Дочь Луны
В одной далёкой стране в незапамятные времена жила-была маленькая девочка. Однажды она уснула так глубоко, что добудиться её никто не смог. Как ни старались родные, не просыпалась девочка. Застыла. Словно фарфоровая кукла сделалась, и такая же стала красивая и холодная.
Кожа, как будто изнутри светится, губки розовые блестят, нежно улыбаясь, длинные реснички наверх загнуты, иногда подергиваются едва заметно. Чистый ангел. Кажется, что сейчас шевельнётся и выглянут из-за спинки серебряные крылышки. Но нет, не шевелится. Мать сидит рядышком и смотрит на свою любимую и единственную доченьку сквозь слёзы, держит её маленькую ручку в своих – кожа у девочки на ощупь прохладная и чешуйчатая, словно у ящерки. Дочкин любимый котёнок, как может, пытается согреть маленькую хозяйку своим беленьким плюшевым бочком — лежит рядышком с ней, трётся мордочкой о плечо и жалобно мяукает время от времени. Но не слышит его девочка — слишком глубоко спит.
В ту пору отец девочки вместе с работниками уехал в город продавать урожай, уже неделю как должен был вернуться, да не вернулся ещё. Дома, кроме матери с девочкой, осталась только дряхлая мужнина бабка.
Бабка была не простая – известная на всю округу знахарка и ворожея. Сто лет в обед ей стукнуло, с постели она вставала с трудом, но помочь правнучке пыталась. Полюбилась ей девочка, да и других правнуков у старухи не было. И зелья лечебные она варила, и мази целебные смешивала. Ничего не помогало – не просыпалась девочка.
Когда ж спросила мать старуху, что могло приключиться с её доченькой, та ничего не ответила, вроде как вопрос не расслышала. Мать настойчиво повторила его, а старуха проворчала еле слышно, трясущимися руками замешивая очередное снадобье: «Болезни такой никогда не видела, а уж сызмальства знахарствую». Но не поверила ей женщина, поняла, что старуха о чём-то догадывается, но не хочет говорить ей почему-то.
А старая ворожея увидела кое-что в колодце колдовском, и так её это видение поразило и расстроило, что и сама она не знала, что делать. Думала она да гадала, читала свои древние знахарские книги, выискивала рецепты снадобий и заклинания, но всё напрасно. Ничего другого не придумала старуха, как опираясь о плечо невестки одной рукой и на костыль другой, отвезти её с доченькой в полнолуние к святилищу Госпожи Луны – своей гордой небесной покровительницы, чтобы молить ту о помощи.
Много часов шли они, ведомые обманчивым лунным светом. Руки женщины, держащие ребёнка, сделались тяжёлее свинца, плечо, за которое старуха хваталась крючковатыми пальцами, занемело. Шли молча, уже и не верилось, что дойдут, уже и не думалось, что же будет, если старуха сослепу перепутала и заблудятся они в лесной чащобе, уже и не виделось, как блестят за мохнатыми стволами огоньки глаз диких зверей. Женщина, прижимая к себе ребёнка, ни о чём и не думала, ничего не спрашивала, по сторонам не смотрела, а положась на свою судьбу, дряхлую ворожею, и её загадочную покровительницу, настойчиво шла вперёд из последних сил.
Не подвела старуха, отыскала она неприметный алтарь Госпожи Луны – Покровительницы ворожей. Едва лишь старуха отвела рукой гибкую серебристую ветвь, похожую на прядь волос русалки, и увидела округлый камень в центре небольшой опушки, окруженной плакучими ивами с кронами, что застывшие водопады, она, словно, помолодела. Отпустила занемевшее плечо невестки, быстро побежала-поплыла в волнах высокой травы, к искристому каменному алтарю. Упала на землю, распласталась, обнимая холодный камень.
— Здравствуй, госпожа моя, здравствуй, заступница. Спустись-явись ко мне, не оставь без ответа и защиты твою верную слугу. И не надеялась я, что дойду до тебя ногами моими дряблыми, что обниму твой алтарь, руками моими немощными перед смертюшкой моей скорой, — запричитала ворожея.
Но едва лишь подняла лицо своё от камня – тут же преобразилась. Теперь, если бы кто посторонний взглянул на неё и не поверил бы, что той сто лет в обед, увидел бы перед собой нестарую ещё женщину с голубым взглядом и серебряными, а не седыми, волосами.
Мать девочки не заметила преображения старухи. Ничего она больше вокруг не видела — всё смотрела и смотрела на застывшее личико своей дочки, ставшее ещё прекраснее, но вместе с этим ещё отстранённее, ещё холоднее, словно, и не принадлежало оно живому ещё ребёнку, а было лишь искусным жемчужным изваянием. Сковал этот холод сердце матери, и завыла она на Луну, как обезумевшая волчица.
А ворожея, меж тем, поднялась на ноги и принялась кружиться вокруг алтаря, заискрившегося, засверкавшего ярче прежнего. В танце магическом то падала она на колени в высокую траву, волнами разбегавшуюся от алтаря, словно вода, в которую бросили камушек, то взлетала над землёй, ускоряя и ускоряя бег по кругу. Песня её всё меньше походила на человеческую, и уже не голос в ней слышался, а уханье совы, крик болотной выпи, или стрёкот козодоя.
Вдруг застыла танцовщица, как вкопанная, едва над камнем-алтарём занялось серебристое туманное сияние, и тут же рухнула на колени, словно подкошенная.
— Славься, прекрасная, славься, Повелительница ночи, — закричала ворожея. – Спасибо, тебе, госпожа моя, что вняла зову твоей преданной рабы.
— Как же было не внять твоему призыву? Ведь ты моя любимица, Перлита. Как же мне было не спуститься, не попрощаться с тобой. Последний раз, ведь, видимся. Так ты сказала? — прозвучал голос, похожий на звон серебряных колокольчиков.
Из туманного сияния выплыла и повисла над высокой травой переливающаяся холодной голубизной полупрозрачная фигура – высокая длинноволосая женщина в сверкающей серебряной короне. Фигура не имела лица, точнее, казалось, что множество лиц очень быстро сменяют друг друга, лишь глаза – голубые искры – были неизменны. Госпожа Луна насмешливо взирала на коленоприклонённую ворожею.
— Что же подняло тебя со смертного одра и привело ко мне? – зазвенели колокольчики, звук шёл ниоткуда и, одновременно, отовсюду. — Уж не решила ли ты молодость вернуть, пожить подольше, как я тебе в прошлый раз предлагала?
— Нет, госпожа, не решила. Не могу я дать той цены, что новая молодость стоит. Да и не к чему мне. Многие печали мной прожиты, многие тайные законы мне ведомы. Устала я. Хочу уйти спокойно, как предки до меня уходили.
— Не хочешь, не надо. Тебя я понимаю, ведь все твои тайные законы лишь детские секреты перед моими. Но о чем же ты просить меня удумала, мудрая Перлита?
— Прости мою старушачью дерзость, госпожа. Но ведь ты знаешь о чём?
— Тогда помоги нам, заступница, вылечи девочку, — попросила ворожея. – Только ты это и сможешь.
— Почему же ты так уверена? Не все хворобы мне подвластны в вашем мире.
— Эта только тебе и подвластна. Я видела это, когда в колодец глядела. Ясно видела, яснее, чем тебя сейчас моими старыми глазами вижу.
