Голенищев кутузов без солнца

Источник

Голенищев-Кутузов Арсений Аркадьевич — стихи

Голенищев-Кутузов Арсений Аркадьевич

Стихотворения

Биографическая справка

Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов происходил из знаменитого дворянского рода. Он родился 26 мая 1848 года в Царском Селе. Детство провел в Петербурге и в Царском Селе, а также в родовом имении Шубино Тверской губернии. После смерти отца в 1859 году переехал с семьей в Москву и поступил в одну из московских гимназий, которую закончил в 1865 году с золотой медалью. Четыре года Голенищев-Кутузов провел в стенах московского
университета, обучаясь на юридическом факультете. В 1869 году он продолжил учение в Петербургском университете, который окончил в 1871 году со степенью кандидата прав.

Начав служебную карьеру в Государственной канцелярии, Голенищев-Кутузов с перерывами, порой весьма продолжительными, сменил ряд должностей, в 1889 году занял пост управляющего Дворянским и Крестьянским байками, а с 1895 года возглавил личную канцелярию императрицы Марии Федоровны. На этой службе Голенищев-Кутузов оставался около двадцати лет, до конца своей жизни.

Служебная карьера, тесные связи с консервативными придворными кругами отнюдь не способствовали серьезному поэтическому творчеству. Между тем Голенищев-Кутузов с юных лет испытывал тягу к поэзии, проявив довольно рано незаурядный лирический талант. Всю жизнь он преклонялся перед Пушкиным, испытал воздействие Тютчева, А. Н. Майкова и Фета, которых считал своими непосредственными поэтическими учителями.

Первые его стихотворения опубликованы в 1869 году в журнале «Заря», регулярные выступления в печати относятся к началу 70-х годов. Лучшие произведения Голенищев-Кутузов создал в годы, свободные от службы, в пору живого общения с некоторыми замечательными деятелями русского искусства последней трети XIX века.

В 1873 году Голенищев-Кутузов сблизился с М. П. Мусоргским и В. В. Стасовым. Он становится постоянным посетителем музыкальных вечеров В. В. Стасова, на которых собирались виднейшие в то время артисты, композиторы, художники, литераторы. В творческом содружестве с Мусоргским были созданы многие лучшие произведения поэта. М. П. Мусоргский очень высоко оценивал поэтический дар Голенищева-Кутузова: «После Пушкина и Лермонтова я не встречал того, что встретил в Кутузове, — писал Мусоргский В. В. Стасову, — везде нюхается свежесть хорошего теплого утра, при технике бесподобной, ему прирожденной…» <М. П. Мусоргский, Письма и документы, М.-Л., 1932, с. 254.>На слова Голенищева-Кутузова композитор написал два вокальных цикла — «Без солнца» (1874) и «Песни и пляски смерти» (1875-1877) и ряд других значительных произведений. При содействии Стасова в 1875 году в журнале «Дело» появилось первое большое произведение Голенищева-Кутузова — поэма «Гашиш», вызвавшая многочисленные отклики критики. С большим интересом к замыслу этой поэмы относился И. С. Тургенев. В письме к В. В. Стасову от 23 октября (4 ноября) 1874 года он спрашивал: «Вы мне не пишете — напечатан ли «Гашиш» Кутузова или еще существует только в рукописи. Очень бы хотелось мне его прочесть. Сюжет мне нравится — отличная рама для разнообразных картин». <И. С. Тургенев, Полное собрание сочинений и писем. Письма, т. 10, М.-Л., 1965, с. 317.>Однако после того, как Тургенев ознакомился с поэмой, он остался неудовлетворен ее содержанием и отозвался о ней достаточно строго: «Вещица недурная — но только. Неприятно действует (особенно в таком сюжете!) скудость воображения и красок. Перенес ты меня на Восток, да еще опьянелый — так удивляй и кружи меня до самозабвения — а тут ты с усилием выдавливаешь из себя какие-то бледноватые капельки… И того особенного, сонно-фантастического и следа нет в этой поэмке».

После женитьбы в 1876 году образ жизни Голенищева-Кутузова изменился, несколько лет подряд он провел в родовом имении, увлекаясь уездной дворянской деятельностью и хозяйственными делами. В его отношениях с Мусоргским наступила полоса охлаждения, хотя связи между ними сохранялись до самой смерти композитора. Впоследствии в своих «Воспоминаниях о М. П. Мусоргском» Голенишев-Кутузов пытался доказать, искажая идейную эволюцию комповитора, что в конце своей жизни Мусоргский освободился от гнета «чуждых его природе теорий и тенденций» 60-х годов и сблизился с направлением «чистого искусства», к которому примкнул сам поэт. <«Музыкальное наследство», М., 1935, с. 29.>Характерно в связи с этим то, что Голеншцев-Кутузов из своих последних собраний сочинений исключал многие написанные для Мусоргского стихотворные тексты или давал их в переработанном виде. Начало литературной деятельности Голенищева-Кутузова отмечено кратковременными, непоследовательными попытками сближения с демократическими и либеральными кружками. Он печатался в журналах «Дело», «Вестник Европы», пытался установить связь с «Отечественными записками», но его сотрудничество было решительно отвергнуто Н. А. Некрасовым, посчитавшим, что представленные в журнал стихотворения Голенищева-Кутузова «не удобны для помещения в «Отечественных записках»».

