ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Том 1. Рассказы и очерки
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Владимир Галактионович Короленко
Собрание сочинений в десяти томах
Том 1. Рассказы и очерки
Владимир Галактионович Короленко
Писатель яркого и большого дарования, Короленко вошел в историю русской литературы как автор многочисленных повестей и рассказов, художественных очерков, четырехтомной «Истории моего современника», наконец, как критик и публицист. Многие произведения Короленко могут быть поставлены в ряд с крупнейшими достижениями русской классической литературы. Его творчество, отмеченное чертами глубокой самобытности, составляет своеобразную летопись целой эпохи русской действительности. Повести, рассказы и очерки Короленко реалистически изображают русскую деревню в период быстрого развития капитализма на рубеже двух веков и раскрывают многие стороны народной жизни, которые до того не отмечались в литературе.
Расцвет литературной деятельности Короленко относится ко второй половине 80-х годов. В глухую полночь реакции, когда все передовое и свободолюбивое в русском обществе подавлялось полицейским произволом царизма, голос молодого писателя прозвучал новым напоминанием о живых силах народа. Горячим защитником человека от рабства, зла и неправды капиталистического мира, непримиримым врагом насилия и реакции Короленко выступает и в последующем своем творчестве. Высоким гражданским пафосом, безграничной любовью к родине отмечена вся общественная и литературная деятельность Короленко, и весь он — человек и художник — встает перед нами, по справедливому замечанию А. М. Горького, как «идеальный образ русского писателя».
Владимир Галактионович Короленко родился 27 июля 1853 года на Украине, в городе Житомире, Волынской губернии. Учился сначала в частном пансионе, затем в житомирской гимназии. Когда Короленко исполнилось тринадцать лет, его отца перевели по службе в маленький уездный городок Ровно, где будущий писатель окончил с серебряной медалью реальную гимназию.
Отец писателя, чиновник судебного ведомства, получивший образование в кишиневском «непривилегированном пансионе», выделялся в среде провинциального чиновничества разносторонностью культурных запросов и неподкупной честностью, что делало его для окружающих чудаковатым, непонятным человеком. После его смерти обыватели говорили: «Чудак был… а что вышло: умер, оставил нищих». Пятнадцатилетний Короленко, как и вся его семья, после смерти отца действительно оказался перед лицом непреодолимой бедности, и нужны были поистине героические усилия матери, чтобы он смог закончить гимназию. «Отец оставил семью без всяких средств, — вспоминал впоследствии писатель, — так как даже в то время, при старых порядках, он жил только жалованьем и с чрезвычайной щепетильностью ограждал себя от всяких благодарностей и косвенных и прямых приношений». Атмосфера семьи, где господствовали дружеские отношения, воспитывались честность, правдивость и прямота характера, благотворно сказалась на духовном развитии ребенка.
В детстве Короленко мечтал стать героем, пострадать за родной народ. «Маленький романтик», как он сам назвал себя впоследствии, помогая укрыться в заброшенном сарае крепостному мальчику, бежавшему от злого пана, горячо сочувствовал судьбе бедного крестьянского юноши — «Фомки из Сандомира», героя первой прочитанной книги. В эти годы Короленко был в значительной степени предоставлен самому себе и пользовался почти неограниченной свободой. Долгими вечерами, забившись в темный уголок кухни, он любил слушать украинскую сказку, которую рассказывал кучер отца или забежавшая на огонек соседка. Во время гимназических каникул он жил в деревне, наблюдая тяжелую, подневольную жизнь украинских крестьян. Впечатления детских и юношеских лет дали ему материал для многих произведений. Достаточно вспомнить образ Иохима из «Слепого музыканта», исполненный глубокой поэзии очерк «Ночью», яркий колорит сказочного «Иом-Кипура», описания украинской деревни в «Истории моего современника», чтобы понять, какой сильный отзвук в творчестве писателя нашла жизнь украинского народа.