— Уж не хочешь ли ты, старая ведьма, сказать, что это я наложила на неё заклятье?
— Уж и язык мой хочет отсохнуть, выговаривая слова эти, но то была твоя воля, о всемогущая. Сними, молю! Верни матери ребёнка. Посмотри, как страдает она, и я. Я люблю эту девочку крепче всех на свете, хоть она мне и правнучкой приходится. Никого из деток моих до неё так не любила, и уж больше не полюблю. Пожалей нас, помилосердствуй, — ворожея протянула к фигуре дрожащие руки.
И вдруг фигура пропала. Растворилась. Ярко вспыхнул алтарь-камень, а с черного беззвездного неба в него рухнула-ударила голубая молния, ослепив лес вокруг. Ветви ив взлетели к небу, и опали снова, но уже плетями, — лишившись листьев — лодочек. Голоса птиц, лягушек и зверей смолкли в одночасье, и поляна погрузилась во тьму и тишь. Тут раздался голос, он больше не был он похож на звон серебряных колокольчиков, прогремел он, подобно раскату грома, поглотив тёмную тишину поляны.
— Неблагодарные! Она страдает, ты страдаешь. И только это привело тебя ко мне, ты не приходила сюда много лет, пока не случилось несчастье. И ты явилась! Вот и все вы, людишки, таковы. Приворожи этого, отврати того, укажи дорогу к богатству, дай здоровья, дай молодость. Дай, дай, дай! А вы, вы все, что вы даёте мне! Вы можете дать то, что нужно мне, взамен того, что я даю вам, женщины? А если бы знали, что могли бы дать, то дали бы по своей воле? Или заголосили как куры безмозглые – «госпожа, Повелительница, сжалься, снизойди»?
— Что же мы должны тебе дать за жизнь моего ребёнка? — робко спросила мать, прижимая девочку к груди.
— Ты, Перлита, назвала меня всемогущей, — Повелительница не удостоила мать взглядом, словно, той не было на поляне, обращаясь лишь к старой ворожее. — А я не такова. Я, возможно, и могу сделать для тебя и таких, как ты почти всё, что ты пожелаешь. Благо фантазия ваша ограничена. Но для себя я не могу добыть того, без чего безмерно страдаю я сама! Понимаешь? Этого счастья нет у меня, и не будет никогда. Почти у каждой из вас, у самых сирых и убогих есть это, но не у меня. Я лишена этого законом, что превыше всего во всех мирах. А ведь вы все и каждая из вас, женщин, всего лишь моя частичка, блёсточка в моей короне, а я сама незримая неодолимая суть каждой из вас и молодой, и старой, и красивой, и уродливой, каждой.
— Госпожа, я плачу вместе с тобой. Я, старая дура, виновата, что не приходила раньше. Но я всегда думаю о тебе, я боготворю твою небесную красоту и могущество. Я знаю, как непросто приходится тебе в этом одиноком тёмном небе. Но кто же обидел тебя? В толк не возьму, что же тебе надобно, чем же мы, убогие, можем услужить тебе, Повелительница? — недоумевала ворожея, она очень хотела выполнить любую волю Госпожи Луны, но не могла понять, как.
— Я знаю, чего она хочет, — тихо сказала женщина и зарыдала пуще прежнего. — Ей нужен мой ребёнок, ведь своего она родить не может.
— Но. — только и успела вымолвить ворожея, её прервал смех прозвучавший одновременно отовсюду.
— Не сложно было догадаться, — снова зазвенели колокольчики в ушах растерянных женщин. — Вот вам моя цена. Девочка не умрёт, но я оставлю её у себя. Именно такую светлую крошечку я и хотела, такую и ждала. Посмотрите же, какая она милая, какая прекрасная, моя маленькая ночная фея.
Голубые глаза Госпожи Луны вдруг сделались нежными и тёплыми, когда она посмотрела на спящего ребёнка. В следующую секунду пульсирующая туманным серебром фигура оказалась над женщиной, которая судорожно прижимала дочь к груди. Взмах руки Повелительницы ворожей, и вереница сверкающих искр окружила девочку, превращаясь в тонкую блестящую сеть. Как ни старалась кричащая мать удержать ребёнка, ничего не вышло — сеть обвила девочку, и вместе с ней выскользнула из рук.
Аккуратно, даже нежно, Госпожа Луна приняла в свои объятья маленькое тельце. Мать кинулась на призрачную фигуру, висевшую совсем рядом с ней, но руки женщины прошли насквозь, не причинив никакого вреда обидчице, ведь эфемерная фигура была сплетена из лунного света. Через один вздох Госпожа Луна уже висела над алтарём-камнем. Мать хотела броситься туда, выхватить ребёнка из призрачных объятий, но ноги не слушались её.
— Имя тебе будет, Лалуна, — раздался ликующий крик, и Госпожа Луна подкинула девочку высоко к темному небу.
В воздухе ребёнок открыл глаза и тут же устремился вниз — обратно в руки Покровительницы. Оказавшись в надёжных руках, девочка залилась беззаботным смехом, переливчатым, словно, рождественский перезвон.
Услышав смех ребёнка, мать пришла в себя.
— У неё уже есть имя, ей дал его отец! — закричала она.
— Это не имеет значения, — ответила Госпожа Луна. — Она уже не помнит его. И ты забудешь и имя, и ребёнка, — сноп мерцающих ярких искр ослепил женщину, бездыханная, она упала в высокую траву.
— Госпожа! — закричала старуха — За что же это? Зачем ты так с нами? Я служила тебе верой и правдой всю свою жизнь. Я почитала и боготворила тебя. Почему же ты убила её?
Раздался оглушительный смех, казалось, что смеётся сам лес.
— Я не убивала её. Она очень скоро придёт в себя. И забудет дочь. А потом приедет её муж. Ты скажешь ему, что девочка умерла, а жена так переживала, что утратила память. Или придумай что-нибудь ещё. Потом у них родится ещё много здоровых детей. И все будут счастливы, а малышка Лалуна будет счастливей всех. Уж это-то я с радостью сделаю для неё. И для себя. Прощай, старуха. Если хватит твоих сил, то можешь придти ещё раз. Я приму тебя. Из любопытства. Но не раньше, чем через десять лет, — захохотала Повелительница и исчезла вместе с улыбающейся девочкой, которая увлечённо перебирала блестящие звёздочки в своей ладошке.
Десять лет пролетели, словно, один день. Почти во всём права оказалась Повелительница ворожей. Вскорости после того, как старуха привела домой несчастную мать (та дня три ещё не в себе была) вернулся из города отец девочки. Бабка поведала ему о том, что доченьки нет больше. Жена из-за этого захворала, что должно её окружить покоем и заботой, а о ребёнке не вспоминать — так бедняжка поскорее придет в себя и забудет о страданиях. Согласился муж. А от чего же не согласиться? Смерть малого ребёнка не такая уж невидаль в те времена. Будут ещё дети.
И в том оказалась права Госпожа Луна, что много детишек в семье будет. За десять лет родились пятеро деток — три девочки и два мальчика — все здоровые, красивые, не капризные и весёлые. Казалось, что поселились в семье счастье, покой и радость на веки вечные.