Свое кредо Голенищев-Кутузов изложил в серии литературно-публицистических статей, направленных против просветительской эстетики 60-х годов, в защиту «чистого искусства». В 1894 году вышло в свет собрание стихотворений А. А. Голенищева-Кутузова в двух томах. К нему приходит официальная слава. Ему часто поручают оценку поэтических произведений, представленных на академическую Пушкинскую премию. В 1900 году А. А. Голенищев-Кутузов вместе с Л. Н. Толстым, А. П. Чеховым, В. Г. Короленко, А. М. Жемчужниковым, А. Ф.
Кони и В. С. Соловьевым был избран почетным академиком «по разряду изящной словесности».

В 1904-1905 годах, после издания сочинений в трех томах, А. А. Голенищев-Кутузов начал работу над обширной трилогией в прозе — «Даль зовет», «Жизнь зовет», «Бог зовет», из которой успел напечатать в 1907 году только первую часть. В 1912 году он выпустил небольшой сборник своих последних стихотворений «На закате» и прозаический сборник «На летучих листках».

А. А. Голенищев-Кутузов умер 26 января 1913 года.

160. В ЧЕТЫРЕХ СТЕНАХ

Комнатка тесная, тихая, милая;
Тень непроглядная, тень безответная;
Дума глубокая, песня унылая;
В бьющемся сердце надежда заветная;

Тайный полет за мгновеньем мгновения;
Взор неподвижный на счастье далекое;
Много сомнения, много терпения…
Вот она, ночь моя — ночь одинокая!

161. НАД ОЗЕРОМ

Месяц задумчивый, звезды далекие
С темного неба водами любуются;
Молча смотрю я на воды глубокие —
Тайны волшебные сердцем в них чуются.

Плещут, таятся ласкательно-нежные:
Много в их ропоте силы чарующей,
Слышатся думы и страсти безбрежные,
Голос неведомый, душу волнующий.

Нежит, пугает, наводит сомнение:
Слушать велит ли он? — С места б не двинулся!
Гонит ли прочь? — Убежал бы в смятении!
В глубь ли зовет? — Без оглядки бы кинулся!

162. Меня ты в толпе не узнала

Меня ты в толпе не узнала —
Твой взгляд не сказал ничего;
Но чудно и страшно мне стало,
Когда уловил я его.

То было одно лишь мгновенье —
Но, верь мне, я в нем перенес
Всей прошлой любви наслажденье,
Всю горечь забвенья и слез!

163-165. СМЕРТЬ

1
КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Плакал ребенок. Свеча, нагорая.
Тусклым мерцала огнем;
Целую ночь, колыбель охраняя,
Мать не забылася сном.
Рано-ранехонько в дверь осторожно
Смерть сердобольная — стук!
Вздрогнула мать, оглянулась тревожно…
«Полно пугаться, мой друг!
Бледное утро уж смотрит в окошко.
Плача, тоскуя, любя,
Ты утомилась… Вздремни-ка немножко —
Я посижу за тебя.
Угомонить ты дитя не сумела,
Слаще тебя я спою».
И, не дождавшись ответа, запела:
«Баюшки-баю-баю».

Тише! Ребенок мой мечется, плачет!
Грудь истомит он свою!

Это со мной он играет и скачет.
Баюшки-баю-баю.

Щеки бледнеют, слабеет дыханье…
Да замолчи же, молю!

Доброе знаменье — стихнет страданье.
Баюшки-баю-баю.

Прочь ты, проклятая! Лаской своею
Сгубишь ты радость мою!

Нет, мирный сон я младенцу навею.
Баюшки-баю-баю.

Сжалься! Пожди допевать хоть мгновенье
Страшную песню твою!

Видишь — уснул он под тихое пенье,
Баюшки-баю-баю.

2
ТРЕПАК

Лес да поляны. Безлюдье кругом.
Вьюга и плачет, и стонет,
Чудится, будто во мраке ночном
Злая кого-то хоронит.
Глядь — так и есть! В темноте мужика
Смерть обнимает, ласкает,
С пьяненьким пляшет вдвоем трепака,
На ухо песнь напевает.
Любо с подругою белой плясать!
Любо лихой ее песне внимать!

Ох, мужичок,
Старичок
Убогой,
Пьян напился,
Поплелся
Дорогой,
А метель-то, ведьма, поднялась,
Взыграла!
С поля — в лес дремучий невзначай
Загнала!
Горем, тоской
Да нуждой
Томимый,
Ляг, отдохни
Да усни,
Родимый!
Я тебя, голубчик мой, снежком
Согрею;
Вкруг тебя великую игру
Затею.

Взбей-ка постель,
Ты, метель,
Лебедка!
Ну, начинай,
Запевай,
Погодка,
Сказку — да такую, чтоб всю ночь
Тянулась,
Чтоб пьянчуге крепко под нее
Уснулось!

Гой вы леса,
Небеса
Да тучи!
Темь, ветерок
Да снежок
Летучий!
Станем-ка в кружки, да удалой
Толпою
В пляску развеселую дружней
За мною!

Глянь-ка, дружок,
Мужичок
Счастливый!
Лето пришло,
Расцвело!
Над нивой
Солнышко смеется, да жнецы
Гуляют,
Снопики на сжатых полосках
Считают.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Лес да поляны. Безлюдье кругом.
Стихла недобрая сила,
Горького пьяницу в мраке ночном
С плачем метель схоронила.
Знать, утомился плясать трепака,
Песни петь с белой подругой —
Спит, не проснется… Могила мягка
И уж засыпана вьюгой!