В раннем детстве Короленко видел бесчеловечную жестокость времен крепостного права; зверские помещичьи расправы с крестьянами он наблюдал и после реформы 1861 года. Мимо его внимания не проходили и факты повального взяточничества чиновников. В «Истории моего современника» Короленко с великолепным мастерством нарисовал образы чиновников уездного суда и мрачные фигуры высшего начальства, этих, по выражению писателя, «сатрапов», власть которых обрушивалась на население с тупой и бессмысленной силой. С детства он знал и о национальном неравенстве, которое особенно давало себя чувствовать в Юго-Западном крае Россия, где прошли детские годы писателя.
Годы, проведенные в уездной гимнами, с ее «тусклым и жестоким режимом», с учителями-автоматами, с телесными наказаниями и карцером, но в то же время с дружной товарищеской средой, где втайне от администрации распространялись книги революционно-демократического направления, — сыграли громадную роль в формировании характера и мировоззрения Короленко. И хотя в школьную программу не входили имена Гоголя, Тургенева, Некрасова, а за упоминание Белинского, Добролюбова, Чернышевского и Шевченко сажали в карцер и давали «волчий билет», Короленко с восторгом читал «Записки охотника», знал чуть ли не наизусть всего Некрасова и ставил себе в образец для подражания революционера Рахметова из романа Чернышевского «Что делать?». Сознание Короленко было рано разбужено ощущением той большой неправды, которую он наблюдал в жизни. С желанием помочь народу и с «едким чувством вины за общественную неправду» Короленко в 1871 году, по окончании реальной гимназии, приехал в Петербург и поступил в Технологический институт. Его студенческая жизнь началась с того, что он окунулся в атмосферу общественных интересов, которыми жила передовая молодежь. Он становится участником многочисленных студенческих сходок, где велись горячие споры на философские и социально-экономические темы.
Вскоре Короленко принужден был оставить Технологический институт. «В Петербург я приехал с семнадцатью рублями, — вспоминал писатель, — и два года прошло в трудовой борьбе с нуждой». Вместо учебных занятий Короленко должен был взяться за труд «интеллигентного пролетария». Он раскрашивал ботанические атласы, выполнял чертежные работы, занимался корректурой. За все это он получал копейки, которых едва хватало, чтобы не умереть с голоду.
В 1874 году Короленко переезжает в Москву и поступает в Петровскую земледельческую и лесную академию. Здесь Короленко слушает лекции великого русского ученого К. А. Тимирязева и по его поручению рисует для его лекций демонстрационные таблицы. Дружеские отношения, начавшиеся еще между профессором и студентом, не прекращались до конца их жизни. Безгранично веривший в силу науки, убежденный материалист, Тимирязев вошел в сознание Короленко как идеальный тип русского ученого. Позднее писатель не раз вспоминал о своем великом учителе. В день своего шестидесятилетия Короленко писал Тимирязеву в ответ на его поздравительную телеграмму: «Много лет прошло с академии. Время делает менее заметной разницу возрастов. Но для меня Вы и теперь учитель в лучшем смысле слова».
В академии Короленко сближается с революционно настроенной молодежью, читает нелегальную литературу. Ему поручается заведование тайной студенческой библиотекой, распространяющей книги главным образом революционного содержания. По характеристике директора академии — человека реакционных убеждений, — Короленко принадлежал «к числу тех людей, которые до упрямства упорно держатся засевших в них воззрений, и если эти воззрения получают… ошибочное направление, то человек этот легко может увлечь за собой других, менее самостоятельных молодых людей».
В марте 1876 года Короленко за участие в составлении коллективного протеста студентов против администрации академии, выполнявшей чисто полицейские функции, был исключен из академии, арестован и выслан из Москвы. «Во время студенческих беспорядков, — пишет Короленко в своей автобиографии, — как депутат, избранный товарищами для подачи коллективного заявления, был выслан сначала в Вологодскую губернию, откуда возвращен в Кронштадт… под надзор полиции. По прошествии года переселился в Петербург, где вместе с братьями зарабатывал средства к жизни разными профессиями:
Источник
Ещё не пожар!