Но кое в чём ошибалась Повелительница ворожей. Не забыла женщина свою первую доченьку, имени при рождении данного только вспомнить не могла, а называла её Лалуна, как и приказывала разлучница. Но любила её, страдала от разлуки и волновалась очень: как там, в тёмных небесах, её кровиночка поживает? На людях о первенце не поминала мать. Иногда со старухой парой слов перекинется, и заплачут обе.
А сама старая ворожея помирать-то передумала. Положила себе ещё десять лет прожить, чтобы с Повелительницей встретиться. И прожила. Но не потому, что душу за молодость продала, с тёмными силами поладила. Нет. Прожила на травах знахарских, хорошо ей знакомых, на ритуалах лечебных, на мольбах и чаяниях, а более всего на силе воли, и надежде на предстоящую встречу.
Не планировала старая Перлита ни навредить коварной госпоже, ни вымолить у неё возвращения ребёнка в семью. Знала, что невозможно ни одно, ни другое. Просто хотелось старухе убедиться, что хорошо живёт правнучка, а, может быть, и вымолить встречу с ней. А если нет, если обижен ребёнок, то хотя бы высказать в лицо грозной Повелительницы все обидные слова, что копились и бродили в её искореженном сердце все эти годы — так долго, день за днём текущие, и так быстро, словно один миг пролетевшие. А потом уж — будь, что будет.
Наконец-то настала та самая ночь, то самое полнолуние. Пошли женщины в лес, никому ничего не сказали, не чаяли, что им поверят. А если поверят, то тогда тем паче на верную смерть не отпустят, не дадут осиротить пять малых деточек. И старуха про то же твердила, не хотела с собой женщину брать. Ведь нрав у Повелительницы переменчивый, никто заранее не знает, позволит ли она им по-добру по-здорову вернуться, или же погубит злой смертью.
Но не согласилась женщина дома остаться, даже слушать старую ворожею не стала. Оставила маленькую записочку мужу, в ней во всём призналась и слёзно о прощении молила его и детей, если сгинет она в полуночном лесу, объяснила, что не имеет больше сил переносить неизвестность судьбы старшей доченьки.
Уже перед самым выходом прихватила женщина с собой гостинец для дочки — белого пушистого котёнка. Точно такой же был другом девочки, когда она жила дома. Теперь же тот дочкин котёнок превратился в большого кота — грозного вожака местного кошачьего племени, а котёнок был его сыном. Подумала мать, что если скучает в чертогах Госпожи Луны дочка, то хоть котёнок её повеселит, а может быть, о доме напомнит.
Едва только ступили женщины на заветную полянку, так сразу же и появилась рядом с ними призрачная фигура, даже звать не пришлось.
— Дочку пришли назад просить? — спросил голос-колокольчик. — Знаете же, что не солоно хлебавши вернётесь, но пришли. Меня разозлить захотели? Знаете же, чем это вам может обернуться.
— Приветствуем тебя, Повелительница ночи, — ответила старая ворожея. — Знаем мы обо всё, а о чём не знаем, о том догадываемся.
— Упорная ты, Перлита. Вроде и помирать собиралась, а гляжу я, так и не померла, — засмеялась Госпожа Луна.
— Уж больно тебя, моя Повелительница, захотела я ещё раз увидеть перед смертью. Все силы мои собрала, все знания использовала, только бы дожить до этого дня.
— Такое упорство мне по нраву. Говори, тогда, за чем явились. Удиви меня ещё сильнее, старая ворожея.
Но старуха промолчала, вместо неё вперед выступила женщина, она вынула из лукошка котенка, белоснежная шёрстка которого заблестела, как изморозь, при ярком лунном свете.
— Величественная Госпожа ворожей, — так начала говорить женщина, хотя на языке у неё крутились совсем другие слова. — Как видишь, время не было столь добро ко мне, чтобы дать забыть о моей потере. Моё сердце до сих пор не находит себе места от беспокойства, но мой разум понимает, что ты не обидишь ту, что приняла под своё покровительство. Я склоняюсь перед могуществом твоим. Поэтому прошу, прими этот дар, и передай его моей до. Лалуне, пусть порадуется. Любила она такого же вот котёнка, когда дома жила.
— Где жила? — язвительно спросила Госпожа Луна. — Дома?
— У тебя теперь её дом. Знаю я это и принимаю, ничего другого мне не остаётся. Не требую и не прошу я ничего у тебя, просто подарок дочке принесла. Прими котёнка, а более не надо мне ничего.
Вздохнула вдруг Повелительница, так нежно и протяжно, что благоуханный ветерок её дыхания обогнул полянку, а потом сгинул меж серебряных ив.
— Сама ей подари, — тихо сказала она, взгляд её стал мягким, женщине показалось, что она уловила тень ласковой улыбки на меняющемся лице Повелительницы.
Никто из них — ни мать, ни старуха — не заметил, как в центре поляны появилась маленькая фигурка. Она медленно приблизилась к молчащим от изумления женщинам, и взяла котёнка из рук матери.
— Спасибо, матушка, — тихо сказала девочки, глядя на котёнка, обе — и женщина и Повелительница вздрогнули в унисон. — Какой же ты хорошенький, какой же ты милый, Бланчик.
— Это не Бланчик, милая. Это сыночек его, — сказала женщина.
— А Бланко, как же Бланко? — спросила девочка.
— Он вырос и стал взрослым и вооот таким огромным котищей. У него есть жена-кошка, его домик на нашей конюшне, сейчас там ещё трое котяток остались, — сказала старуха.
А мать тем временем жадно вглядывалась в девочку. Она была пригожая и нарядная. Её белоснежный кружевной передник и воротник украшали узоры кружева неземной красоты, светлые волосы были заплетены в толстую косу, а на запястье светился браслет из маленьких звёздочек. Девочка выглядела довольной и здоровой, только вот румянца не было на её бледных щёчках. Девочка поцеловала котёнка в маленький розовый носик.
— Ну что же, дочь моя названная, теперь выбор за тобой, — сказала Повелительница.
— Вижу я, что тоскуешь ты в чертогах моих. Все тебе стало не мило, даже кружева свои любимые больше не плетёшь, а дни напролёт сидишь и смотришь на землю в волшебное стекло, что позволяет заглянуть в самые дальние уголки. Решай. Но знай, обратного пути в лунные чертоги не будет у тебя никогда больше. Уйдешь — не стать тебе феей ночи. И не моё это решение, и не изменить мне этого. Только здесь, у камня-алтаря, сможем мы видеться с тобой, и только в полнолуние.
— Грустно мне это слышать, небесная моя матушка. Как же ты без меня останешься? Чертоги твои обширны и холодны. Одиноко тебе без меня будет. Хоть и тоскую я, по жизни моей земной, хоть и радостно мне наблюдать за играми моих братьев и сестёр из чертогов твоих. Но не могу я тебя одну оставить.
— Иди, иди, голубушка, к своей земной матери и твоим братьям-сестрам. Люблю я тебя, а поэтому не хочу неволить. А мне, вот, кота отдай. Будет он со мной в чертогах небесных жить. В залог своей любви материнской оставлю я тебе свой дар волшебный. И на земле ты сможешь плести кружево, красивее которого во всём белом свете не сыщешь, хоть весь свет с лупой обшарь.
— Спасибо тебе, матушка моя небесная, — сказала девочка.