3
СЕРЕНАДА

Нега волшебная, ночь голубая,
Трепетный сумрак весны;
Внемлет, поникнув головкой, больная
Шепот ночной тишины.

Сон не смыкает блестящие очи,
Жизнь к наслажденью зовет,
А в полумраке медлительной ночи
Смерть серенаду поет:

«Знаю: в темнице суровой и тесной
Молодость вянет твоя.
Рыцарь неведомый, силой чудесной
Освобожу я тебя.

Старость бездушная шепчет напрасно:
Бойся любви молодой!
Ложно измыслила недуг опасный,
Чтоб не ушла ты со мной.

Но посмотри на себя: красотою
Лик твой прозрачный блестит,
Щеки румяны, волнистой косою
Стан твой, как тучей, обвит.

Пристальных глаз голубое сиянье
Ярче небес и огня,
Зноем полуденным веет дыханье, —
Ты обольстила меня!

В вешнюю ночь за тюремной оградой
Рыцаря голос твой звал…
Рыцарь пришел за бесценной наградой;
Час упоенья настал!»

Смолкнул напев; прозвучало лобзанье…
В долгом лобзании том
Слышались вопли, мольбы и стенанье —
Тихо всё стало потом.

Но поутру, когда ранняя птица
Пела, любуясь зарей,
Робко в окно заглянувши, денница
Труп увидала немой.

166. ТОРЖЕСТВО СМЕРТИ

День целый бой не умолкает, —
В дыму затмился солнца свет,
Окрестность стонет и пылает,
Холмы ревут, — победы нет!
И пала ночь на поле брани;
Дружины в мраке разошлись;
Всё стихло — и в ночном тумане
Стенанья к небу поднялись.
Тогда, озарена луною,
На боевом своем коне,
Костей сверкая белизною,
Явилась смерть! И в тишине,
Внимая вопли и молитвы,
Довольства гордого полна,
Как полководец, место битвы
Кругом объехала она;
На холм поднявшись, оглянулась,
Остановилась… улыбнулась…
И над равниной боевой
Пронесся голос роковой:

«Кончена битва — я всех победила!
Все предо мной вы склонились, бойцы.
Жизнь вас поссорила — я помирила.
Дружно вставайте на смотр, мертвецы!
Маршем торжественным мимо пройдите, —
Войско свое я хочу сосчитать.
В землю потом свои кости сложите,
Сладко от жизни в земле отдыхать.
Годы незримо пройдут за годами,
В людях исчезнет и память о вас —
Я не забуду, и вечно над вами
Пир буду править в полуночный час!

Пляской тяжелою землю сырую
Я притопчу, чтобы сень гробовую
Кости покинуть вовек не могли,
Чтоб никогда вам не встать из земли»,

167. Меж тем как вкруг тельца златого

Меж тем как вкруг тельца златого,
Безумна, алчна и слепа,
В забвеньи божеского слова
Пирует шумная толпа, —

На праздник суетный и дикий
Гляжу безмолвно я сквозь слез
И жду, чтоб вновь пророк великий
Скрижали истины принес;

Чтобы сверкнул он гневным взором,
Как грозной молнии лучом,
Чтоб над ликующим позором
С Синая грянул древний гром!

Но гром молчит; забытый миром
Почивший бог уж не грозит,
И в восхищеньи пред кумиром
Толпа и пляшет, и шумит;

Растет и блещет пир безумный,
Ему нет меры и конца,
Как волн морских потехе шумной
Вкруг лодки сирого пловца!

168. Порой, среди толпы ликующей и праздной

Порой, среди толпы ликующей и праздной,
Нарядной суетой объят со всех сторон,
Уныл и одинок, я слышу — безотвязный
Звучит не то напев, не то призыв иль стон.

Звучит, как темное сознание невзгоды
В душе униженной, покорной и немой;
Звучит, как жалоба осенней непогоды
Вкруг сонных деревень, в глуши, во тьме ночной.

И хочется тогда бежать — бежать далёко
От блеска и людей, от суетных пиров —
И там, в родной глуши, страдать, страдать глубоко,
Под шум и пение метелей и снегов.

169. Бушует буря, ночь темна

Бушует буря, ночь темна,
Внимаю ветра завыванья.
Он, как бродяга, у окна
Стучит и просит подаянья..

Отдам ему свою печаль,
Печаль, что в сердце тайно тлеет, —
Пусть в поле он ее развеет
И унесет с собою вдаль!

170. На шумном празднике весны

На шумном празднике весны,
При плеске вод, при звуках пенья,
Зачем мечты мои полны
Недугом скуки и сомненья?

Еще я молод: предо мной
В тумане вьется путь далекий
И жизнь загадочной красой
Манит вперед в простор широкий.

Но что-то шепчет: не внимай
Призывам громким наслажденья,
Не верь обетам вдохновенья
И сердцу воли не давай.

Гляди на мир спокойным оком.
Бесстрастен будь, чтоб никогда
Уста не осквернить упреком
И душу — казнию стыда!

