факты?
По утрам у меня сеанс связи с Карлом. Его координаты –300/800/-400, если считать за начало координат положение моего носителя. А если перевести с языка геометрии на родной мой литовский, то Карл летит в трехстах километрах левее меня, на восемьсот выше и на четыреста позади. Эти четыреста означают, что он проживёт на пару мгновений дольше.
Коммуникатор внешне похож на гибрид древней рации с древней же настольной персоналкой. С тем отличием от пращуров, что земными радарами исходящий из коммуникатора сигнал не пеленгуется. Мы надеемся, что проксимскими не пеленгуется тоже, иначе мы умрём раньше срока, а значит — напрасно.
Вечером, едва развели костёр, Стивенс в очередной раз сказал, что они — кретины.
— Три кретина и идиотка, — уточнил Стивенс. — Прости, что помянул в мужском роде, — обернулся он к Доре.
— Ничего, тебе простительно, — Дора извлекла из рюкзака пакет с крупой, придирчиво его осмотрела и принялась отсыпать содержимое в котелок. — Кретинам, знаешь ли, принято прощать.
— Подвязывайте, — Большой Иван лениво поворошил носком сапога хворост в костре. — Знаешь, Билли, в натуре надоело твоё нытьё, — сказал он Стивенсу. — Остогребенело. Мы все здесь знали, на что идём, так? Что будет хреново, знали? Знали. Что можем обломаться и ничего не найти? Тоже знали. И что, если найдём, всё равно можем обломаться, знали. А заодно, что можем здесь и загнуться. Тебя никто не подписывал лететь с нами, так? Ты сам решил.
Простить предательство друга, принять врага, побороть страх – только первые шаги на пути Скорби. В этой схватке не будет победителей. В ней нет пути назад, не стоит рассчитывать на милосердие. Госархив Коклурна раскрыл тайну имплементации и подарил Единой галактике надежду на спасение. Но пробужденный враг слишком силен и опасен. Он – тот, кого далекие предки считали богом. Он создал этот мир за семь дней. И готов разрушить за одну минуту. Всего двадцать восемь дней, чтобы найти пути к спасению или умереть.
Завершение трилогии «Навигатор».
Что вы знаете о последнем десятилетии прошлого века, получившем, с чьей-то лёгкой руки, название «лихие девяностые»? Что вы помните о нём? Развал Советского Союза, крах Горбачёва, подъём Ельцина, разгул бандитизма, невыплаты зарплат и пенсий… А как вы ощущали себя, помните? Не забыли ещё свою растерянность, непонимание того, что происходит, страх перед завтрашним днём? Помните, как не могли прокормить детей, зато вдоволь были сыты гласностью и демократией? И как, забыв о гордости и морали, шли на любые унижения, лишь бы добыть хоть немного денег?
Автор этой книги не забыла. Именно не дающая покоя память заставила её написать этот роман.
Герои её произведения — простые люди, чьи судьбы изломали девяностые. Прочтите эту книгу, и, может быть, вы узнаете в одном из персонажей себя или даже найдёте ответ на извечный русский вопрос: «Кто виноват?» А, может быть, просто прослезитесь…
Действие повести развертывается в конце XVIII века в Вэренде — таково старинное название одной из южных областей Швеции, жители которой, вирды, издавна славились смелостью, стойкостью, свободолюбием.
Опубликованный полвека назад автобиографический роман Альбертины Сарразен “Меня зовут Астрагаль” обошел весь мир. Написанный в тюрьме, где она провела несколько лет и куда за проституцию и воровство попадала не раз, он принес ей настоящую славу. Воспитанная приемными родителями – настоящих она никогда не знала, – Альбертина в шестнадцать лет сбежала из школы для трудновоспитуемых и пыталась выжить в Париже всеми дозволенными и недозволенными способами. И все это время, в неволе и на свободе, она писала. Признание пришло незадолго до смерти. Выпустив подряд три бестселлера, Альбертина Сарразен умерла в тридцать лет от врачебной ошибки, не прожив и года после публикации последней части трилогии.