— Но знай, есть изъян в моем сердце, грусть и обида поселились там, и никак их оттуда выгнать я не могу, хоть и хотела бы. Они мешают мне совершить задуманное колдовство без изъяна. А посему будет так — чем больше кружева ты сплетёшь, после того, как из ребёнка в девушку превратишься, тем сильнее красота твоя девичья померкнет.
Не смолкли ещё колокольчики голоса Госпожи Луны, а уже и простыл след её. Котёнка забрала с собой. Обняли женщины Лалуну. Так и пошли домой, объятий не разрывая.
На подходе к дому встретил их отец Лалуны со слугами. Оказывается, прочёл он под утро женину записку и бросился в лес разыскивать жену и старуху. А как нашёл, увидел вновь обретённую старшую дочь, сразу же узнал её, обнял, и чуть от счастья не расплакался.
Как будто всегда жила Лалуна с матерью, отцом и братьями-сестрами, так гармонично влилась она в жизнь своего семейства. Только вот старая бабка-ворожея вскорости преставилась. Но перед этим наказала всем родным и близким не плакать по ней. Говорила, что, дескать, итак задержалась на этом свете, и хоть и чует свою смерть скорую, а на душе легко. Ведь Лалуна вернулась — камень с души свалился, а Госпожа Луна не такой уж жесткосердной эгоисткой оказалась, и то хорошо.
Жила-поживала Лалуна, о братьях-сёстрах заботилась, матери помогала, отца радовала. А больше всего на свете любила она кружева плести. Много она сказочной красоты узоров придумала, многие прекрасные одежды ими украшены были. В платьях с теми кружевами некрасивые девушки казались симпатичными, симпатичные — красавицами, а красавицы — волшебными феями. Немалые деньги за чудесные кружева выручили родители Лалуны.
Подросла девочка и стала ещё красивее — фигура стройная, цвета молока коса до пояса, кожа, словно, из перламутра розового, губки-ягодки, а глаза зелёные и искристые, длинными светлыми ресницами затенённые. Как только матушка заметила, что стала её Лалуна из ребёнка в девушку превращаться, то сразу же все иголки, коклюшки и прочую острастку, что Лалуна с собой из чертогов Госпожи Луны принесла, решила выбросить в укромном месте. Собрала всё и пошла к реке, но по дороге встретила соседку, та уговорила это добро ей подарить, обещала никому, а паче всех Лалуне, не рассказывать, о подарке том.
Вернулась матушка домой и сказала девушке, что выбросила все её принадлежности в реку. Лалуна немного погрустила, но сильно не расстроилась. Кому же охота красоты девичьей лишиться? Вот и Лалуне не хотелось. Бог с ними, с кружевами, итак уже столько их сплела, что почти у каждой женщины в округе платье с ними было, а у некоторых и по два.
Кроме рукоделия занималась девушка сбором трав лечебных, и изучением знахарских книг старой Перлиты, благо, выучилась читать в чертогах небесных. Помогала ей Госпожа Луна, что не понятно в книгах было – объясняла, и кое-что из того, чего в книгах не было, рассказывала.
Однажды, в сумерках пошла Лалуна в лес. Травы, что надобно срывать после захода солнышка, заготовить, да и осталась, чтобы заготовить и те, что только при Луне собирают. Луна, хоть и не полная ещё, но светила ярко. К тому же девушка после житья в чертогах небесных, в темноте, словно кошка, видеть стала. Это очень помогало ей травы собирать, а раньше, рукоделием кружевным заниматься до самого рассвета, лампы не зажигая.
Ещё одно чудесное свойство обрела Лалуна в чертогах лунных — в темноте её кожа едва заметно светилась. Другие люди, а общалась девушка только со своей семьёй и соседями, этому значения не придавали. Знали они, что Лалуна десять лет у Госпожи Луны за пазухой прожила, чуть было ночной феей не стала. Но девушке досаждало то, что насекомые слетались на этот блёклый свет, а посторонние люди, если рядом оказывались, пугались. А ведь были среди этих людей и охотники, что с оружием диких зверей по ночам поджидали, под горячую их руку попадать Лалуне совсем не хотелось. Поэтому девушка сшила плотную вуаль с прорехами для глаз, и всегда накидывала её на лицо, когда выходила собирать травы в сумерках.
В ту ночь проверяла она свои местечки излюбленные. Переходила с полянки на полянку, с кочки на кочку, от одного дерева знакомого к другому. Вдруг заприметила темноволосого юношу. Он сидел на стволе поваленного дерева, и, сняв сапог с отворотом, тёр ладонью лодыжку, морщился юноша от боли сильной. Осторожно приблизившись к нему со спины, Лалуна тихо поздоровалась.
— Здравствуйте, добрый человек, — сказала девушка.
От неожиданности юноша вскочил на ноги, одновременно пытаясь повернуться так, чтобы увидеть её. Но не смог, застонал, и осел обратно на ствол, схватившись за ногу.
— Я не сделаю вам ничего дурного. Я живу тут, недалеко, в деревне. Я собирала ночные травы и увидела вас. Вы заблудились? – предположила девушка.
Юноша был одет в добротную, но необычную для этих мест одежду. Девушка с любопытством рассматривала его сюртук до колен, жилет с небольшими кармашками, и маленькую шапочку с пером, отливающую синевой под светом холодной луны. На самом деле ничего необычного в костюме не было, так одевались придворные короля, собравшиеся на королевскую охоту. Но раньше не доводилось Лалуне видеть ни одного столичного жителя, тем более, королевского придворного.
Высокий, широкоплечий парень с удивлённым взглядом карих глаз был сыном королевского библиотекаря. А кем была его матушка, о том он и сам не ведал. Юноша в первый раз оказался участником королевской охоты, и вовсе не по собственной воле. Так уж вышло, что Принцесса пригласила на охоту очень много благородных подруг, а по незыблемым придворным правилам количество незамужних девушек, участвующих в охоте должно быть таким же, как и мужчин. Но последних всегда не хватало.
Вот и пришлось бедняге Модесто оставить любимые книги и уроки фехтования, чтобы стать мишенью для несмешных острот подружек Принцессы. Устал он от шума и глупых разговоров придворных, на первом же привале поспешил уединиться с книгой, которую прихватил с собой из королевской библиотеки. Как в лесу заблудился, и не заметил. В сумерках, пытаясь отыскать хоть какую-то дорогу или следы охотников, подвернул ногу.
В этом незавидном положении застала Лалуна юношу. И влюбилась в него с первого взгляда. Её щёчки вдруг так раскраснелись, что девушка испугалась, не увидит ли незнакомец румянец сквозь ткань вуали, снять которую, она не решилась.
— Позвольте представиться. Меня зовут Модесто. Вы, милая женщина, правы, я заблудился. Было бы прекрасно, если бы вы указали дорогу к ближайшему жилью. Возможно, я смогу как-нибудь доковылять туда.
— А с чего вы, Модесто, взяли, что я милая? – засмеялась Лалуна. – Ведь вы не видите моего лица.
— Мне не нужны глаза, чтобы понять это. К тому же, в такой темноте на них положиться нельзя. Но ваш голос, он звучит, словно, лесной ручеёк. Вы совершенно точно милая, как бы вы не выглядели под этой вуалью, — сказал Модесто и тоже покраснел, но ему свой неожиданный румянец скрыть было нечем.
