Денис касперов драматург расстрелянное солнце
Касперов Денис 1971 г.р. Тюмень-Москва. «Расстрелянное солнце».
О себе и о тексте.
1. Как у вас появилась идея текста?
Всю жизнь волновали вопросы насилия, беззакония и лжи. А Катынь – яркое свидетельство этого ужаса. Поставил себя на место убитых, членов их семей и понял, что должен об этом рассказать.
2. Как вы писали текст? Какие были трудности? Долго или быстро писали?
Писал пьесу долго. Год с небольшим. Полгода ушло на изучение темы. Остальное время – на написание и переписывание. Трудности возникали касательно реальных исторических лиц. Мы знаем о них в общих чертах. Но нужно было строить драматургические характеры, а это же всегда нелегко.
3. Расскажите, как вы вообще пишите тексты. Есть ли у вас какая-то техника?
5 лет сценарного факультета ВГИКа. Наверное, это и есть техника. А как пишу? Да так и пишу, как учили. Стараюсь миновать реплик в лоб, развиваю действие в основном в четыре полнокровных эпизода. Исследую характеры, стремлюсь, чтобы они двигали историю, избегаю лишних засоров. И переписываю, переписываю. Вот как-то так…
4. Сомневались ли вы что написали достойную вещь или нет? Или, может, вы даже сейчас считаете, что получилось у вас не очень?
Сомневался. И даже сейчас сомневаюсь, что нельзя было сделать лучше. Можно было сделать. Но у меня нет примеров перед глазами. Насколько мне известно, в отечественной драматургии этой темы не касались, а польский фильм «Катынь» совсем о другом.
5. Кто из современных драматургов вам нравится? Что можете посоветовать читать?
Читал много пьес-победительниц разных конкурсов. Какого-то конкретного автора выделить не могу, но советовал бы читать шорт-листы драматургических конкурсов. Посоветовал бы начинающим читать Шекспира, в смысле построения конфликта и характеров. И в смысле техники «нерассусоливания». Шекспир не мог себе позволить топтаться в пьесе на месте, в его времена за это закидали бы гнилыми овощами. Топтание на месте – это вообще большая беда современных авторов. Поэтому – Шекспир.
6. Как у вас появляются идеи ваших историй? У вас есть какой-то определенный способ его развивать?
Идеи возникают по-разному. Но вот же штука: последнее время – всё больше из новостей и газетных публикаций. В первом вопросе я ответил, что меня больше всего беспокоит. Вот и стараюсь исследовать личность, загнанную в условия кошмара.
7. Считаете ли вы себя хорошим драматургом?
Очень трудный вопрос. Когда получается сцена, думаю «молодец, сукин сын!» Равно как и бывают долгие периоды сомнений.
8. Несколько советов тем, кто еще нигде и ничего не выигрывал и расстраивается по этому поводу.
Не пишите для конкурсов! Пишите для себя, для любимого человека, да мало ли, но не для выигрыша. Ставьте перед собой вопросы и отвечайте на них максимально честно. Так победа придет быстрее. И цена ее будет выше.
Источник
Денис касперов драматург расстрелянное солнце
Конкурс пьес «ТЕМА» запись закреплена
Денис Касперов «Расстрелянное солнце».
О.О.
Врать не буду. Это первый претендент, если не с бабками на новую гитару уйти, то хотя бы на приличную конину.
Хорошо сделанная работа. Все на месте. Конечно это скорее сценарий, чем пьеса. Но мы сами грешим таким. К тому же, ну по факту, при желании любой сценарий можно поставить в театре. Даже фильмы Тони Скотта (если кто не знает, то у него очень и очень иного монтажа).
Считаю недостатком, когда в тексте пишут: ТЕНИ Сталина, Берия и т. д. Это не нам, авторам решать, а режиссерам. Хотя, сейчас подумал, ну вполне возможно, что этим подчеркнули, что жизнь идет в лагере, а жизнь решают фигуры в тени ну и т. д. И тому подобное.
Опять же, что точно минус. Описание высоты солнца, леса и так далее. Это же режиссер решает. Хотя зачем это объяснять профессионалу. Он и без меня знает.
На мой взгляд, линий много а объема мало. Можно было бы и посильнее развернуть все истории.. А то я не столько переживаю за персонажей, сколько получаю информацию всего лишь.
