Есть ли цель у вселенной и в чём замысел творения
Есть ли цель у Вселенной? Возможно ли её определить, выразить словесными формулами или цифрами? А как можно выразить и в чём – то измерить творчество, любовь, красоту?
Теоретически, конечно, можно. И тысячи раз великие умы и философы это делали. И всё же, вопрос остаётся открытым.
Для чего Творец создал Вселенную?
Для воплощения и разнообразного опыта душ? Для эволюции и совершенствования каждого человека?
А может, для понимания вселенских законов причинно – следственной связи и осознания единства со всем сущим, для необходимости Любви и Милосердия?
Для самопознания человека, как творца своей вселенной и для соединения с Божественной Силой внутри себя?
Для проявления своих творческих способностей во имя наивысшего Добра и состояния равновесия, гармонии и благости?
Для Радости, Счастья и Любви?
Для ощущения удовольствия, азарта и драйва от жизни?
Или это создание великого эксперимента в мироздании?
Может, для всего этого?
Может, да. Может, нет.
Вы уверены, что хотите знать?
Вы уверены, что Вам нужны ответы?
Тогда задайте единственный вопрос: Кто Вы? ( Шри Рамана Махарши)
Может, каждый из нас является создателем СВОЕЙ Вселенной?
Вопросов много, а ответы каждый получает в соответствии со своим уровнем духовного развития сознания.
Если вы считаете, что для Вселенной важен ваш успех, счастье, процветание и что задача Вселенной вести вас к благосостоянию, гармоничной жизни и процветанию, то именно так все и будет!
Вы только представьте, насколько ценной в Мироздании является душа человека. Ведь на создание одной души у Высших Сил уходит около 9 миллиардов лет.
Так какие могут быть вопросы, тревоги и сомнения по поводу вашей ценности, нужности, важности, уникальности?
И всё же, есть у Вселенной цель или нет цели? Нет никаких прямых доказательств причинности и цели Вселенной.
В связи с этим гораздо интереснее представляется вопрос не столько о цели Вселенной, сколько о месте человека в этом грандиозном замысле.
Каков смысл жизни человека? Что произойдёт, когда каждый человек достигнет максимального прогресса в своём развитии?
Представим себе этот великолепный новый мир, в котором человек качественно изменился.
Изменилось всё человечество.
Войны и границы отсутствуют. Каждый ощущает себя единым друг с другом и со всей Вселенной.
В новом мире каждый человек чувствует себя спокойно, легко и комфортно. Он многое познал и вместе с тем продолжает познавать и разгадывать тайны Вселенной, Миров, всей Галактики в целом.
Техника приобрела невероятные масштабы. Люди перемещаются при помощи собственных летательных аппаратов, со скоростью света.
В этом мире все люди абсолютно здоровые, они научились мгновенно исцелять себя при помощи мыслей.
Они не разрушают, а созидают. У них отсутствует зависть, им не присущи злость и негодование.
Они любят друг друга чистой безусловной любовью. Они счастливы, добры и радостны. Искренне желают друг другу любви и процветания.
Они мыслят, говорят и действуют по – доброму, гуманно и позитивно, во имя наивысшего добра своего и других людей.
Они получают удовольствие от жизни, от процесса реализации своего созидательного начала и творческих идей, от высокого качества жизни.
Они открыли, что цель законов Вселенной – это Любовь, Счастье, Развитие, Прогресс и Благополучие, а также реализация творческого безграничного всемогущественного потенциала человека.
Это цветущий красивый мир, полный красоты и изобилия во всём. Чистая вода, чистый воздух, живая природа, цветущая яркая зелень, поющие птицы, ласковое солнышко. Люди научились управлять погодой. Температура воздуха самая комфортная и приятная.
Каждый человек самостоятельно определяет возраст своей биологической жизни. Создав желаемые объекты, получив опыт любви и милосердия, каждый выбирает время своей трансформации и выходит из круга перерождений, поднимается на следующую ступень развития своей души.
Ну, как тебе новый мир? Понравился?
Хотелось бы жить в таком великолепном, добром, счастливом и изобильном мире, в котором все счастливые, любящие и любимые, радостные и успешные, мудрые, светлые и богоподобные?
А что мы можем сделать уже сейчас для создания такого или подобного мира?
Какова наша нынешняя роль в достижении такого мира? Всё зависит от нас самих или ничего не зависит, как думаешь?