Ночь безветренная и тёплая окутала их ароматами ночных цветов. Лалуна нашла крепкую палку, опираясь о которую, Модесто смог идти. Сначала он шёл превозмогая боль, но чем увлекательнее становилась беседа молодых людей, тем дальше пряталась боль.
До дома девушки они добрались лишь на рассвете. Родители Лалуны уже проснулись и хлопотали по хозяйству. Стоило проницательному отцу девушки взглянуть на Модесто, он сразу понял, кто он, и как оказался в их краях. Юноше оставалось только назвать своё имя и попросить хозяина усадьбы о помощи. Тот тут же наказал сыновьям отвести Модесто в королевский охотничий замок у озера, где во время охот всегда останавливалась свита.
Пока снаряжали повозку, пока запрягали в неё лучших лошадей, рассвело. Лалуна сняла вуаль, положила в баночку мазь, которую сама варила и всегда держала в чуланчике со снадобьями на самом видном месте, ведь братья её и соседские мальчишки были непоседы, — частенько приходилось лечить растянутые мышцы и вывихнутые суставы.
С баночкой в изящных руках, Лалуна выпорхнула из дома, чтобы попрощаться с Модесто. Увидев её ясный лик, он речи лишился — такой прекрасной показалась ему девушка. Подумал только, что если бы увидел такую красавицу на улице, то никогда бы не посмел приблизиться и заговорить с ней. Он почти всё время проводил в библиотеке, да в фехтовальном зале, а там с девицами разговаривать не учат, поэтому стеснялся девушек Модесто, а они обычно подшучивали над ним.
Лалуна подошла, словно птичка подлетела, и протянула ему баночку с кремом целебным, а он лишь смотрел её тонкие пальчики и думал, как хорошо, что вчера лицо девушки было закрыто вуалью, а то бы и не получилось у них такой непринуждённой беседы.
— Возьмите же. Это для вашей больной ноги. Мажьте утром и вечером. Очень скоро и излечитесь.
Модесто покраснел пуще прежнего схватил баночку, и, сглотнув, кивнул головой так резко, синяя шапочка с пером упала на землю. Девушка подобрала её и вернула хозяину со словами: «Какая же красивая вещь. И вам идет. Прощайте, Модесто». Повозка тронулась и быстро исчезла за первым же поворотом дороги.
Вздохнула Лалуна, глядя вслед повозке. Грусть-тоска сердце сжала — не думала она, что свидится ещё с милым юношей.
Но, конечно, вернулся Модесто, и недели ещё не прошло с его отъезда. Приехал он с гостинцами-подарками для сестёр и братьев Лалуны, с поклоном-благодарностью для родителей её за то, что помогли ему в трудную минуту. А после того дня стал наведываться к Лалуне, едва только выдавалось свободное время, не смущало его то, что от столицы королевства до деревни было много часов пути. Благо, времени свободного у юноши было предостаточно.
Задумал Модесто жениться на Лалуне, и она, конечно, была не против стать его супругой. Только вот батюшка юноши – благородный королевский библиотекарь — и слышать не хотел о женитьбе единственного наследника на безродной знахарке.
В ту пору созывал Король свое храброе войско. Надобно было идти воевать в соседнюю с королевством дикую страну, чтобы набеги на границы королевства пресечь, да, научить уму-разуму жестоких дикарей — заставить супостатов заплатить за то зло, что причинили они подданным короны.
Задумал Модесто записаться в королевское войско, чтобы заслужить в бою с дикарями славу и почет, привезти трофеев богатых. Кто знает, может быть, сам Король заметит его отвагу на поле сражения, и предложит ему службу почетную? Вот тогда он жениться на Лалуне, не спрашивая у батюшки, ведь сможет тогда свою семью сам прокормить.
Приняли юношу в войско. За то, что владел он искусством фехтования и умел метко стрелять из мушкета, взяли Модесто в гвардию королевскую. Обрадовался юноша, ведь нет во всём войске службы почётнее, чем служба в славной королевской гвардии.
Перед тем, как вместе с войском выступить в поход приехал юноша проститься с Лалуной, многие месяцы разлуки им предстояли, а может быть, и на год. Никто ведь не знал, сколько поход продлится.
Рука в руке, бок о бок, сидели влюблённые на берегу прозрачного ручейка. Ночь незаметно настала. Рассматривали они светляков, что рисовали вокруг диковинные светящиеся узоры. Слушали нежные трели птички-малиновки и журчание воды. Разговаривали-мечтали о будущем, о подвигах ратных в далёкой стране, о свадьбе весёлой, имена своим ещё не рождённым деткам выдумывали. Как вдруг неподалёку, за ближайшими кустами заблестело что-то. Шевельнулась высокая трава, и красивый белый кот бесшумно ступая, приблизился к молодым людям. То, что блестело, отражая лунный свет, кот нёс в зубах.
— Котик, — узнала кота Госпожи Луны девушка, — что ты тут делаешь?
Кот подошёл к Лалуне, потёрся головой о её ногу, затем разжал зубы, на колени, обтянутые подолом платья, упала блестящая коробочка.
— Что это? – девушка открыла коробочку. Как только коробочка открылась, полянку окутал мелодичный негромкий звон колокольчиков. Лалуна с минуту вслушивалась в гармоничные переливы, потом колокольчики смолкли.
— Спасибо! – крикнула девушка, далёкой Луне, приложив ладошку ко рту, и помахала рукой. Кот запрыгнул на колени девушки и замурлыкал, требуя ласки.
— Что это было? – спросил удивлённый Модесто.
— Моя небесная матушка прислала тебе обереги. Ты должен носить их на запястьях, и они спасут тебе жизнь на войне, — сказал девушка, доставая из коробочки тонкие кожаные ремешки с серебряными застёжками, украшенными маленькими перламутровыми камушками.
– Вот, — с довольной улыбкой девушка замкнула застёжку на левом запястье любимого.
И снова оказалась права Повелительница ворожей. Погиб бы юноша героической смертью, обретя желанную славу в глазах Короля и его приближённых. Посмертно. Но спасли ему жизнь обереги волшебные. Жизнь-то спасли, а вот здоровье – нет, да и слава стороной пролетела.
Дело было так. Послал Король свою храбрую гвардию на штурм логова противника. А сам внимательно за сражением наблюдал из надёжного укрепления. Выхватили смельчаки сабли из ножен и кинулись на врагов. Только вот Модесто вдруг ощутил резкую боль в запястьях, выронил свою саблю и упал на землю, так сильна была боль эта, что лишился юноша сознания на время малое. А когда пришёл в себя, то увидел — все его товарищи погибли в безрассудной атаке, а враги повыскакивали из своего логова. И бежали они, точно вихрь, в сторону королевских укреплений. Модесто вскочил на ноги, но ни сабли, ни мушкета он схватить не мог – руки онемели, его не слушались. Ничего не оставалось, как только спасаться бегством от неминуемой и бессмысленной смерти. Но оглушило беднягу ядром пушечным, лицо обожгло-обезобразило, и ногу повредило.
Король бегство увидел, в то, что гвардейца руки подвели во время атаки, не поверил. Ни о каких волшебных браслетах слушать не стал. Да и браслетов никто не заметил у юноши ни до, ни после той злосчастной атаки. За то, что не сумел Модесто славно погибнуть в бою, выгнали его из королевской гвардии и даже дворянского титула лишили. Но долгое время Модесто знать-не знал об опале этой, лежал он в лазарете без сознания, между жизнью и смертью.