Что отношу к явному недостатку. Это то, что текст подчинен мысли, что большивики были мудаками, а поляки — прекрасными людьми. Как-то все слишком однобоко получается. Особенно, когда описывают лагерную жизнь. Ну не могут быть одним скотами полными, а другие классными пацанами.
Еще опять засунули в текст поэтов и поэзию. Даже на этом конкурсе в каждой второй пьесе есть поэты или поэзия. Как-то убогонько в этом плане.
На последок отмечу одну из первых сцен, где ребята прячут от танка в доме во время войны. Хорошая. Динамичная сцена. По ней сразу видно, что автор привык не одно и то же в диалоге обсасывать, как любят драматурги, а привык развивать действие, как любят сценаристы.
Больше добавить нечего. Ну кроме того, что этот текст хотя бы стоит почитать всем заинтересованным.
А.В.
Хорошая, добротная работа и опять про Великую отечественную войну. Не люблю тексты на эту тему и считаю их спекуляцией, но данный текст рассказывает нам не о военных событиях, а о военном лагере, и это его плюс.
К минусам же можно отнести, что это все-таки не пьеса. Элементарно просто столько мужчин- актеров (около) 30 , ни один театр себе не позволит держать в штате, ну разве что Театр российской армии.
Далее. При большом объеме событий не так много. Некоторые линии, в частности с семьей главного героя, выглядят куце, обрезано.
Ну и конечно, штампованные сцены со Сталиным, мол, тут люди погибают, а он сидит у себя трубочку покуривает и спокойно говорит: «Расстрелять» выглядит как сериал из 90-ых, думаю, что все не совсем так было на самом деле.
В целом читать было интересно до того момента, как герой в открытую произнес, какое же говно ваш СССР, и какие поляки молодцы. Помню, Как В. И. Мильдон на занятиях литературы нам рассказывал, что автор должен быть беспристрастен, находится на расстоянии от персонажей и только со стороны передавать их мысли, но не свои, здесь же видно, что это слова самого автора, что ради этого диалога все и писалось. и как только это стало понятно, то, удовольствие от текста значительно подпортилось.
Короче говоря, текст в явных лидерах, но не без минусов.
Источник
Расстрелянное солнце 1 страница
Польскому народу с любовью и покаянием
Денис Касперов, Россия, Москва
¹Данный текст является русскоязычной версией. Переводчику будут предложены некоторые корректировки.
Тадеуш Ковальский– журналист, поручик запаса, 28 лет
Эва – его жена, 26 лет
Марыся – их дочь, 5 лет
Адам Вуйцик – друг и коллега Тадеуша, подпоручик запаса, 30 лет
Маргарита (Марго) – жена Вуйцика, 27 лет
Базиль Захарский – хорунжий, 41 год
Янина Левандовская – подпоручик (позднее поручик) авиации, 31 год
Капитан
Капеллан – в звании капитана примерно одного и того же возраста, немного за 30
Врач – в звании капитана
Давид Либерман – аптекарь, хорунжий, 55 лет
Генрик Минкевич – генерал, 59 лет
Ежи Волковицкий – генерал, 56 лет
Пленные разных воинских званий и лет
Василий Королев – комендант Козельского лагеря, армейский капитан, 37 лет
Михаил Алексеев – комиссар Козельского лагеря, старший политрук, 31 год
Иван Эхнер – начальник Особого отделения Козельского лагеря, младший лейтенант госбезопасности, 38 лет
Василий Зарубин – начальник оперативной бригады для проведения следственных действий, майор госбезопасности (пленные между собой называют его «комбригом»), 45 лет
Егор Кузьмин – вахтёр (внутренняя охрана) Козельского лагеря, 35 лет
Антип Шорников – начальник корпуса внутренней охраны Козельского лагеря, 40 лет
Матвей Черепанов – истопник 38-ми лет
Работник Ювелирторга – лет 40
Медсестра– лет 26
1-й особист
2-й особист помощники Эхнера, сержанты 20-ти с небольшим лет
Сталин, Молотов, Берия, Калинин, Ворошилов, Микоян, энкавэдэшники
Примечание: Базиль Захарский, Янина Левандовская, Генрик Минкевич, Ежи Волковицкий, Василий Королев, Михаил Алексеев, Василий Зарубин – исторические лица. Прототипом Ивана Эхнера является Ганс Александрович Эйльман.