P.S. Несколько высказываний в тему:
Если человек действительно чего-то захочет, то вся Вселенная будет способствовать тому, чтобы его желание сбылось. Пауло Коэльо.
Великая цель всякого человеческого существа – осознать любовь. Любовь – не в другом, а в нас самих, и мы сами ее в себе пробуждаем. А вот для того, чтобы ее пробудить, и нужен этот другой. Вселенная обретает смысл лишь в том случае, если нам есть с кем поделиться нашими чувствами. Пауло Коэльо
Важно во все времена быть в гармонии с миром и Вселенной, и прежде всего с самим собой. Что толку ехать в Тибет, если Тибет повсюду, если ты сам себе Тибет. Альфред Перле
Если бы мы познали все тайны Вселенной, мы тотчас впали бы в неизлечимую скуку. Франс Анатоль
Вселенная беспредельна. Все, что ограничено, предельно, имеет крайнюю точку, а крайняя точка может быть различима при сравнении с другой. Эпикур
Бог хочет, чтобы не только Бог был, но и человек был. В этом – смысл мира. Николай Бердяев.
Ничто не происходит попусту, но все происходит по определенной причине и в силу необходимости. Демокрит
Источник
Есть ли у Вселенной цель?
Учитывая список тегов к вопросу, отвечу следующим образом. Наука не оперирует понятием «цель». Существование какой-либо цели означает, что существует кто-то, кто эту цель поставил. Наука пользуется исключительно принципом причинно-следственной связи — если что-то произошло, то у этого есть причина, но совершенно необязательно осознанная цель.
Вообще, понятие цели имеет смысл только для чего-то, обладающего разумом и сознанием. Хотя мы часто наделяем целью вещи, которые ею обладать не могут. Мы можем сказать, что если на нас несется тигр, то он имеет цель нас съесть. Нам некогда размышлять о том, какова же причина такого его поведения, как генетически кодируются его инстинкты, как нервные импульсы доходят до мышечных волокон в его лапах. Мы очеловечиваем его, предполагаем, что тигр хочет причинить нам вред и поступаем так же, как если бы это человек осознанно хотел причинить нам вред. Это абстракция, но это помогает остаться живым. Аналогично, если с горы сорвался булыжник и катится на нас, то мы ведем себя так, будто у булыжника есть цель нас задавить. Или злимся на компьютер, когда он начинает глючить.
Ученые действительно часто пользуются понятием цели для объяснения своих мыслей, — «физическая система стремится к минимализации потенциальной энергии», «насекомые в процессе эволюции стараются выработать более эффективные способы маскировки» — однако, это лишь речевые обороты, которые порой даже могут ввести в заблуждение. Наука изучает следствие и выясняет совокупность причин, которые к нему приводят.
Ну и конечно, чтобы меня не обвинили в узколобости, стоит упомянуть теологическую точку зрения. Там да, постулируется наличие сознания, способного иметь цель, а значит и Вселенная была им создана с определенной целью.
Источник
Б. РАССЕЛ
Разделен ли мир на дух и материю, и если да, то что такое дух и что такое материя? Подчинен ли дух материи или он обладает независимыми способностями? Имеет ли вселенная какое-либо единство или цель? Развивается ли вселенная по направлению к некоторой цели? Действительно ли существуют законы природы или мы просто верим в них благодаря лишь присущей нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он кажется астроному, – крошечным комочком смеси углерода и воды, бессильно копошащимся на маленькой второстепенной планете? Или же человек является тем; чем он представляется Гамлету? А может быть он является и тем и другим одновременно.
Рассел Б. История западной философии. – М., 1969. – С. 7, 8.
Почему бы нам не удовлетвориться тем, что мы находим в мире без философствования, тем, что уже есть, и есть здесь очевиднейшим образом перед нашими глазами.
По простой причине: все, что есть и существует здесь, когда это нам дано, наличное, возможное, есть по своей сущности лишь отрывок, частица, фрагмент, отчленение. И мы не можем видеть этого, не предвидя и не предчувствуя нехватки части недостающей.
Во всем данном бытии, в каждой частичке информации мира находим существенную черту его излома, его характер части, видим увечье его онтологической искаженности, в нас кричит его боль по ампутированному члену, его ностальгия по части, которой не хватает ему для совершенства, его божественное недовольство.
Прошло десять лет с тех пор, как я в Буэнос-Айресе определил это недовольство как любовь без любимого и как боль, что чувствует калека в ампутированной конечности.