А тем временем, Лалуна ждала любимого, скучала, мечтала о весточке от него, но проходил месяц за месяцем, а весточки не было. Спрашивала девушка Повелительницу ворожей, но та лишь отмахивалась: «Жив он, на войне, вернётся, когда время подойдёт». Но любое ожидание рано или поздно заканчивается. Принесли королевские глашатаи радостную весть – победило королевское войско и вскорости выступает рать в обратный поход, вот только соберет богатую контрибуцию с побеждённых дикарских земель.
Обрадовались подданные Короля, услышав добрую весть, а принцесса – единственная и любимая его дочь – возжелала устроить в столице королевства такой бал-торжество, чтобы роскошнее его в прошлом ни одного бала не было, и в будущем бы тоже, чтоб не предвиделось. На балу том намеревалась Принцесса сосватать благородных девиц и фрейлин незамужних (а в свите их было порядком, многовато даже) за храбрых офицеров-победителей. А главное, решено было, что на этом великолепном балу объявят о помолвке Принцессы и Князя Заморского княжества. Едва лишь началась подготовка к балу, столица Королевства засуетилась, зажужжала словно пчелиный улей – благородные девицы и их семьи готовились блистать, а прочие — повара, портные, ювелиры, парикмахерские и многие другие — с радостью и немалой для себя прибылью помогали им в этом, как могли.
Казалось бы, какое дело до бала роскошного скромной девушке Лалуне? Она ни о каких балах, нарядах и танцах с кавалерами не мечтала. Сердце её было отдано Модесто целиком и безвозвратно. Только о любимом были её мысли, только с ним связывала она надежды, только о нём тосковала долгими вечерами. Хотелось ей дождаться любимого, обнять посильнее, и в этом видела она и счастье своё и будущее.
Но Лалуне на беду Принцесса прознала о чудесном даре Госпожи Луны – искусстве плетения волшебных кружев. Королевская старуха-нянюшка, а была она землячкой Лалуны, преподнесла своей воспитаннице Принцессе невиданной красоты шаль, украшенною кружевом. Хотела нянюшка задобрить Принцессу, чтобы приглашение на бал для своей внучки вымолить. Так уж не терпелось старой внучку свою полнотелую замуж выдать за благородного офицера.
И ведь добилась она своего, но не сразу это вышло. Поначалу Принцесса к свёртку с шалью и не притронулась. А вечером уже, когда делать стало совсем нечего — и пирожные есть надоело, и в подкидного дурочка играть тоже — взяла одна из фрейлин, да и примерила шаль. И такая фрейлина эта вдруг прехорошенькая сделалась, что у Принцессы рот от удивления открылся, а сама фрейлина к зеркалу прилипла, словно, клеем приклеили. И так и эдак себя рассматривает, и тем и этим боком поворачивается, а потом как закричит: «Зовите скорее придворного художника, пусть меня, такую красивую, сейчас же в поясном портрете запечатлит!»
Но художника позвать не успели. Выхватила Принцесса шаль из рук фрейлины и приложила к себе, глядя в зеркало. И тут уж лекаря звать пришлось, а не художника – у Принцессы от собственной красоты так дух перехватило, что она едва сознания не лишилась, а фрейлина, как раз, натурально в обморок рухнула, когда поняла, что не видать ей волшебной шали, как своих ушей.
Любовалась на себя Принцесса в зеркало, нарадоваться не могла. И решила, что нужен ей целый гардероб платьев, расшитых волшебными кружевами, и даже платье её свадебное, в котором она под венец пойдёт с Князем заморским, тоже должно быть этими кружевами богато украшено. Послали тут же за старой нянюшкой. А вскорости роскошная карета королевская со специальным посланником Принцессы на борту уже въезжала во двор родителей Лалуны.
Гордый посланник – грудь колесом – вручил отцу девушки приказ, в соответствии с коим, немедленно надлежало его дочери проследовать в столицу Королевства для того, чтобы принять должное участие подготовке бала наивеликолепнейшего. Препроводить девушку во дворец должен был посланник лично и срочно. Надо, так надо. Только матушка её одну не отпустила – виданное ли дело юною девушку одну в столицу Королевства отпускать? Быстренько собрались обе, да и поехали. А Лалуна ещё и обрадовалась, думала, что побыстрее с любимым увидится, и забилось её сердечко в предвкушении долгожданной встречи.
Не предполагала она, что без Модесто парад победившего войска промарширует, что не сбылись сладкие мечты его о славе ратной, а напротив, разбились вдребезги и разлетелись мелкими кусочками, оставив раны на теле юноши, сделав его хромым и обезобразив ожогом ясные его лик. Но не только тело было ранено, тяжелее всего пришлось ему, когда придя в себя в госпитале, прочитал он письмо от родного отца. В первых строках того письма винил его отец за трусость, из-за которой он геройски погибать за Короля не захотел. В середине письма отказался от сына отец. А в конце письма сетовал благородный королевский библиотекарь, что сын в мать пошёл, а мать его достойной женщиной не была, что надеялся он сына воспитать достойным человеком, несмотря на плохую его наследственность. Но было это слишком самонадеянно с его стороны, и, как видно, наследственность дурную не победишь воспитанием.
Так обидно и горько стало Модесто от слов этих, что он жить расхотел. И к Лалуне возвращаться передумал. Зачем ей, умнице и красавице, он – безродный урод, и калека? Но мир не без добрых людей.
Добрые люди в госпитале пожалели юношу – не стали выгонять его в неизвестность, хотя и было так велено, а отвели ему местечко укромное на складе, и миску похлёбки доброй каждый день давали. Как только смог Модесто с постели вставать, стал добрым людям во всём помогать. Делал, что попросят – дрова колол, за лошадями ухаживал, о ратниках раненых заботился – всему научился. Но делал он всё это не от того, что боялся похлёбки и постели лишиться, а потому, что хотел трудом и заботами отвлечься от отчаянных мыслей о будущем, что жгли его душу, словно огнём.
Однажды ночью не спалось Модесто, едва только усмирит мысли печальные, и задремлет, как глаза сами собой открываются, точно холодный, зыбкий свет Луны за окном колит его веки и не даёт закрыть их. Словно ви этот заставляет ворочаться, вздыхать, и маяться. Не выдержал Модесто маяты этой. Встал, накинул мундир старенький, и пошёл воздухом свежим подышать.
Лазарет спал, костры вокруг потухли. Лишь караульная дружина бодрствовала, те воины, что не были в карауле, расположились вокруг костра, кто-то дремал, а кто-то разговоры вёл тихие. Знали караульные Модесто, без вопросов выпустили его из лагеря. А он шёл медленно, словно зачарованный, к ближайшему лесу. Местность вокруг него сказочно преобразилась. Палатки лазарета, поле вокруг, и стога на нём укрылись матовой фиолетовой пеленой. На ней, то тут, то там, появлялись и исчезали серебристые искры. Сначала они возникали по одной, но с каждой минутой их становилось всё больше. Вскоре вереницы искр, словно, караваны микроскопических серебряных верблюдов, через фиолетовые барханы, стекались к Модесто. Но стоило ему обратить внимание на очередной караван искр, он тут же менял направление и утекал в сторону леса, маня юношу за собой.