Если бы над общей могилой поляков под Смоленском встал мудрец,
который утверждал, что все уже было, что ничто не ново под
солнцем, то там, при виде тысяч останков убитых офицеров, его
уверенность поколебалась бы, и он бы сказал, что такого еще не
Ярко-белая пелена. Силуэты деревьев, голыми ветками пронзающие пустоту. А дальше, шаг за шагом, в безразмерной перспективе возникает лесной массив. Где нет горизонта. Где небо и земля единое целое. Серое, унылое, тяжелое.
Будто в замедленной съемке, над кронами деревьев начинают проплывать тени людей в армейских шинелях и головных уборах. Воображение подсказывает, что их не десятки и не сотни. Их тысячи. Тысячи польских военных 1939-1940 годов. И пока они плывут, над лесом поднимается гигантское БАГРОВОЕ СОЛНЦЕ.
Под грохот орудий и медленное затемнение звучит, постепенно убывая, голос Председателя сталинского правительства Молотова:
– Товарищи! Граждане и гражданки нашей великой страны! События, вызванные польско-германской войной, показали внутреннюю несостоятельность и явную недееспособность польского государства. Польские правящие круги обанкротились. Все это произошло за самый короткий срок. Прошло каких-нибудь две недели, а Польша уже потеряла все свои промышленные очаги, потеряла большую часть крупных городов и культурных центров. Нет больше и Варшавы, как столицы польского государства. Никто не знает о местопребывании польского правительства. Население Польши брошено его незадачливыми руководителями на произвол судьбы. Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. В силу такого положения заключенные между Советским Союзом и Польшей договора прекратили свое действие.
Часть первая
1.
Квартира Тадеуша Ковальского в Гродно. Сентябрь 1939-го года. Старинная мебель, на стене лик Богородицы, на столе телефон.
В комнату стремительно входит ТАДЕУШ – молодой человек среднего роста, в очках и гражданской одежде, с дорожным мешком за плечом и довольно заметными часами на запястье. ЭВА, вся в слезах, поспевает за ним.
Эва. Что значит: неважно? Что значит: неважно?!
Тадеуш. Тихо, разбудишь Марысю. (Берет с комода блокнот, кладет в карман.)
Эва (спокойнее). Что значит: неважно?
Тадеуш. А то и значит. Неизвестно, когда придет эта повестка и придет ли вообще, а время не ждет. К тому же, ты прекрасно знаешь, что я собирался еще месяц назад. Тогда ты меня уговорила, но теперь.
Эва. Тадеуш, о чем ты? Гитлер – это совсем другое. Но Советы. Советский Союз не объявлял нам войны.
Тадеуш. А что это, по-твоему, как не война? Они к нам не на велосипедах едут. Не сегодня-завтра здесь будут их танки и самолеты. Эва, пойми, в Гродно фактически нет регулярной армии, все кадровые офицеры наперечёт. Кроме добровольцев и резервистов здесь некому взять в руки оружие.
Эва. Ты журналист, твое оружие – перо и бумага.
Тадеуш. Я поручик запаса, если ты не забыла.
Эва. Я это помню. Помню, как ты добился военного билета, хотя с твоим зрением мог бы.
Тадеуш. Перестань! Я ничем, слышишь, ничем не хуже других!
Эва. Тише, сам же кричишь.
Тадеуш (оглянулся на дверь соседней комнаты; понизив голос). Нет, в конце-то концов, почему все идут, и никто не устраивает им сцен? Почему Адам Вуйцик уже там, а я все еще здесь?
Эва. Вуйцику легко принимать такие решения, у него нет детей.
Тадеуш. Но есть Марго, и она не прекословит ему ни в чем.
Эва. Потому что ей все равно, что станет с ее мужем. Но дело сейчас не в них. У тебя дочке пять лет, у тебя престарелая мать. Вспомни об этом, если уж я тебе совсем не дорогА.
Тадеуш (растерялся, поправил очки). Не дорога? Неужели ты и правда, так думаешь?
Эва. А что, что я должна думать?!