Строго выражаясь, я хотел бы сказать следующее.
Если мы берем любой из объектов, что находим в мире и концентрируемся на том, чем мы владеем, имея его пред нами, то вскоре догадываемся, что это есть лишь фрагмент, который, будучи (27) таковым, направляет наши мысли на другую реальность, которая дополнила бы эту.
Так, цвета, которые мы видим и которые пред нашими глазами представляются всегда столь подвижными и изящными, не являются только тем, что мнит о них наше зрение, т. е. не являются только цветами.
Всякий цвет должен распространяться (более или менее), существовать, быть разлитым в некотором пространстве: не существует следовательно, цвета без протяженности. И это есть лишь часть целого, которое мы называем окрашенной протяженностью, либо протяженным цветом.
Но протяженность, чтобы быть таковой, предполагает нечто ее протягивающее, то, что подпирает протяженность и цвет, некий субстрат или опору.
Протяженность требует, повторяя лейбницевские возражения Декарту, нечто extensione prius [Первое к протяжению].
Назовем, следуя традиции, эту опору пространственного цвета материей. Приходя к ней, кажется, мы достигаем нечто самодостаточное. Материя уже не нуждается в том, чтобы быть подпираемой чем-либо: существует вообще и сама по себе-не то что цвет, сущий через другое, благодаря материи, что подпирает его.
Но сразу же нас захватывает следующее подозрение: могла ли материя, раз она существует, здесь, и достаточным для себя образом, дать себе бытие, прийти к бытию своей собственной властью?
Материя также не может мыслиться без видения ее поставленной к существованию какой-либо другой силой, как невозможно видеть стрелы в полете без поиска руки, ее посылающей.
Следовательно, и она есть часть процесса более общего, который продуцирует ее, реальности более широкой, которая завершает ее.
По крайней мере, если анализировать то, что есть в нашем восприятии, когда мы созерцаем его, то кажется, что мы не обнаруживаем ничего, кроме красок, света, форм, пространства, и что более ни в чем нет нужды.
Но если бы, покидая его, мы обнаружили, что за дверью мир кончается, что вне этого зала нет ничего, даже пустого пространства нет – наш разум едва ли сохранил бы обыденное спокойствие.
Почему же нас безусловно изумляет возможность небытия дома, улицы, земли, атмосферы и всего прочего вне стен зала, если до этого в нашем уме ничего, кроме того, что мы видели в нем, не было? (28)
По всей видимости, в нашем восприятии, наряду с непосредственной наличностью интерьера, с тем, что мы видели, существовал, пусть в скрытой форме, целый мир условий возможности его бытия, чье отсутствие явственно сказалось бы для нас.
Значит, этот зал не являлся, даже в простом восприятии, чем-то целостным, а лишь первым планом, который выделяется на общем фоне, который мы неявно имеем в виду, который уже существовал для нас до данного видения (пусть скрыто и неоднозначно), окружал то, что мы действительно созерцаем.
Этот, обусловливающий данное мое восприятие фон не наличествует сейчас, но есть со-наличествующий (co-presente).
И в самом деле, всегда, когда мы видим нечто, это нечто выступает из скрытой, темной, несоизмеримой глубины, которая является просто миром, миром, кусочек которого и составляет то, что мы видим.
Созерцаемое нами – лишь шишка на необъятном лбу мироздания. Таким образом, мы можем индуцировать как всеобщий закон наше наблюдение и говорить: нечто наличествует всегда – соналичествующему миру.
И то же самое происходит, если мы обращаем внимание на интимную нам реальность, на психическое.
Итак, мир, в смысле, который мы сейчас приписываем этому слову, есть просто совокупность вещей, которые можем рассматривать одну за другой.
Те вещи, которые сейчас не видны, служат фоном зримым, Но будут теми, что потом предстанут перед нами как непосредственные, очевидные, данные.
А если каждая из них является только фрагментом, и мир представляет собой не что иное, как их собрание или скопище, то, значит, мир в целом, в свою очередь являющийся совокупностью того, что нам дано, и, поскольку это нам дано, называемый нами “нашим миром”, будет тоже громадным, колоссальным фрагментом, но фрагментом, в конце концов, ничем больше.
Мир не объясняет самого себя: наоборот, когда мы теоретически находимся перед ним, нам дана только… проблема. (29)
В чем состоит проблематичность проблемы?