При звуках литавр, барабанов и струн,
Толпу потешая, канатный плясун
Усердно кривляется — мальчика сына
Сгибает в дугу, ставит вниз головой,
Бросает и ловит могучей рукой, —
А тот на плечах у отца-исполина,
Свершив через сцену опасный полет,
Ручонки подняв, как живое распятье,
Является вдруг над толпою — и вот
Толпа рукоплещет, шумит и ревет!
Ей тайно в ответ посылая проклятья,
Ребенок измученный прыгает вниз.
Но слышится грозное, жадное «bis!»
Плясун улыбается, сыну кивает
И страшную вновь с ним игру затевает —
Его опьянили успех и тот крик.
В груди его радость, и взор его дик,
Он мышцы напряг с небывалою силой:
«Ты птицею взвейся, красавец мой милый,
Не бойся — отец твой тебя охранит,
Как ястреб, полет твой он зорко следит.
Во взоре его и любовь, и отвага.
Правее… левее… вперед на полшага!
Рука протянулась, тверда и сильна,
Бесценное бремя удержит она!»
Но что ж вдруг случилось? Промчалось мгновенье…
Должно быть, плясун, не расчел ты движенье…
Рука твоя в воздухе праздно дрожит,
А мальчик у ног раздробленный лежит…
И поднял отец бездыханное тело,
Взглянул… увидал и поник головой.
Толпа ж разглядеть и понять не успела,
И шумное «браво» как гром прогудело,
Приветствуя смерти красу и покой!

172. МОЛЬБА

Убийства жаждой не объятый,
Я бранных песен не пою,
И душу мирную мою
Не тешат ярых битв раскаты.
Я нем и глух к громам войны,
Но вопли жертв мой слух терзают —
Они победно заглушают
Веселье, шум и плеск весны!
Несутся прочь мечты, желанья,
Бледнеет образ красоты,
И я рыдаю песнь страданья
Окровавленной нищеты!
Мне чудятся проклятья, стоны,
Зубовный скрежет, смерти дрожь…
Богач, давай свои мильоны!
Бедняк, неси последний грош!
А нет гроша — хватай рубаху,
Одежды деток и жены,
Всё, всё, что есть, кидай на плаху
Всепожирающей войны!
Не содрогаясь перед кровью,
Омой ты раны на телах
Бойцов, поверженных во прах
И поднятых твоей любовью,
И счастлив будь, когда хоть раз
Страдалец — жертва злобы дикой —
Тебя в душе своей великой
Благословит в последний час!

173. РОДНАЯ

Покинув родину и дом, она пошла
Туда, куда текли все русские дружины.
Под ветхим рубищем в душе она несла
Бесценный клад любви, участья и кручины.
Тяжел был дальний путь: и зной ее палил,
И ветер дул в лицо, и в поле дождь мочил.
Она ж всё шла да шла, с мольбой усердной к богу,
И к подвигам нашла желанную дорогу.
Уж скрылся позади рубеж земли родной.
Чу! слышен битвы гром, холмов дымятся склоны:
Восторг отчаянной и дикой обороны
С редутов Гривицы и Плевны роковой
На русские полки огнем и смертью дышит;
Но чуткая любовь не грохот в битве слышит,
Не ей твердыни брать, не ей смирять врагов.
Мужичке-страннице иные внятны звуки,
Иной с побоищ к ней несется громкий зов —
Томящий жажды клик и вопли смертной муки.
И вот она в огне: визжит над ней картечь,
Рои летают пуль, гранаты с треском рвутся, —
Увечья, раны, смерть! Но ей ли жизнь беречь?
Кругом мольбы и стон — и реки крови льются!
Страдальцев из огня, из схватки боевой
Она уносит прочь, полна чудесной силы,
И жаждущих поит студеною водой,
И роет мертвецам с молитвою могилы.
Как звать ее? Бог весть, да и не всё ль равно?
Луч славы над ее не блещет головою,
Одно ей прозвище негромкое дано:
Герои русские зовут ее «родною».

174. ПЛАКАЛЬЩИЦА

Следы побоища поспешно
Снегами вьюга занесла.
Исчезла кровь, земля бела;
Но вьюга плачет неутешно
И по снегу несет печаль,
Как будто ей убитых жаль.

175. Мне говорят: забудь тревоги дня

Мне говорят: забудь тревоги дня,
Забудь болезнь, печаль и воздыханья,
В предел иной, где вечное сиянье,
Где вечный мир, пусть мчится мысль твоя.
Но я в ответ: нет, братья, пусть тревога,
Пусть боль и скорбь мою терзают грудь;
Быть может, с вами суждено немного
Мне на земле брести одной дорогой —
В земле ж всегда успею отдохнуть!
Тогда покой, тогда всему прощенье;
Теперь же труд, и слезы, и борьба.
На барский сон и сладкое забвенье
Я не сменю печаль и гнев раба!

176. Расскажи мне, ветер вольный

Расскажи мне, ветер вольный,
Ты о чем поешь и стонешь?
Из каких ты стран далеких
Тучи сумрачные гонишь?
Где с тобою эти тучи
Много слез так накопили,
Что леса, холмы и степи
Их потоком оросили?
Всё мне, ветер, расскажи —
Горькой правды не таи.
Отвечает ветер вольный:
«Я несусь от стран холодных,
Не цветущих, не приветных,
Не богатых, не свободных.
У людей я стоны слышал,
Я пою про их неволю,
Про великие их скорби,
Про неверную их долю.
Из жилищ и хат убогих
Слезы к небу поднялися,
В тучах дымных и ненастных
Накопились, собралися.
Сколько б тучи я ни нес —
Им не выплакать тех слез».

177. Пока тебе душа моя

Пока тебе душа моя
Близка, любезна и понятна
И жизнь моя тепла и внятна
Тебе, мой друг, как жизнь своя, —
Люби меня.