Тадеуш. Алло. (Посмотрел на часы.) Да, уже выхожу. (Положил трубку.) Это Вуйцик. Меня ждут.
Эва (бросаясь к нему на шею). Нет.
Тадеуш (прижал ее к себе). Ну что ты, что ты, все будет хорошо. Все будет замечательно, вот увидишь.
Эва. Прости меня, любимый. Я не это хотела. не так.
Тадеуш (с улыбкой). Это была не ты, да?
Тадеуш. Ничего, я все понимаю. Но и ты меня пойми. Если я останусь, я никогда себе этого не прощу.
Эва. Я знаю, но вдруг еще все обойдется. Повременил бы денёк-другой, а?
Тадеуш. Не обойдется. Они давно к этому готовились. Ждали только удобного случая. Но нет, сюда, за Неман, мы их не пустим. Отобьем. Обязательно отобьем, по-другому и быть не может.
Эва (вдруг). Тадеуш, я хочу с тобой. Что если я пойду с тобой?
Тадеуш. Ты же знаешь, что это невозможно. Но я скоро вернусь, обещаю тебе. А ты. Поцелуй за меня Марысю.
Эва (вытирая слезы). Конечно, милый. (Достала из кармана платья иконку.) А это возьми с собой.
Тадеуш. Моя Богородица – ты.
Эва. Так нельзя говорить.
Тадеуш (взял иконку). Я люблю тебя, Эва. Я очень люблю тебя. (Долгий поцелуй.) Прощай. (Быстро уходит.)
Эва(перед ликом на стене). Под Твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица. Не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда, Дева преславная и благословенная. Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша, с Сыном Твоим примири нас, Сыну Твоему поручи нас, к Сыну Твоему приведи нас.
2.
Частное владение. Роскошная обстановка. Тут и там разбросаны предметы обихода, домашняя одежда и прочее. Входная дверь распахнута настежь. С улицы доносятся артиллерийские выстрелы и пулеметная дробь.
Весельчак и балагур АДАМ ВУЙЦИК, Тадеуш и КАПИТАН (все трое в армейских шинелях, грязных от копоти) вбегают в дом, скрываясь от погони. У Вуйцика и Тадеуша бутылки с зажигательной смесью. Рукав Капитана пропитан кровью.
Капитан. Да какое к шуту командование. Теперь мы сами себе командование. Тихо! (Бросился к окну, выглянул из-за портьеры.) Кажется, не заметили. (Отходит к столу, неловкими движениями снимает шинель, закатывает рукав гимнастерки, осматривает ранение.) Хоть пуля не застряла, и на том спасибо. (Тадеушу.) Поручик, гляньте, есть ли здесь какие-нибудь бинты, черт их подери?
Тадеуш начинает обследовать содержимое шкафов.
Капитан (оглядывая комнату). Вторжение в частную собственность. Нас надо судить?
Вуйцик. Не думаю.
Капитан. И то верно, сами виноваты: рванули как от чумы, даже дверь забыли прикрыть.
Тадеуш. Может, они в ополчении.
Капитан. Вряд ли. (Вуйцику, который возится с телефоном: дует в трубку, жмет на клавишу.) Да бросьте вы эту затею. Все уже на той стороне реки, одни мы. (Дернул раненой рукой, сморщился от боли.) Ну что там с бинтами?
Тадеуш (исчезая в кухне). Минуту, пан капитан.
Капитан. Не рисуйтесь перед окнами!
Вуйцик (швырнув трубку). Нет связи.
Капитан. Не удивительно. Скажите, подпоручик, а этот погибший, он что, ваш коллега?
Вуйцик. Друг детства. Сирота, как и я. Мы с ним из одного приюта.
Капитан. Тогда понятно. Я уж, кажется, все на свете повидал, но на вашем месте тоже бы разрыдался. И все же держите себя в руках. Слезы лить будем с радости. Если будем.
Вуйцик. Постараюсь, пан капитан.
Капитан. «Постараюсь». Сразу видно не военного челове.
Залп крупнокалиберного орудия. Со стен посыпалась штукатурка.
Капитан. Эка-на! (Рванулся к окну, выглянул из-за портьеры и тут же отпрянул назад.) Бьют по домам, сволочи. Боюсь, до ночи мы здесь не протянем.