Возьмем старый пример: палочка в воде кажется осязательно прямой, но непрямой зрительно. Ум желает держаться одной из этих видимостей, но вторая предъявляет равные права.
Ум, поскольку он не может остановиться ни на одной из “очевидностей”, тревожится и ищет решения: ищет спасения в представлении их видимостями.
Проблема есть осознание бытия и небытия одновременно, противоречия. Как говорил Гамлет: “Быть иль не быть, вот в чем вопрос”.
Параллельно мир, который мы находим, наличествует в смысле существования, но в то же время есть сам себе недостаточный.
Мир – несамодостаточный, фрагментарный объект, основанный на чем-то, что не есть он сам, не есть то, что дано. Это нечто имеет, следовательно, sensu strictu (в строгом смысле) обоснова-тельную миссию, является основным бытием.
Как говорил Кант: “Когда обусловленное нам дано, необусловленное составляет проблему”.
Вот решительно философская проблема и умственная необходимость, которая толкает нас к ней.
Философия – это познание Универсума, или всего, что существует. Мы уже видели, что это имплицирует для философа обязанность ставить перед собой абсолютную проблему, то есть не исходить спокойно из предварительных верований, ничего не считать познанным предварительно.
Что познано – уже не является проблемой. Однако, то что познано вне, по ту сторону или до философии, является познанным с точки зрения частной, а не универсальной. Существует знание низшего уровня, которое не может применяться в высотах, где движется a nativitate [изначально (по природе)] философское познание.
Если смотреть с философских высот, то всякое и прочее знание представляется наивным и относительно ложным, то есть вновь приобретающим проблематичность. Потому-то Николай Кузан-ский называл науки docta ignorancia [ученое незнание].
Это положение философа, неотъемлемое от его интеллектуального героизма и нелепое для лишенных этого призвания, налагает на его мышление то, что я называю императивом автономности. Этот методологический принцип означает отказ от опоры на что-либо предшествующее самой становящейся философии и (30) обязательство не исходить из предположения истин. Философия есть беспредпосылочная наука. Я понимаю под таковой систему истин, построенную без допущения в качестве оснований каких бы то ни было положений, считавшихся доказанными вне системы.
Следовательно, не существует таких философских истин, которые не были бы обретены.
о То есть философия является интеллектуальным законом для самой себя, является автономным знанием.
Это я называю принципом автономности – и он безущербно связывает нас со всем прошлым критицизма в философии; он ведет нас к великому инициатору современного мышления и определяет нас как позднейших внуков Декарта.
Философ начинает с освобождения своего духа от верований. С его преобразования в остров, необитаемый для иноземных истин. И затем он, заключенный на острове, приговаривает себя к методической робинзонаде.
Таков смысл методического сомнения, навеки положенного Декартом у рубежей философского познания.
Его (сомнения) смысл не ограничивается лишь подвешиванием всего, что на самом деле вызывает у нас сомнение (так каждодневно поступает всякий достойный), но еще того, в чем обычно не сомневаются, но в принципе-могут. Такое инструментальное техническое сомнение, являющееся скальпелем философа, имеет много более широкий радиус действий, чем обыденная подозрительность человека, ибо, оставляя сомнительное, оно доходит до вообще возможного быть подверженным сомнению. Потому-то Декарт и не называет свою знаменитую медитацию: “De ce quon revoque en doute” [О том, что вызывает сомнение], но “De ce quon peut revoque en doute” [О том, что может вызвать сомнение].
Здесь перед вами корень, характернейший аспект всякой философии: парадоксальность ее облика.
Всякая философия есть парадокс, она отдаляет себя от “естественно-очевидных истин”, которыми мы пользуемся в жизни, поскольку считаем теоретически сомнительными те элементарнейшие верования, которые в жизни не кажутся нам подозрительными.
Но после того, как, согласно принципу автономности, философ ограничивается теми немногочисленными истинами, в которых даже теоретически нельзя усомниться, и которые, следовательно, сами себя доказывают и проверяют, он должен повернуться лицом к Вселенной и завоевать ее, охватить ее целостно. Эти точки-минимумы строгой истины должны быть гибко расширяющимися, дабы суметь охватить все, что есть. Наряду с этим аскетическим принципом складывания, которым является автономность, (31) действует противоположный принцип напряжения: универсализм, интеллектуальное устремление к целому, то, что я называю пантономией.