Он с радостью вступил в нехитрую игру. Юноша замечал боковым зрением вспышки очередной вереницы искр, с каждым разом, всё более многочисленные, фокусировал на ней взгляд, и следил, как эта светящаяся линия быстро убегает от него. Как только одна вереница скрывалась вдали, где-то на краю зрения, тут же появлялась новая. Искры завораживали Модесто. Играя с волшебными огоньками, он на время переставал думать, а значит страдать.
И сам Модесто не заметил, как, не доходя до леса, повернул вслед за искрами, и пошёл по дороге, огибающей лес. Вдруг фиолетовая вуаль, скрывающая от глаз юноши реальный ночной мир, исчезла, словно рука невидимого гиганта сдернул её, и отбросила высоко в тёмное небо.
Растерянный Модесто оказался около фургонов, расположившихся для ночлега недалеко от дороги. Сделав ещё один шаг, юноша едва не наткнулся на приземистого широкоплечего мужчину с седой бородой, который неожиданно вышел из тени ближайшего фургона.
— Здоров будь, Модесто, — сказал мужчина, отступая назад, чтобы лучше рассмотреть юношу. – Ну-ну. Таким вот ты мне и виделся.
— Здравствуйте. Кто вы и откуда меня знаете? – спросил удивлённый Модесто.
— Я оружейник, а это все моя мастерская, — мужчина обвёл широкой ладонью распряжённые фургоны, стоящие кругом. – Я тут войску нашему оружие ковал-чинил. А война, вишь ты, закончилась. Вот и нам пора пришла возвращаться. И ты с нами поедешь.
— Кто рассказал вам обо мне? — допытывался юноша.
— Есть, вишь ты, защитники у тебя, парень, — усмехнулся кузнец. – Какая разница? Тебе нужна работа? Дом тебе, горемыке, нужен?
Юноша едва заметно кивнул головой.
— Вот и поедешь с нами домой, а пока вздремни до рассвета, — был ответ оружейника.
Не было в жизни Лалуны ужасней дня, чем день знакомства с Принцессой. Не предложив и чашечки кофе с дороги пригубить, потребовала сиятельная дочь Короля, чтобы предоставила ей Лалуна кружев волшебных для платьев, что главный придворный портной задумал. А на свадебное платье, чтобы сплела волшебнее волшебных кружева – такие, каких во всём мире не сыскать. Все те кружева, что раньше сплела Лалуна потребовала Принцесса изъять и в специальную комнату запереть.
Напрасно объясняла матушка Лалуны, что нельзя её доченьке больше кружево плести. Что заклятье на неё наложено, и лишится красоты девичьей её кровиночка.
— Тоже мне красавица какая! – хмыкнула Принцесса.
В сердце капризной дочери Короля вонзилась заноза-зависть, и провернулась так болезненно, что скулы напудренные свело. Ведь хороша была Лалуна, без всяких причёсок и нарядов выделялась она красотой и статью среди фрейлин Принцессы, словно лебедь белая среди уток болотных.
— Было бы чего лишаться, — прошипела Принцесса, а фрейлины её засмеялись и стали поддакивать, да Лалуну шпынять. – Глупости все эти заклятья ваши. Плети, раз сказано тебе. Я, королевская дочь и наследница престола тебе приказываю. А ты мне тут всякие сказки рассказываешь! Не смей! На плаху пойдёшь.
— Так ведь нечем ей плести-то. Я все её принадлежности для плетения, все коклюшки, прялки и иголки выкинула в речку. А других-то у нас и нету, — сказала матушка.
— Будут, — не унималась Принцесса. – Велю я у всех жителей вашей местности прялки-коколюшки отобрать и сюда привезти. Возьмет те, что сгодятся. И будет плести, раз я говорю!
— Так не подойдут же, — настаивала матушка.
— А не подойдут, на плаху обе пойдете! Зачем мне с вами церемониться, если вы для меня бесполезны без этих ваших коклюшек! Лучше для вас же не расстраивать меня, дуры деревенские. А пока посидите в каземате и подумайте, как быстрее с работой справиться. Времени не так уж и много осталось.
Конечно же, нашлись принадлежности, те, что Лалуна из небесных чертогов принесла. Как только явились стражники платья кружевные изымать и коклюшки-прялки искать, так соседка сразу же их и отдала. Пришлось Лалуне за рукоделье взяться, а иначе пригрозила ей Принцесса, что сгноит её матушку в каземате или казнит, сама пока не решила. Хорошо хоть, что из каземата велела Принцесса перевести женщин в комнатку в замке – испугалась, что плесенью казематной кружева пропахнут.
Ни малейшей возможности не имела девушка выскользнуть из замка и пожаловаться Госпоже Луне на обиды и притеснения незаслуженные. Но младшие сестры, узнав, что заточила жестокая Принцесса в каземат Лалуну и матушку, взялись втроём за руки, и пошли искать поляну заветную с камнем-алтарём Повелительницы ворожей. Плутали, кружились по лесу, диких зверей пугались. Может и не нашли бы вовсе, если бы не котик беленький – шкурка, что изморозь. Подошёл он к сёстрам, потёрся бочком о ноги, и проводил их на поляну. Там Госпоже Луне сёстры на Принцессу и пожаловались. Ничего не ответила им Повелительница, только гром среди ясного неба раздался, когда она ушла, да ветви ив взлетели к небу, чтобы тут же опасть.
В следующую после полнолуния ночь проснулась Принцесса от удушья. Закашлялась. Подбежала к окну, створки распахнула. Вздохнула полной грудью. Воздух таким сладким показался. Взглянула вниз, а спальня Принцессы находилась на самом верхнем этаже дворцовой башни, вдали петляла, сверкая под луной, река, на её извилинах темнели островки леса. Нежный ветерок растрепал волосы девушки. Снизу, от основания башни, раздавались выкрики караульных, а с реки едва слышно — пение ночных птиц.
Думалось Принцессе о том, что завтра вернётся войско отцовской, и пройдёт парадом по главной улице столицы. Вместе с ним прибудет и её жених – могущественный, хоть и не очень молодой Князь заморского княжества – верный союзник Короля во всех его начинаниях. А через три дан будет бал великолепный. Четыре платья из пяти для того бала уже готовы, а пятое прямо сейчас делать заканчивают. И будет она самой прекрасной Принцессой во веки вечные. Станут матери своим дочерям хвастаться, что любовались они Принцессой в день великого бала. И будут дочери матерям завидовать. Подняла Принцесса глаза к небу, уставилась на Луну, а та так блестела, искрилась, такими волшебными оттенками голубого переливалась, что от красоты такой в глазах зарябило.
Смежила она веки, да так и осталась стоять у окна до самого утра. Нашли её там слуги, что пришли будить госпожу. И звали они Принцессу, и трясли, и даже водой поливали. Все напрасно. Безмятежным и прекрасным казалось лицо девушки. Сбылась мечта Принцессы, можно было ей залюбоваться, но совсем не так вышло, как ей виделось. А вот кожа её стала холодной и шершавой. Но дышать она дышала, хоть и неглубоко. Даже едва заметная улыбка нет-нет, да и мелькнёт на её губах.