Приближалось 27 января – самый большой и горький ленинградский праздник*. Барсукову было предложено выступить перед сотрудниками института с сообщением на блокадную тему. Выступать большого желания не было. Он знал, что народу будет тяжело и нудно слушать о количестве снарядов, выпущенных по городу, о 125 граммах хлеба, о трупах на площадях… Однако, подумав, он все же решил сделать сообщение, но несколько необычным образом.
Он достал сборник избранных блокадных стихов ленинградских поэтов и сделал логическую, как по хронологии, так и по тематике, выборку. Получилась впечатляющая поэма о непреклонных ленинградцах, которую и выучил наизусть.
Барсуков не стал взбираться на трибуну, а вышел перед слушателями на край сцены. Когда гомон немного затих, он поднял голову и пристально всмотрелся в зал. Наступила тишина.
И вдруг в этой тишине неожиданно и тревожно зазвучало:
— Еще не пожар. Это просто закат,
Оранжевый шелест в садах.
Над линией фронта плывут облака,
А фронт – он в знакомых местах…
Барсуков замолчал, послушал тишину и продолжил:
— Еще не пожар. Это просто река
Сверкнула, как в окнах стекло
Идут ополченцы, и контур штыка
У каждого – точно крыло…
После небольшой паузы стихи возникли вновь и лились, и лились никем не прерываемые.
Об эвакуации ленинградских детей:
— Мы детишек поспешно вывозим,
Метим каждый детский носочек,
И клокочет в груди паровоза
Наша боль – дети едут не в Сочи…
На восток уходят составы,
Чтоб спасти ленинградских детишек.
Возвращаются мамы устало,
Скорбный шепот шуршания тише…
Об израненном городе:
—Ленинград в декабре, Ленинград в декабре.
о, как стонут деревья на темной заре,
Как угрюмо твое ледяное жильё,
Как изглодано голодом тело твое…
— На развороченном пути
стоит мальчонка лет пяти.
Он весь от снега побелел
В его глазах стоит истома.
— Где твоя мама, мальчик?
— Дома.
— А где твой дом, сынок?
— Сгорел.
Он сел, его снежком заносит
В его глазах мутится свет.
Он даже хлеба не попросит,
Он тоже знает: хлеба нет…
О старом рабочем, который от голода умер прямо у станка, и тело его отнесли в конторку:
— …Когда же, грянув, как гроза,
Снаряд сугробы к небу вскинул,
Старик сперва открыл глаза,
Потом ногой тихонько двинул,
Потом, кряхтя и матерясь,
Привстал на острые коленки,
Поднялся, охнул и, держась
то за перила, то за стенки,
Под своды цеха своего
Вошел – и над станком склонился.
И все взглянули на него,
И ни один не удивился…
— …Воздушный свод необъяснимо чист.
Нетающий на ветках снег – сиренев,
как дымчатый уральский аметист.
Закат сухумской розой розовеет…
Но лютой нежностью все это веет…
О красноармейце, отдавшем на улице свой паек женщине с двумя детьми:
— …Они расстались. Мать пошла направо,
боец вперед – по снегу и по льду.
Он шел на фронт, за Нарвскую заставу,
от голода, качаясь на ходу.
Он шел на фронт, мучительно палим
Стыдом отца, мужчины и солдата:
Огромный город умирал за ним
в седых лучах январского заката…
— Девчонка руки протянула
И головой –
На край стола.
Сначала думали –
Уснула.
А, оказалось – умерла…
Никто
Не обронил ни слова.
Лишь хрипло,
Сквозь метельный стон,
Учитель выдавил, что снова
Занятья —
После похорон…
— …Казалось – солнце не взойдет.
Навеки ночь в застывших звездах,
навеки лунный снег и лед,
и голубой свистящий воздух.
Казалось, что конец земли…
Но сквозь остывшую планету
На Ленинград машины шли:
он жив еще. Он рядом где-то.
На Ленинград, на Ленинград!