Одного принципа автономности, являющегося негативным, статичным и осторожным, призывающим нас к осмотрительности, но не к действию, не ориентирующего нас и не направляющего в нашем пути, достаточно. Мало только не ошибаться: нужно попадать в цель, необходимо неустанно преследовать нашу проблему, и, поскольку она состоит в том, чтобы определять все или Универсум, каждое философское понятие должно будет возрастать в зависимости от всего, в отличие от понятий частных дисциплин, которые определяются тем, чем является часть, как изолированная часть или полное “целое”.
Так, физика говорит только о том, чем является материя, будто бы в универсуме существует лишь она одна, будто бы она сама есть Универсум.
Поэтому физика часто тщится бунтовать, чтобы самой стать настоящей философией, и именно эта бунтующая псевдофилософия и есть материализм.
Философ же, напротив, будет искать в материи ее ценность, как части Универсума и определять истинность каждой вещи в ее отношении к остальным. Этот принцип концептуации я и называю пантономией, или законом тотальности.
Необходимо, чтобы философия удовлетворилась своей бедностью и оставила сторонними те благодати, которые ей не принадлежат, дабы ими украсились другие способы и виды познания. Вопреки тому титанизму, которым первоначально страдает философия в своей претензии охватывать Универсум и поглотить его, сама она является, строго говоря, дисциплиной не более и не менее скромной, чем другие.
Потому что Универсум, или все сущее, не есть каждая из сущих вещей, а лишь универсальное каждой вещи, а значит, лишь определенная сторона каждой вещи. В этом смысле, но только в этом, объект философии тоже является частным, поскольку он есть часть, благодаря которой всякая вещь включается в целое, скажем, она есть пуповина, что связует их с целым.
И не было бы бессмысленным утверждать, что и философ, в конце концов, является специалистом, а именно, специалистом по универсумам.
Но так же, как и Эйнштейн, как мы видели, превращает эмпирическую, а значит, относительную, метрику, то есть то, что на первый взгляд представляется ограниченностью и даже источником заблуждений, в принцип всех физических понятий, так и философия, мне важно это подчеркнуть, делает из стремления интеллектуально объять Универсум логический и методологический принцип своих идей. (32) Значит, делает то, что могло бы показаться пороком, безумной страстью, своей строгой судьбой и плодоносящей добродетелью.
Однако наряду с другими, менее значимыми, к понятию философии следует добавить еще один атрибут. Атрибут, который мог бы показаться слишком очевидным, чтобы заслуживать формулировки здесь. Тем не менее он очень важен. Мы называем философией определенное теоретическое знание, определенную теорию.
Теория есть совокупность понятий, в строгом смысле термина “понятие”. И этот строгий смысл заключается в том, что понятие – это определенное высказываемое содержание ума.
То, что нельзя выговорить, невысказываемое или невыразимое, не является понятием, и знание, заключающееся в невыразимом видении объекта, будет всем, чем вам угодно, даже, если хотите, высшей формой знания, только не тем, что мы преследуем под именем философии.
Если вообразить философскую систему, подобную плотинов-ской либо бергсоновской, которые посредством понятий представляют нам истинным знанием-экстаз сознания, при котором это сознание переходит пределы интеллектуального и вступает в непосредственный контакт с реальностью, значит, без посредника и опосредования, каковым является понятие, то, сказали бы мы, они являются философиями лишь поскольку доказывают необходимость экстаза неэстетическими средствами и перестают быть таковыми, как только покидают твердую почву понятия, приступая к зыбкой хляби мистического транса.
Философия есть великая жажда ясности и решительная воля к полуденному.
Ее коренное намерение – приносить к поверхности, объявлять, обнаруживать скрытое и завуалированное. В Греции философия начиналась названием aletheia, что значит раскрывание, откровение и девуалирование; в итоге – проявление. И проявлять есть не что иное, как говорить – logos.
Если мистицизм есть молчание, то философствование – вскрывание, обнаружение в великой обнаженности и прозрачности слова бытия вещей, то есть онтология (ontologia). Вопреки мистицизму, философия хотела бы быть секретом, известным каждому.
Возвращаясь, что я и потом буду делать неоднократно, к изысканию термина в сравнении с действительной наукой, скажу: если физика есть все то, что можно измерить, то философия является совокупностью того, что можно сказать об универсуме.
Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия// Логос. Вът.1.– 1991. – С. 22-30. (33)
Источник