Капитан. В темноте проще уйти из города.
Вуйцик (изменился в лице). Драпать будем?
Капитан. А у вас есть другая мысль?
Вуйцик. Здесь остаются люди. Они дерутся.
Капитан. Жалкие кучки.
Капитан. Вы не ослышались: жалкие кучки. Основные силы взяты в плен или убиты. Еще сутки, и все будет кончено.
Вуйцик. Пан капитан, если б я вас не видел в бою, я бы решил.
Входит Тадеуш с аптечкой в руках.
Тадеуш. Вот, нашел в кухне. (Ставит аптечку на стол, достает йод, марли, бинты, принимается обрабатывать Капитану руку.)
Капитан. Что же вы замолчали, подпоручик? Договаривайте, это занятно. Никому еще не приходило в голову обвинить капитана Глодэка в трусости.
Вуйцик. Я не о трусости, но защищать город.
Капитан. Как вы его собираетесь защищать? С кем? (Кивнув на окно.) Посмотрите туда: там никого нет, уличные бои выдохлись. И чем вы собираетесь его защищать? Этими бутылками? Смешно.
Вуйцик (резко). Мне – не смешно.
Капитан. Прекратить! Вот что я вам скажу, журналист Адам Вуйцик. Приобрести путевку на тот свет вы всегда успеете. Но не лучше ли жить? Жить, чтобы когда-нибудь написать о том, чему вы были свидетелями. О нашем жестоком времени написать. О том, что с нами было. Поверьте, для такой книги тоже нужно иметь мужество. И не думайте, что я меньше вашего люблю Родину. Мне, как и вам, тошно видеть врага на своей земле. Но мы сделали все, что могли. Борьба закончена. И теперь.
Шум подъезжающего танка, гул голосов. Вуйцик двинулся к окну.
Капитан. Подпоручик, ни с места!
Вуйцик. Я хочу посмотреть.
Капитан. Нечего там смотреть. И так все ясно, черт бы их подрал.
Голос из громкоговорителя. Граждане поляки, дом окружен. Все окна и двери под прицелом. Красная Армия предлагает вам сдаться. В случае неповиновения вы будете немедленно уничтожены.
Капитан. Заметили всё же. Дело пахнет жареным. За мной. Здесь должен быть черный ход.
Все трое исчезают в соседней комнате и тут же возвращаются назад.
Капитан. Не врут, мерзавцы, обложили, как.
Голос из громкоговорителя. Повторяю, окна и двери находятся под прицелом. Сдавайтесь или открываем огонь.
Капитан (пауза; полез в кобуру). Выходите с поднятыми руками.
Капитан. У меня сегодня плохое настроение.
Тадеуш. У нас тоже.
Капитан (выхватил пистолет). Выходите, это приказ!
Тадеуш. Нет, мы останемся с вами.
Капитан (короткая пауза). Ну что ж, дело ваше.
Голос из громкоговорителя. Сдавайтесь или открываем огонь.
Капитан (бросаясь к окну). Хоть одного.
Вуйцик. Пан капитан!
Голос из громкоговорителя. Сдавайтесь или открываем огонь.
Капитан (рванул портьеру, солнечный свет полоснул по комнате; целясь). Нет, «товарищи» оккупанты, плена не будет.
Треск автоматной очереди. Капитан сползает вниз. Тадеуш и Вуйцик склоняются над ним.
Вуйцик. Пан капитан.
Тадеуш секунду медлит и хватает пистолет Капитана.
Вуйцик (встав между Тадеушем и окном). Тадек, не надо.
Тадеуш (отталкивая его). Уйди, кому говорю!
Вуйцик (сбивает его подножкой, падает сверху, отбирая пистолет). Отдай.
Тадеуш. Пусти. «Защищать город»! Эх ты, вояка! Одни слова.
Вуйцик (в борьбе на полу). Уймись, это бесполезно! Я не хочу, чтоб и тебя. Хватит с меня смертей.
Голос из громкоговорителя. Орудие к бою. (Громче.) Граждане поляки, последний раз предлагаем вам сдаться. Через минуту открываем огонь. Ровно через минуту открываем огонь.