Там на два дня осталось хлеба,
Там матери под темным небом
Толпой у булочных стоят…
—…Мне кажется, что сердце холодело,
как с фабрики бежала я домой,
В ту ночь, когда от черного обстрела
Погиб мой сын, погиб ребенок мой.
Остались в памяти: изломанная рама,
Обломки стульев и осколки ваз.
И теплое, святое слово «мама»,
Услышанное мной в последний раз…
О вере в победу:
— Двойною жизнью мы сейчас живем:
в кольце и стуже, в голоде, в печали,
мы дышим завтрашним,
счастливым днем, —
мы сами этот день завоевали.
И ночь ли будет, утро или вечер,
но в этот день мы встанем и пойдем
воительнице-армии навстречу
в освобожденном городе своем…
Мы выйдем без цветов,
в помятых касках,
в тяжелых ватниках,
в промерзших полумасках,
как равные приветствуя войска.
И крылья мечевидные расправив,
над нами встанет бронзовая Слава,
держа венок в обугленных руках…
О возвращении к жизни:
— …А мы ходили в Летний по грибы,
где, как в бору, кукушка куковала.
Возили меньше мертвых.
Но гробы
не появлялись: сил недоставало
на этот древний горестный обряд.
О нем забыл блокадный Ленинград.
И первый гроб, обитый кумачом,
проехавший на катафалке красном,
обрадовал людей: нам стало ясно,
что к жизни возвращаемся и мы
из недр нечеловеческой зимы…
Без запинки, очень жестко Барсуков читал и читал пронзительные блокадные стихи. Жёсткость была нужна ему, чтобы не разрыдаться. Прошло не менее тридцати минут прежде чем он приступил к завершению своего выступления:
— Ты помнишь, как шагнули роты
Железной поступью пехоты?
Ты помнишь поступь моряков?
Мы шли вперед в победу веря,
Работой становился бой,
И только черный лагерь зверя
Мы видели перед собой…
…И сам в плену своей осады
Ошеломленный падал враг…
Вставало солнце Ленинграда,
Огнем пронизывая мрак.
Декламация окончилась. После небольшого молчанья раздались деликатные аплодисменты, и слушали стали тихо покидать зал.
* День полного снятия блокады Ленинграда
Источник
СЕГОДНЯ — ДЕНЬ СНЯТИЯ БЛОКАДЫ ЛЕНИНГРАДА Ольга Берггольц Ленинградская поэма отрывок Казалось — солнце не взойдет.
СЕГОДНЯ — ДЕНЬ СНЯТИЯ БЛОКАДЫ ЛЕНИНГРАДА
Ольга Берггольц
Ленинградская поэма (отрывок)
Казалось — солнце не взойдет.
Навеки ночь в застывших звездах,
навеки лунный снег, и лед,
и голубой свистящий воздух.
Казалось, что конец земли.. .
Но сквозь остывшую планету
на Ленинград машины шли:
он жив еще. Он рядом где-то.
На Ленинград, на Ленинград!
Там на два дня осталось хлеба,
там матери под темным небом
толпой у булочной стоят,
и дрогнут, и молчат, и ждут,
прислушиваются тревожно:
— К заре, сказали, привезут.. .
Шестнадцать тысяч матерей
пайки получат на заре —
сто двадцать пять блокадных грамм
с огнем и кровью пополам.
. О, мы познали в декабре —
не зря «священным даром» назван
обычный хлеб, и тяжкий грех —
хотя бы крошку бросить наземь:
таким людским страданьем он,
такой большой любовью братской
для нас отныне освящен,
наш хлеб насущный, ленинградский.
1942
Блокада Ленинграда (военная блокада немецкими, финскими и испанскими (Голубая дивизия) войсками во время Великой Отечественной войны Ленинграда). Длилась с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года (блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года) — 872 дня.
За годы блокады погибло, по разным данным, от 300 тыс. до 1,5 млн человек. Так, на Нюрнбергском процессе фигурировало число 632 тысячи человек. Только 3 % из них погибли от бомбёжек и артобстрелов; остальные 97 % умерли от голода.
Источник