Но если меж тобой и мной
Хоть тень мгновенная промчится
И на меня взор быстрый твой
С вопросом тайным покосится, —
Не дожидайся, чтобы я
Стал разъяснять недоуменья,
Не трать души — и без сомненья
Покинь меня!

178. К Н…У

Не пеняй на меня, мой взыскательный друг,
За мою нищету и бессилье, —
Ослепили меня, обступили вокруг
Стены крепкие, мрак и насилье.

Но, поверь, не далек обновления день,
И сломаю я крепкую стену,
И покину тюрьмы неприветную сень,
И паломника ризу надену.

От шумящих столиц далеко, далеко
Я уйду, строгой думой объятый,
В душу родины там загляну глубоко,
Заберуся в землянки и хаты.

Нищеты и терпенья загадочный лик
Разгляжу при мерцаньи лучины,
В кабаке придорожном подслушаю крик
Безнадежной и пьяной кручины.

И, вернувшись назад, тебе песню спою —
Не такую, как пел я доныне, —
Нет, услышав тогда эту песню мою,
Ты поклонишься ей, как святыне.

Так ко гробу господню идет пилигрим,
Там огонь зажигает священный,
И потом тот огонь, теплой верой храним,
Он приносит в приют свой смиренный.

И домашние, встретив его у крыльца,
С умиленьем дар божий приемлют
И правдиво-чудесным речам пришлеца,
Как небесному голосу, внемлют!

179. Прошумели весенние воды

Прошумели весенние воды,
Загремели веселые грозы,
В одеяньях воскресшей природы
Расцвели гиацинты и розы.

Принеслись от далеких поморий
Перелетные певчие птицы;
В небесах светлоокие зори
Во всю ночь не смыкают зеницы.

Но и в бледной тиши их сияний
Внятен жизни таинственный лепет,
Внятны звуки незримых лобзаний
И любви торжествующей трепет.

Пробудись же в сердцах, умиленье,
Расступись, мрак печали угрюмый,
Прочь гнетущее душу сомненье,
Прочь недобрые, зимние думы!

Сердце полно живительной веры
В эти громы победной природы,
В эти песни о счастье без меры,
В эти зори любви и свободы!

180. Снилось мне утро лазурное, чистое

Снилось мне утро лазурное, чистое,
Снилась мне родины ширь необъятная,
Небо румяное, поле росистое,
Свежесть и юность моя невозвратная…

Снилось мне, будто иду я дорогою, —
Ярче и ярче восток разгорается,
Сердце полно предрассветной тревогою,
Сердце от счастья любви разрывается.

Рощи и воды младенческим лепетом
Мне отвечают на чувство приветное;
Шепчут уста с умиленьем и трепетом
Имя любимое, имя заветное.

181. М. П. МУСОРГСКОМУ

Дорогой невзначай мы встретились с тобой —
Остановилися, окликнули друг друга,
Как странники в ночи, когда бушует вьюга,
Когда весь мир объят и холодом и тьмой.
Один пред нами путь лежал в степи безбрежной,
И вместе мы пошли. Я молод был тогда;
Ты бодро шел вперед, уж гордый и мятежный;
Я робко брел вослед… Промчалися года.
Плоды глубоких дум, заветные созданья
Ты людям в дар принес, — хвалу, рукоплесканья
Восторженной толпы с улыбкою внимал,
Венчался славою и лавры пожинал.
Затерянный в толпе, тобой я любовался;
Далекий для других, ты близок мне являлся;
Тебя я не терял: я знал — настанет час,
И, блеском суетным и шумом утомясь,
Вернешься ты ко мне в мое уединенье,
Чтобы делить со мной мечты и вдохновенье.
Бывало, в поздний час вечерней тишины
Ко мне слеталися видения и сны,
То полные тоски, сомнения и муки,
То светлоокие, с улыбкой на устах…
Мечтанья изливал в правдивых я строфах,
А ты их облекал в таинственные звуки,
Как в ризы чудные, — и, спетые тобой,
Они нежданною сверкали красотой!
Бывало… Но к чему будить воспоминанья,
Когда в душе горит надежды теплый свет?
Пусть будет песнь моя не песнею прощанья,
Пусть лучше в ней звучит грядущему привет.
Туман волшебных грез, таинственных стремлений,
Безумной юности самолюбивый вздор
Прогнал я от себя — и новых вдохновений
Открылся предо мной неведомый простор.
«Без солнца» тяжело блуждать мне в мире стало,
Во мраке слышался мне смерти лишь язык;
Но утра час настал, и солнце заблистало,
И новой красоты предстал мне светлый лик.
Душа моя полна счастливого доверья,
Уму сомненья дань сполна я заплатил,
Храм творчества открыт, и грозного преддверья
Я, осенясь крестом, порог переступил.
Я верю, в храме том мы встретимся с тобою,
С живым сочувствием друг к другу подойдем,
Мы вдохновимся вновь — но красотой иною
И песню новую согласно запоем!

182. Прекрасен жизни бред, волшебны и богаты

Прекрасен жизни бред, волшебны и богаты
Живых его картин одежды и цветы,
Светила знойного восходы и закаты
И ночи, полные чудес и темноты.
Прекрасны дней земных обманы и виденья,
Порывы страстных чувств, полеты смелых дум —
Полеты на крылах надежд и заблужденья
В пространствах радужных земного наслажденья,
Напевы юных грез и бурь житейских шум.