Все события, о которых идет речь в романе, – подлинные. Побег из тюрьмы, жизнь вне закона, безумная любовь на фоне тюремных воспоминаний и постоянного страха снова оказаться за решеткой описаны с предельной искренностью. И интерес к книге после стольких лет не угасает. Ее недавно переиздали во Франции, Англии, США и еще десятке стран, где читатели вновь открывают для себя этот маленький шедевр.
Источник
Александра ярославского аргонавты вселенной
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 273 953
- КНИГИ 643 668
- СЕРИИ 24 526
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 604 686
В дни, когда в Америке астроном Годдар готовится к практическому опыту посылки космической ракеты, когда у нас в Москве уже организовано общество межпланетных сообщений, — этот роман, написанный более двух лет тому назад, несколько устарел.
Утопия близится к реальности на глазах живущих.
Но мне милы наивные и немного старомодные герои этого романа. И мне думается, что моя попытка описания возможного межпланетного полета найдет отклик у всех пресытившихся сутолокой земли и иногда с надеждой и вопросом подымающих глаза к звездам…
23-го февраля 1925 года. МОСКВА.
…И день и ночь работало радио. Сотрясались высокие башни от упругих искровых ударов. И нежно звенела певучая антенна.
А рядом еще выше, еще безумнее поднимались башни. Спешно заканчивали новую станцию. Суетились рабочие.
Проходили туземцы, работавшие на насыпи. Было оживленно и шумно. Работы подходили к концу, но Чемберт испытывал недовольство…
Уже две недели он не получал никаких известий из Парижа… И все чаще его взгляд с неопределенным вопросом обращался к громадному эллингу, скрывавшему окутанное парусиной и брезентом железное тело «Победителя». Распоряжался Чемберт спокойно и властно.
Выбритый, чистенький, с неизменным пробором и папироской, безукоризненно точный, холодный и выдержанный, — сын латыша и англичанки, он по-прежнему выполнял порученную ему работу. Что ж! Он, конечно, не гений, как Горянский, он ничего не сможет выдумать или изменить, но свою часть работы он доведет до конца. — Что теперь с Горянским. Заболел он? Может быть арестован.
— Удался опыт или нет? — Или, может быть, у него не хватило денег? — Тысячи предположений возникали сразу и перепутывались. Но нельзя было показывать даже намека на неопределенность и сомнения. — Вера в Горянского была слишком велика; половина рабочих работала в кредит. Если бы у них мелькнула хоть тень догадки, — предприятие бы распалось. — Банкроты. — Да, если не вернется Горянский, — они банкроты. Впрочем, припасов хватит еще на три месяца. Горянский может вернуться… А если они заговорят о плате, если захотят домой, если откажутся работать, — тогда?
Нет. Этого не будет. Гениальная попытка не может окончиться так пошло и глупо какой-то Панамой…
— А если — все-таки? — Узловатая рука Чемберта погладила нервно холодное тельце браунинга в кармане, — он заставит! — Перестреляет половину, если понадобится, или умрет сам… — Впрочем, нет, глупости. — При чем здесь Панама? — Горянский ведь не Лессепс. Тут, конечно, другие… совсем другие причины. — Но что бы то ни было, а свою часть работы Чемберт доведет до конца!
— «Господин Чемберт! Господин Чемберт!» — к нему черненьким клубочком подкатился маленький негритенок Мукс.
— «Новости! — необыкновенные новости: — мы перехватили американское и французское радио! — Вас просят к аппарату, господин Чемберт!»
— Радио… Париж… Горянский. — у Чемберта заискрились глаза и напряглись ноздри. Он вздрогнул и, нервно сутулясь, зашагал в аппаратную.
Маленькая лестница. Металлические колонны, изящные и мощные, как легкий абрис Эйфелевой башни. Желтые медные наконечники выключателей и спокойный, четкий, немного танцующий ритмический стук аппаратов. Телеграфист в громадной предохранительной каске, неуклюжий, смешной и немного похожий на водолаза, что-то суетливо показывает ему, оживленно жестикулируя. Его лицо в каске странно гримасничает. И Чемберту кажется, что это — средневековый Мефистофель издевается над ним здесь, в аппаратной.
…Разочарование! — тяжелое и острое, неожиданное и грубое, как удар кулаком в сердце, — это не Горянский!