Вуйцик (вырвал у Тадеуша пистолет, швырнул его в глубину комнаты). Ну вот и всё. Всё. (В сторону окна.) Мы сдаемся! (Пауза. Тихо.) Сдаемся.
Свет падает на фигуру Сталина в окне Кремлевского кабинета. Вождь с дымящейся трубкой в кулаке задумчиво смотрит в пустоту ночи.
3.
Козельский лагерь. СССР. Территория бывшего монастыря Оптина Пустынь. Осень 1939 года. Радиоточка гремит «Маршем авиаторов»:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор.
Всё выше и выше, и выше
Стремим мы полёт наших птиц.
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.
Под церковными куполами рядовой запаса вахтёр 35-ти лет ЕГОР КУЗЬМИН прикладом винтовки отбивается от лающей дворняги.
Кузьмин. Нельзя! Фу! Да фу же, гадина!
Появляется его начальник АНТИП ШОРНИКОВ – 40-летний толстяк с красной рожей гипертоника и наганом на боку. (Пёс, рыкнув на него, убегает.)
Шорников. Ты как с собакой разговариваешь! И что у тебя за вид? Как у козла вонючего.
Кузьмин (оправдываясь). Да я.
Шорников. Что: я? А ну подберись.
Слышится нарастающий гул голосов.
Шорников. Э, пополнение ведут. Пошли отсюда.
Кузьмин и Шорников уходят. Пространство заполняют польские военные разных званий и лет. Среди них: Тадеуш, Вуйцик, БАЗИЛЬ ЗАХАРСКИЙ, ЯНИНА ЛЕВАНДОВСКАЯ, КАПЕЛЛАН, ВРАЧ, генералы МИНКЕВИЧ и ВОЛКОВИЦКИЙ.
Вуйцик (оглядываясь по сторонам). Тадек, у меня такое ощущение, что мы на приеме в генеральном штабе. Погляди-ка, вон тот, пышноусый, это же Генрик Минкевич. Известная личность. Кстати, пишет картины, и довольно неплохо. Хм, а того генерала что-то не знаю.
Тадеуш. Ежи Волковицкий, участник русско-японской войны.
Вуйцик. На стороне России воевал?
Вуйцик. Ну вот она ему и отплатит сполна.
Тадеуш. Большевики и Россия не одно и то же.
Вуйцик. Думаешь? (Увидав Левандовскую.) Смотри-ка: пани. Ну и дела. Как же она здесь оказалась?
Врач. Переведена из Осташковского лагеря. Вместе со мной.
Вуйцик. Подпоручик авиации. А имя?
Врач. Янина Левандовская. Дочь генерала Довбур-Мусьницкого.
Вуйцик. Генеральская дочь? Надо же, а по ней и не скажешь.
Врач. Да, скромна, но воли – на пятерых.
Вуйцик. Не сомневаюсь. Летчица, все-таки.
Врач. Парашютистка. А могла бы стать музыкантом, если бы не война. Училась в консерватории.
Вуйцик. Я восхищен. Нет, я убит наповал!
Из постройки, оснащенной табличкой «Администрация лагеря» и красным флагом на крыше, выходят и направляются к пленным капитан КОРОЛЕВ и политрук АЛЕКСЕЕВ.
Вуйцик. Идут. (Толкнув Тадеуша плечом.) Пойдем ближе.
Тадеуш, Вуйцик и Врач смешиваются с остальными пленными. Королев и Алексеев останавливаются. Королев дает отмашку в окно, и песня обрывается на полуслове.
Королев (у него ангина, шея закутана, говорит сипло). Граждане военнопленные, попрошу внимания.
Пленный 1. Мы не военнопленные! Наша часть шла сдаться без боя!
Недовольный гул голосов.
Пленный 2 (Пленному 1). Позор. Из-за таких, как вы, Польша в огне.
Королев (поднял руку, дождался тишины). Статус военнопленных придуман не мной, а постановлением Советского правительства. Итак, начнем. Как многие из вас догадались, вы доставлены в лагерь, дислоцирующийся на территории Союза Советских Социалистических Республик. Я – Василий Николаевич Королев – являюсь комендантом этого лагеря, мой помощник – Михаил. (Закашливается и делает Алексееву знак продолжать.)
Алексеев. Старший политрук Алексеев – комиссар лагеря. Как говорится, прошу любить и жаловать.