Но если в трезвый миг душевного досуга,
В случайной тишине сквозь этот долгий бред
Внезапно прозвучит, как дальний голос друга,
Грядущего конца таинственный привет;
Но если, как весны желанное дыханье,
Вдруг душу обовьет иной красы желанье
И сквозь туман вдали, как ранняя заря,
Займется тихий свет иного бытия, —
Какие призраки, какие сновиденья
Дерзнут с улыбкою мне повторять: «Живи!
Живи и позабудь о счастье пробужденья
Под солнцем вечного покоя и любви!»

183. Для битвы честной и суровой

Для битвы честной и суровой
С неправдой, злобою и тьмой
Мне бог дал мысль, мне бог дал слово,
Свой мощный стяг, свой меч святой.
Я их приял из божьей длани,
Как жизни дар, как солнца свет, —
И пусть в пылу на поле брани
Нарушу я любви завет;
Пусть, правый путь во тьме теряя,
Я грех свершу, как блудный сын, —
Господень суд не упреждая,
Да не коснется власть земная
Того, в чем властен бог един!
Да, — наложить на разум цепи
И слово может умертвить
Лишь тот, кто властен вихрю в степи
И грому в небе запретить!

184. Так жить нельзя! В разумности притворной

Так жить нельзя! В разумности притворной,
С тоской в душе и холодом в крови,
Без юности, без веры животворной,
Без жгучих мук и счастия любви,
Без тихих слез и громкого веселья,
В томлении немого забытья,
В унынии разврата и безделья…
Нет, други, нет — так дольше жить нельзя!
Сомнений ночь отрады не приносит,
Клевет и лжи наскучили слова,
Померкший взор лучей и солнца просит,
Усталый дух алкает божества.
Но не прозреть нам к солнцу сквозь тумана,
Но не найти нам бога в дальной тьме:
Нас держит власть победного обмана,
Как узников в оковах и тюрьме.
Не веет в мир мечты живой дыханье,
Творящих сил иссякнула струя,
И лишь одно не умерло сознанье-
Не то призыв, не то воспоминанье, —
Оно твердит: так дольше жить нельзя!

185. Обнял землю ночи мрак волшебный

Обнял землю ночи мрак волшебный,
Одинок, под гнетом утомленья,
Я уснул; глубок был сон целебный,
И прекрасны были сновиденья.

Смолкли жизни темные угрозы;
Снилось мне… не помню, что мне снилось,
Но в глазах дрожали счастья слезы
И в груди надежда тихо билась.

Был любим я — кем? — не угадаю,
Но мне внятен был тот голос юный;
Я любил — кого любил? — не знаю,
Но призывно пели сердца струны,

И ответно в душу чьи-то очи
Мне смотрели с пристальною лаской,
Словно с неба звезды южной ночи,
В тьме мерцая неземною сказкой.

Бестелесно было то виденье,
Повторить не мог бы я те звуки,
Но когда настало пробужденье,
Сердце сжалось — полное разлуки!

186. РОДНОМУ ЛЕСУ

Здравствуй, лес! Ты мой возврат заметил;
Помешал твоим я тихим думам,
Но, как друга, вновь меня ты встретил
Стародавним, мне знакомым шумом.
В оны дни, когда — дитя — порою
Прибегал твои я слушать сказки,
Добрый дед, мохнатой головою
Наклонясь с заботой надо мною,
Расточал ты мне дары и ласки.
Их потом всей жизни труд и слезы
Ни на миг в душе не заглушили…
Те дары — младенческие грезы,
Что мне юность светом озарили.
Их твои вершины нашептали,
Их навеял сумрак твой волшебный,
И доныне в злые дни печали
Душу греет пламень тот целебный.
Здравствуй, лес! Твой мир, твое мечтанье
Я тревогой жизни не нарушу;
Я пришел на краткое свиданье
Отвести тоскующую душу.
Но когда моя настанет осень,
Стариком в твои приду я сени
И под ровный шум дремучих сосен
Весь отдамся отдыху и лени.
В ожиданьи жизненной развязки
Успокоюсь, дряхлый и усталый,
И опять твои я буду сказки
Жадно слушать, как ребенок малый.
Той же самой властью вдохновенья
Будет вновь душа моя объята,
И зарю я вспомню пробужденья
На заре печального заката,
Надо мной раскинешь ты свой полог,
Полог тот, как ночь, широк и чуден;
Я усну — и будет сон мой долог,
Будет долог, тих и непробуден!

187. КОСТЕР

Сумрак, холод, сон глубокий,
Пустырей немых простор;
Где-то в поле одинокий
Пламенеющий костер.
Чьи-то тени, чьи-то лица,
Озаренные огнем,
И — как черная темница —
Ночь бездонная кругом.
В мраке луч тепла и света,
Средь пустыни страж ночной,
Ты — не образ ли поэта
В безрассветной тьме земной?

Словно голос листвы, словно лепет ручья,
В душу веет прохладою песня твоя;
Всё внимал бы, как струйки дрожат и звучат,
Всё впивал бы цветов и листов аромат,
Всё молчал бы, поникнув, чтоб долго вокруг
Только песни блуждал торжествующий звук,
Чтоб на ласку его, на призыв и привет
Только сердце б томилось и билось в ответ…

189. А. Н. МАЙКОВУ
(30 апреля 1888 г.)