Чемберт изнеможенно опускается на кожаное сиденье стула. — Который раз. Который раз его зовут на аппарат для того, чтобы он выслушивал какие-нибудь глупости, а от Горянского — ни слова. — Ах, разорвать бы эти глупые бесполезные проволоки. Какое ему дело до всего остального мира, до политических новостей, до этой нелепой бессмысленной войны, до визитов коронованных идиотов друг другу. До этих рабочих стачек! Все равно из этого никогда ничего не выйдет. — Разве могут рабы обойтись без кнута и погонщика?! — Да и что ему до этого, если радио молчит о Горянском?
Но телеграфист по-прежнему размахивает руками и по-прежнему сует Чемберту длинную узкую бумажку с рядами черточек, цифр и точек. И, наконец, сквозь ритмический стук приборов до сознания Чемберта долетают какие-то слова и упорно, сквозь безразличие и разочарованность проталкиваются в мозг: — «Гражданская война в России… Правительство Николая второго свергнуто… Революционеры захватили власть… Братания на фронте… Русская революция опасна: есть симптомы, указывающие, что она может превратиться в международную… Беспорядки на почве голода в Германии… Русский царь захвачен и арестован революционерами…» Брови Чемберта удивленно приподымаются: неужели из этого, действительно, что-то вышло. Рабы без погонщика?! Россия без царя?! Как это удивительно. Страна дикарей и рабов, страна малоподвижных тупых крестьян, где, казалось, было невозможно никакое свободное течение мысли, — и вдруг.
— Неужели это, действительно, конец самодержавия?! С телеграфистом происходит нечто невозможное: он сбрасывает свою неуклюжую шапку и бежит, взволнованно крича, мимо Чемберта, вниз по металлической лесенке. Чемберт изумленно смотрит вниз. — Ведь вовсе не смешон теперь без каски этот стройный, бледный человек со смуглым семитическим типом лица! До Чемберта, который хотя плохо, но все же понимает по-русски, доносится голос телеграфиста, тонкий, острый и жалобный, отдаленно напоминающий плач. Проходящие рабочие останавливаются. У аппаратной собирается небольшая группа.
— «Братья. Товарищи. В России революция. Сейчас мы перехватили американское радио… Царь Николай Романов арестован. Пришла, пришла, наконец, и к русским свобода. »
— «Братья! Мне не давали учиться в России… Моя мать убита во время еврейского погрома…» — слова телеграфиста переходят в рыдание.
— «Долго терпели мы, евреи! Долго терпел весь народ, но есть справедливость, есть возмездие. »
Голос его прерывается. К телеграфисту подбегает русский рабочий. Говорят все вместе, шумно, непонятно и несвязно; рабочие бросаются на шею телеграфисту, — целуются… Чемберт с удивлением и с некоторым испугом смотрит вниз: — «Да, эти русские… Видно наболело у них на сердце много и долго… Экспансивный народ! Вот и Горянский такой. Нервный, впечатлительный, чуткий, но в то же время решительный, героически-смелый… О, этот не станет плакать — нет! Он, когда нужно, сумеет быть острее стали, тверже гранита…»
Чемберт вспомнил шестой год в России. Баррикады в Москве. Себя и Горянского. Подъезжавших казаков, наведенный пулемет и застывшую наверху у красного знамени фигуру Горянского, красивого и спокойного под выстрелами, улыбавшегося радостно и по-детски наивно в глаза неизбежной смерти.
Он вспомнил, как схватил его, — тогда почти мальчика еще — в охапку, вместе со знаменем, и унес, спас чудом от неминуемой бессмысленной гибели…
— Где теперь Горянский? — Почему нет известий? — Что с ним? — Доведут ли они до конца это грандиозное дело, которое затеяли вместе? Но вдруг остро, сквозь печаль, сквозь воспоминание, одна практическая сегодняшняя мысль деловито постучалась в мозг: — эти русские! — этот телеграфист, который должен быть у аппарата. Как бы это не помешало работе?! Надо прекратить это!
Чемберт встал, сразу сухой и бесстрастный, чтобы спуститься к шумевшей, жестикулирующей кучке. — Вдруг звонок негромкий, но продолжительный и настойчивый ударил в сознание и уши:
Раз… Два… Три… Четыре… Пять.
Три — Россия. Семь — Америка. Пять. Радио-телефон.
Источник