Такой переполох во дворце поднялся, такой ужас придворных объял, что и не предать. Ведь Король с войском в город, как раз, сегодня должны были вернуться. А тут такое несчастье приключилось. Что же Королю сказать, как перед ним оправдаться, чтобы головы на плечах сохранить? Ведь любимую и единственную дочь грозного владыки не уберегли — не досмотрели.
Отец Лалуны человеком был догадливым. Как только его дочки прибежали из леса, да рассказали о громе среди ясного неба, коим ответила Повелительница ворожей на их жалобы, он понял – не сдобровать Принцессе. Сразу же запряг в повозку двух самых резвых лошадок, и поскакал со старшим сыном в столицу — Лалуну с матушкой выручать.
Всеобщим переполохом воспользовались они, и проникли в замок через кухонный двор. Прикинулись поставщиками снеди, охрана их и пропустила. До того ли было охране? Первые они был в очереди на то, что бы с головами своими расстаться. На кухне выведал отец у служанки, где держат дочь с женой, и пошёл вызволять их, а сына на кухонном дворе повозку сторожить оставил. Никто из слуг на него внимания не обратил. В то утро у всех домочадцев королевских одна была забота – как бы отвертеться от обвинения в болезни Принцессы?
Вызволил отец Лалуну с матушкой из заточения, убежали они прочь, никто и не хватился. Не до кружев волшебных всем стало.
Спас отец Лалуну из темницы. Но красоту девичью не спасти не успел. Поздно Повелительница ворожей узнала обо всём, поздно вмешалась. Померкла красота Лалуны, словно пеплом серым её засыпало. Глаза потускнели, губы утратили нежность, щеки ввалились, а кожа утратила белизну, и неровной стала. Отец, правда, внимание на это не обратил. Все обнимал и целовал любимых жену и дочь, никак из рук своих выпустить их не решался, словно, стоит ему объятия ослабить, и пропадут они. А вот брат, как первый раз взглянул в лицо сестре, когда она шаль с головы сбросила, так и отвернулся, не смог своих чувств скрыть. Слёзы на глаза девушки навернулись, когда заметила она это.
Уже из городских ворот выезжали, когда спросила Лалуну матушка: «Модесто же сегодня вернуться должен. Не хочешь ли увидеть его? А, лучше, записку напиши, брат найдёт его, и передаст».
— Нет, матушка, — был ответ. – Зачем я ему теперь, такая?
Сказала, и зарыдала навзрыд голубка. Никто ничего не ответил ей, только отец нежно по голове гладил.
Далеко уже от столицы отъехали, как вдруг захромала одна из лошадей — подкову потеряла. Ведал отец, что есть поблизости подворье кузнечное большое и всем вокруг известное. Свернули туда — лошадь подковать.
Пока мужчины с лошадью возились, выпрягали её из повозки, Лалуна с матушкой пошли на подворье еды купить. Ведь бедняжкам не только позавтракать во дворце не пришлось, но и ужин им принести вчера позабыли. Вошли женщины в распахнутые ворота, увидели, только одного работника. Возился он под навесом, что-то там перекладывал с одного места на другое. Окликнула его матушка, поздоровалась. Но не услышал её юноша, припадая на одну ногу, переносил какие-то вещи вглубь навеса. Женщины ближе подошли, в паре шагов от навеса остановились.
— Мир дому вашему, добрый человек. Можно ли у вас еды купить? – громко сказала матушка.
Обернулся юноша, да так и замер с открытым ртом, точно, статуя.
— Ой! – вскрикнула Лалуна, и закрыла ладонями вдруг зардевшееся лицо, и отвернулась.
— Модесто, — матушка с трудом узнала возлюбленного Лалуны, сильно изменила его война.
В самое сердце ранила его реакция Лалуны, ведь не заметил он изменений в облике любимой, и подумал, что неприятно ей на его уродство глядеть. Вздохнул он, и пошёл вглубь навеса, неся свою ношу. А девушка осталась стоять на месте, глядя сквозь слёзы на его удаляющуюся фигуру. В следующую минуту бросилась она к матери, и разрыдалась в голос у неё на груди.
Опустив голову Модесто подошёл к женщинам.
— Я виноват перед вами, — сказал он, обращаясь к ним обеим. – Не знаю, сможете ли вы простить меня. Но искренно прошу простить.
— Модесто, за что же мы должны простить тебя? – удивленно спросила матушка.
— Я должен был явиться к вам сразу по возвращении, и рассказать, что я не достоин более быть любимым Лалуной.
Девушка подняла заплаканное лицо и удивлённо посмотрела на матушку, а потом перевела взгляд на Модесто.
— Ты? Но почему же? – спросила девушка. – Это же я теперь.
— Посмотри на меня, — ответил Модесто, — моё лицо обезображено ожогом, моя нога плохо двигается, а сам я работаю на кузнице. Кому я теперь нужен?
Отец девушки, который в эту минуту заводил под уздцы лошадь во двор, услышал только последние слова Модесто.
— Мне нужен, — ответил он. – Надо лошадь подковать. Сможешь?
— Конечно, смогу, — ответил юноша.
— Ну вот. Тогда нужен.
— Я же не это имею ввиду. Я говорю о том, что мой отец отказался от меня. И я не смогу быть для вашей дочери тем, кого она заслуживает. У меня за душой не копейки, и.
— Модесто, ты что ли? – наконец-то узнал юношу отец Лалуны. – Как ты изменился! На мужчину похож стал. И профессию хорошую выбрал. Нам в деревне очень кузнец нужен, а нету его. Поедешь с нами?
В это время во двор вышел хозяин кузницы, и поприветствовал гостей.
— И вам здоровица, хозяин, — ответил отец. – Хороший ли мастер из Модесто вышел?
— Да, неплохой, вроде бы, получился, — ответил хозяин.
— Мы тут его к себе зазываем. Не будите ли вы возражать, добрый человек?
— А чего возражать-то, у меня народу немало работает. Сейчас все в город умотали, парадом любоваться. Мы вот только остались. А сам-то он согласен?
— Не во мне же дело, — вскричал Модесто. – Как же мне уроду безродному, красоте Лалуны соответствовать? Не захочет ведь она меня рядом с собой видеть.
— Я не захочу? – удивилась Лалуна. – Какая моя красота? Внимательно ли ты рассмотрел меня, Модесто. Неужели не заметил того, что со мной стало? Может быть, разлюбил ты меня, а признать в этом боишься? Поэтому и выдумываешь глупые отговорки?
— Люблю я тебя больше жизни. Рассмотрел тебя давным-давно своим сердцем, не глазами. Конечно, люблю я тебя, как и раньше любил, сильнее даже, — сказал Модесто, обнял девушку и прижал её к себе.
— Сдаётся мне, вишь ты, к свадьбе готовиться надо, — улыбнулся старый кузнец. – Повелительница ворожей, она не ошибается.
При словах этих загадочно улыбнулась матушка, она-то знала, что может и могущественная Повелительница ворожей ошибаться. Но ничего не сказала мудрая женщина. И правильно сделала.
Свадьбу вскорости сыграли – весёлую и многолюдную, безо всяких кружев волшебных обошлись. Потом и кузню в деревне поставили. Хорошим мастером стал Модесто, а Лалуна людей от хворей избавляла и деток воспитывала. Так и жили в мире и согласии долго и счастливо, пока не померли.
Источник