Как солнце горные хребты
Златит от глав и до подножий,
Так ты, поэт, — светильник божий, —
Жизнь озаряешь с высоты.
Твоим лучам равно доступны
И высь умов, и глубь сердец.
Глашатай правды неподкупный —
Ты ими властвуешь, певец.
Ты будишь правые надежды,
Караешь лживые мечты,
Ты облекаешь мир в одежды
Нетленной, чистой красоты;
Страстей смиряешь злые бури,
Сомнений гасишь тщетный спор
И от земли в предел лазури,
От праха к небу манишь взор.
И вот, за дар твой лучезарный,
За подвиг многих славных лет,
Ты днесь отчизны благодарной
Приемлешь радостный привет.
Внимай: на голос твой родные
Отвсюду отклики звучат,
Сердца, как светочи живые,
Тобой возжженные, горят —
Тобой — носителем желанным
Святой поэзии даров,
Тобой — преемником избранным
Руси прославленных певцов!
О, верно, их родные тени
Сюда слетелись в этот час,
И в хоре дружном песнопений
Звучит и их хвалебный глас!
В пылу признательного чувства
Слилися все в мечте одной,
На светлом празднике искусства
Любуясь и гордясь тобой!

190. Когда, святилище души

Когда, святилище души
Замкнув пред суетной толпою,
Поэт молчит — его покою
Не верь: он бодрствует в тиши.
Не верь молчанью грозной тучи:
Раздумья вещего полна,
Свой вихрь, свой дождь, свой огнь летучий,
Свой гром таит в груди она…
Но миг придет — и заповедный
В глубоких недрах вспыхнет жар,
И тьму пронижет луч победный,
И грянет громовой удар!

191. Не смолкай, говори… В ласке речи твоей

Не смолкай, говори… В ласке речи твоей,
В беззаветном весельи свиданья
Принесла мне с собою ты свежесть полей
И цветов благовонных лобзанья.

Я внимаю тебе — и целебный обман
Сердце властной мечтою объемлет,
Мне мерещится ночь… В лунном блеске туман
Над сверкающим озером дремлет.

Ни движенья, ни звука вокруг, ни души!
Беспредметная даль пред очами,
Мы с тобою вдвоем в полутьме и тиши,
Под лазурью, луной и звездами.

Только воды дрожат, только дышат цветы
Да туманится воздух росистый
И, горя сквозь туман, как звезда с высоты,
В душу светит мне взгляд твой лучистый.

В беспредельном молчаньи теней и лучей
Шепчешь ты про любовь и участье…
Не смолкай, говори… В ласке речи твоей
Мне звучит беспредельное счастье!

192. Мне легче дышится на горных высот_а_х

Мне легче дышится на горных высот_а_х:
Там близко к небесам и от людей далеко;
Объятый радостью простора, там в мечтах
Я забываюся, блуждая одиноко.
И что за яркие, крылатые мечты
С нездешним пением туда ко мне слетают, —
Но только захочу их звуки иль черты
Запомнить, уловить — они, умолкнув, тают.
И пусть! Ведь заключить их в цепи точных слов,
Их выразить, назвать — усилия напрасны;
Как стаи легкие кудрявых облаков,
Лишь безымянные они прекрасны!

193. Звездистый сумрак, тишина

Звездистый сумрак, тишина,
Лишь вёсел плеск в немом просторе,
Венецианская луна…
Адриатическое море…
По синим, медленным волнам
Плыву в задумчивой гондоле;
А сердце рвется поневоле
К иным, далеким беретам.
В волнах полуночных туманов
Там месяц бледный из-за туч
Наводит свой холодный луч
На сонмы плещущих фонтанов,
На кровли царственных дворцов,
На сени пышные садов,
И в тех садах, сквозь мрак их сонный,
На тот приют уединенный,
Где, грусть разлуки затая,
Родное сердце ждет меня.
Там нет дыханья южной ночи,
Нет страстных звезд, нет синих вод,
Но там горят слезами очи,
Туда любовь меня зовет.
И, одинок, с тоской во взоре
Плыву я… Полночь, тишина…
Венецианская луна…
Адриатическое море…
. . . . . . . . . . . . . .
О, дайте крылья мне скорей,
О, дайте мне волшебной силы:
Хочу лететь на север милый
К подруге плачущей моей!

194. О муза, не зови и взором не ласкай

О муза, не зови и взором не ласкай!
Во взоре этом и призыве
И в сердца сладостно-мучительном порыве
Мне чувствуется вновь утраченный мой рай.

Но в светлом том раю я гость чужой и лишний,
Повсюду за собой влача унынья гнет…
К чему ж под пеплом жар давнишний
Мне душу черствую порой томит и жжет?

Не вспыхнет пламень чудотворный,
Не вырвется из уст напев былой любви…
В чертог сияющий из мрака ночи черной
Умолкшего певца, о муза, не зови.

195. ЗАРЯ ВО ВСЮ НОЧЬ

Было поздно; в душе замирающий шум
Пережитого дня был чуть слышен;
Сумрак вешнего бреда, видений и дум
Надвигался — волшебен и пышен.

В нем росли очертанья дремучих дерев,
В нем туманились гладкие воды;
Шла заря от заката к востоку — садов
Проникая вершины и своды.

И боролася ночь с этой белой зарей,
И боролися — радость с печалью,
Непроглядная грусть с незакатной мечтой,
Ближний сумрак с сияющей далью.

И заря побеждала, и ночь не могла
Заключить ее в своды темницы —
И победная радость росла, все росла
Вместе с пламенем юной денницы.