Вуйцик. А это обязательно?
Алексеев. Считайте, что это необходимо.
Королев. Чтобы с меньшими. как же это. осложнениями влиться в дружную. (Кашляет.)
Минкевич. Лагерную семью?
Захарский. А нельзя ли нам вернуться к своим семьям?
Алексеев (пошептавшись с Королевым). Мы с товарищем капитаном оценили шутку.
Захарский. Это не шутка! Мы ни в чем не виноваты перед вашей страной, чтобы развозить нас в вагонах для скота и держать в неволе!
Пленные. Верно, хорунжий!
– С нами обходятся как с преступниками!
– Требуем человеческого отношения!
– И соблюдения норм международного права!
Алексеев. Я все понял и хочу заметить на всякий случай. Возможно, кому-то из вас придет в голову мысль о побеге. Так вот, рекомендую оставить эту идею как невыполнимую. Территория лагеря оснащена каменной стеной с колючей проволокой в два ряда.
Пленный 3. Мы видели!
Алексеев. За стеной имеется ров, наполненный водой. И самое главное: охранные вышки оборудованы ручными пулеметами, а часовые, поверьте на слово, стреляют без промаха. Вопросы?
Пленный 4. Здесь был монастырь?
Королев. Был да сплыл.
Левандовская (разговор между пленными). Поразительно.
Вуйцик. Ничуть. Монастырей у них теперь нет, если вы это имеете в виду.
Пленный 4. Куда ж они подевались?
Капеллан. Отобраны властями.
Врач (Королеву и Алексееву). А в какой части страны мы находимся?
Вуйцик. Да, сориентируйте по местности!
Алексеев (жестко). Я же сказал: часовые стреляют метко.
Волковицкий (разговор между пленными). По моим подсчетам, мы в трехстах километрах от Смоленска.
Тадеуш. Это Оптина Пустынь, неподалеку от Козельска.
Вуйцик (Тадеушу). Ты что, ясновидец?
Тадеуш. Знаю из книг.
Вуйцик (с улыбкой). Одобряю.
Пленный 5. Теперь ясно, это Козельский лагерь. Говорят, не самое плохое место по советским меркам.
Пленный 4. Да уж, могло быть и хуже.
Алексеев. Итак, будем считать, что наше знакомство состоялось. После размещения по общежитиям каждый из вас будет вызван в Особое отделение лагеря для проведения беседы и заполнения учетных карт.
Королев. На этом – всё. Добро пожаловать в СССР. (Дает отмашку в окно и уходит; Алексеев – за ним.)
Радиоточка изрыгает «Сталин – наша слава боевая» и, затрещав, молкнет.
4.
Особое отделение Козельского лагеря. Комната допросов. Дверь в коридор, дверь в кабинет. Стол и стулья – вся немудреная обстановка.
Тадеуш сидит напротив «комбрига» ВАСИЛИЯ ЗАРУБИНА, пенсне которого время от времени играет световым бликом. В открытую дверь просматривается часть кабинета. Хозяин кабинета – сентиментальный палач ИВАН ЭХНЕР – дает корм попугаю в клетке, не пропуская при этом ни одного слова из комнаты допросов.
Зарубин (глядя в протокол). Ну, с этим все более-менее ясно: Ягеллонский университет, возвращение в Гродно, газеты «Вечерний курьер», «Голос Гродненский». (Поднял взгляд.) Кстати, о чем вы писали?
Тадеуш. О разном. В основном, хронику новостей.
Зарубин.Ясно. С этим. А вот ваше членство в «Легионе молодых». Что вы можете сказать по этому поводу?
Тадеуш. Я никогда не состоял в этой организации.
Зарубин. Но вы знали о ее существовании?
Тадеуш. Разумеется, в связи со своей профессиональной деятельностью.
Зарубин. И только?
Зарубин. Что ж, допустим. (Пишет, кладет ручку, достает папиросы.) КУрите?
Зарубин. И правильно сделали. Отрава, знаете. (Кинул пачку на стол.) А давайте-ка мы с вами немного пофантазируем. Не против?
Тадеуш. Смотря на какой предмет.
Зарубин. Да все на тот же. Предположим, вы бы не попали в плен. Ваши дальнейшие действия?