196. НОЧЬ

Это звездное небо в сияньи ночном,
Это синее море под лунным лучом,
Этот дремлющий берег и мерный прибой
Замирающих волн — как могуч их покой!
Как победно он льется в усталую грудь,
Как в его волшебстве хорошо отдохнуть,
Позабыть истомившую сердце печаль,
Унестись безвозвратно в безбрежную даль,
Где печаль над крылатой мечтой не властна,
Где лишь море, да небо, да ночь, да луна!

Посвящается памяти Пушкина

Он был когда-то здесь; на склоне этих гор
Стоял он в царственном раздумьи; это море
Влекло его мечты в неведомый простор
И отражалося в подъятом к солнцу взоре.
На этом берегу, в соседстве диких скал,
Беглец толпы людской, лишь волн внимая шуму,
Свою великую в тиши он думал думу
И песни вольные в мечтаньях создавал.
Те песни разнеслись по свету, и доныне
В сердцах избранников они звучат… а он,
Певец земли родной, погиб, людской гордыней,
Отравой клеветы и завистью сражен.
В холодном сумраке безвременной могилы
На дальнем севере, под снежной пеленой,
Лежит он — и доднесь презренные зоилы
Святыню имени его сквернят хулой.
Но сердцу верится, что в царстве вечной ночи
Певцу невнятен шум житейской суеты;
Что, сквозь могильный сон, души бессмертной очи
Доступны лишь лучам бессмертной красоты;
Что, может быть, сюда, на этот склон оврага,
Где верные ему платан и кипарис
Под небом голубым и солнцем разрослись,
Где дремлют старые утесы Аю-дага, —
Певца святая тень приносится порой
Вдали земных сует, страстей, обид и горя,
Как некогда, смотреть в простор безбрежный моря,
С волнами говорить и слушать их прибой.

198. День кончен, ночь идет, — страшусь я этой ночи

День кончен, ночь идет, — страшусь я этой ночи!
Я знаю: тихий сон в приют мой не слетит,
И будет мрак ее смотреть мне прямо в очи,
И тишина ее со мной заговорит.

О чем заговорит? Какой коснется раны
В заветном тайнике души моей больной?
Какие озарит в ней бездны и туманы?
Какие призраки поставит предо мной?

Что вновь она создаст? Что прежнее разрушит?
В какую глубину свой бросит взор немой?
Всё — тайна в ней! Но страх томит меня и душит
Пред этой шепчущей и зрячей темнотой.

О сон, покрой меня ревнивыми крылами!
О бред, зажги вокруг победные лучи!
Явись, желанный лик, и стань перед очами,
Чтоб тьмы мне не видать… О ночь, молчи, молчи!

199. Не в ласке девственной лазури

Не в ласке девственной лазури
И не в лобзаньях тьмы ночной —
В огнях грозы и в стонах бури
Мне внятен вечности покой.

Сквозь шум и вихрь стихий мятежных,
Сквозь знойной страсти вопль и бред
Ясней он шлет с высот безбрежных
Свой всепрощающий привет.

И чем больнее буря стонет,
Чем злее страсть, безумней сны,
Тем безвозвратней, глубже тонет
Душа в блаженстве тишины!

200. В моей душе уж вечереет

В моей душе уж вечереет,
Последний гаснет отблеск дня,
И близкой ночи сумрак веет
Струей холодной на меня.

Но встреча с юностью счастливой,
Ее веселье, смех и шум
Порой живят волной шумливой
Печальный мрак вечерних дум.

Участным взором я встречаю
Ту мимолетную волну
И, ей любуясь, вспоминаю
Свою далекую весну.

201. В САДАХ ИТАЛИИ

Если ждет твое сердце любви — поспешай
В тот излюбленный солнцем, пленительный край,
Где у склонов цветущих прибрежий и гор
Расстилается моря лазурный простор,
Где красу юных пальм сторожит кипарис,
Где с землей небеса в томной неге слились.

Там недвижной теплынью окутанный день
Будет нежить мечтаний беспечную лень;
А крылатая, черная южная ночь
Обоймет… обольстит… и умчит тебя прочь
От забот и боязни, сомнений и слез
В звездный мир воплощенья несбыточных грез.

Этот мир… он — порыв, он — безумье, он — бред!
Ни минувшего в нем, ни грядущего нет!
Он, лобзая, молчит, потому что нет слов,
Чтобы выразить зной его пламенных снов;
К жизни робкого сердца, объятого тьмой,
Он прильнет лишь на миг… Но тот миг — будет твой!

202. В сонме поздних теней ты желанной звездой

В сонме поздних теней ты желанной звездой
Мне блеснула на миг — и пропала.
Эта ласка мечты, эта радость тобой
Словно песня в душе прозвучала.

Прозвучала и смолкла… И звук ее слов
Замер в далях ночных сновидений —
И опять надо мной лишь немых облаков
Пролетают тревожные тени.

В них луча твоего уж глазам не найти;
Кроткой песни потеряны звуки;
Умирая, слились и привет, и «прости»
В призрак встречи, любви и разлуки.

Но не властен я сердца мятеж превозмочь,
Жгучий пламень под пеплом таится, —
И тоска по тебе, как заря во всю ночь,
Не дает ни забыть, ни забыться!

Поэты 1880-1890-х годов. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание Л., «Советский писатель». Составление, подготовка текста, биографические справки и примечания Л. К. Долгополова и Л. А. Николаевой Дополнение по: Песни и романсы русских поэтов. Вступительная статья, подготовка текста и примечания В. Е. Гусева. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. М.-Л., «Советский писатель», 1965

Источник