Тадеуш (просто, как само собой разумеющееся). Воевал бы за свободу Польши.
Эхнер (тут же). Польши больше нет!
Тадеуш. Ну почему же.
Эхнер (быстро входя). Потому что вы ее просра.
Зарубин. Иван Александрович!
Эхнер. И скажите спасибо, что вы оказались в нашем плену, а не в немецком! Там бы из вас живо.
Зарубин (вскакивая). Товарищ Эхнер! Что вы себе позволяете! (Короткая пауза.) Выйдите. Немедленно. (После того, как Эхнер, сверкнув глазами, двинулся обратно в кабинет.) Постойте. Верните записную книжку.
Эхнер достает из мундира блокнот Тадеуша, кладет на стол и уходит, закрыв за собой дверь.
Зарубин. Безобразие. Простите его, с этой работой у любого сдадут нервы. (Кивнул на блокнот.) Возьмите. (Пауза. Тадеуш не двигается.) Берите, ну что вы. В ваших стихах нет ничего крамольного. Знаете, они мне даже понравились. Нет, я, конечно, не специалист, но достойную литературу отметить могу.
Зарубин. Не стОит. А на русском языке сочинять не пробовали?
Тадеуш. Это трудно.
Зарубин. Понимаю, истинная поэзия – это свои колориты. Своя, так сказать, почва. И всё же, если бы вам вздумалось написать по-русски, какую тему вы бы выбрали?
Тадеуш. Расстрелянное солнце.
Зарубин (не сразу). Как прикажете вас понимать?
Тадеуш. Не знаю. Расстрелянное солнце, и всё.
Зарубин (пауза; протягивая ему блокнот). Забирайте.
Тадеуш опускает блокнот в карман шинели.
Зарубин (усаживаясь). Так на чем же мы остановились? Ах да. Значит, не попади вы в плен, воевали бы с Советским Союзом?
Тадеуш. Я так не говорил.
Зарубин. А как же?
Тадеуш. Я готов драться с врагами моей страны, а Советы это или кто-то другой, значения не имеет. Скажу больше, я против большевизации Польши, но еще совсем недавно хотел видеть Россию нашим союзником в борьбе с нацистами. И не только я, об этом мечтали многие мои земляки.
Зарубин. Вы же знаете, что это неосуществимо. Вы же знаете, что между СССР и Германией заключен пакт о ненападении.
Зарубин. Чему вы?
Зарубин. И всё же?
Тадеуш. Гитлер – субъект беспринципный. Рано или поздно он порвет договор. Вашему политическому руководству следовало подумать о том, что Польша могла бы стать надежным помощником в схватке с этим негодяем. Но вы решили иначе. Вы поделили несчастную страну между собой, и, кажется, провели ряд совместных парадов?
Зарубин. Ценю вашу смелость, но неужели вам не страшно говорить это мне, офицеру государственной безопасности?
Тадеуш. Страшно. Но я поляк.
Зарубин какое-то время внимательно смотрит на него, затем быстро пишет и протягивает ему протокол.
Зарубин. Подпишите и можете идти. Пока, разумеется. (Отходит к окну.)
Тадеуш подписывает протокол, поднимается.
Зарубин (не глядя на него). В вашем деле записано, что на предложение сдаться вы ответили вооруженным сопротивлением. Это так?
Тадеуш. Нет, я не успел.
Зарубин. А капитан Глодэк? (Пауза.) Что вы молчите?
Тадеуш. Я знаю, что из своего пистолета он не убил ни одного вашего соотечественника.
Тадеуш уходит. Появляется Эхнер.
Эхнер (хмуро). Я справился?
Эхнер. Надеюсь, мне не придется это повторять?
Зарубин. Если потребуется – будете.
Эхнер. Не понимаю, зачем вам это?
Зарубин (убирая в портфель бумаги). Контраст, Иван Александрович. Добрый и злой следователи, читайте детективы.
Эхнер. Да я не о том. Зачем это вообще нужно? Он же явный враг Советской власти, а с ними разговор особый. Слышали, как он сказал «я поляк»? Будто «Господь Бог», не меньше.
Зарубин. Это может вызывать только уважение.
Эхнер. Их уважать? Ну уж нет.
Эхнер. Кому? Чему?
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
Источник