По старому, или по новому стилю, Но наша пора наступила. Ритм сердца планеты и сердца России Созвучны. И в этом их сила.
Пора совершить поворот оверштаг, Взять курс на судьбу и в кильватер Пристроится к Року. Всё в наших руках, Когда капитаном Создатель.
Бог даст, не опустимся под ватерлинию. Над Русью Святой небеса вечно синие. Прошли притяжение чёрной звезды И выжили. Не унывайте, лады?
Пророчество древнее, к счастью, сбылось, Не переломилась планетная ось. Возможно, она и сместилась немного. Сместится ещё, но на всё воля Бога.
Господь испытания зря не даёт. Крепись, Богом избранный русский народ. Никто не уйдёт от судьбы — суда Бога. По силам наш Крест. За отказ спросят строго.
Комментарии (4)
— НЕ РОБЕЙ, ВОРОБЕЙ!
«Разродилась звезда ливнем, порвала на ольхе платье, Процарапав тайгу бивнем, воробьиною рвет ратью. Зарастаю забытым словом на завалинке с домом-дедом, Парюсь в бане, чтоб свежим новым для охотника стать следом.»
«Ладушки» – детская песенка – потешка. Одни ее считают развлекательной, другие — развивающей, но особого смысла в ней не находит никто. Однако это совсем не так: смысл в песенке есть. Другое дело, что почти уже не различимый.
Традиционно считается, что «ладушки» – это искаженное «ладошки». Собственно, простенькая игра, сопровождающая потешку, вроде бы действительно задействует ладони, так что всё логично.
Однако слово «ладонь» в русском языке сравнительно молодое, века этак до 18-ого оно произносилось иначе – «долонь». А в украинском и белорусском и сейчас звучит схоже. Сама же песня существует намного дольше и во всех вариантах в ней говорится именно о «ладушках».
Получается, что «ладони» тут ни при чём.
Само слово «ладушки» содержит в себе славянский суффикс –ушк-, придающий словам уменьшительно- ласкательную окраску. Скажем: «дед» – «дедУШКа», «баба» – «бабУШКа», «дети» – «детУШКи». Вот и «ладУШКи» – это что-то уменьшительно-ласкательное от «лад (лада)».
Что это за слово?
Найти его мы сможем в русском фольклоре и даже летописях. В них словом «лада» или «ладо» называют жену или мужа, а иногда невесту или жениха. Само же слово из праславянского язычества. Именно тогда существовала (и весьма почиталась) богиня с красивым именем Лада. Отвечала она за любовь и семейное благополучие, так что сохранилось её имя и в подзабытом названии свадебного обряда – «ладины», и в привычном обозначении семейного счастья – «лад».
Из некоторых источников можно понять, что Ладу включали в тройку «женских» богинь – рожанец. Несмотря на столь скромное вроде бы название, рожаницы – вовсе не мелкие божества; отвечали они ни много ни мало – за всю Вселенную! И Лада не просто устраивала семьи – через любовь мужчины и женщины она сотворяла и поддерживала мировую гармонию.
В языческом мировосприятии Лада-богиня отражалась и повторялась во всех влюбленных мужчинах и женщинах. И они становились её подобиями – ладами. Так их и называли. Встречалось слово «лада» и в значении «ребёнок», «дитя», но было это гораздо реже.
Так что наши «ладушки» – это влюбленная пара, жених и невеста. А сама первая строчка что-то вроде «Милые любушки!».
Какую бабушку навещают будущие супруги?
Судя по всему, имеется в виду не родная бабушка – мать одного из родителей нашей пары, – а «бабушка общая», «прародительница». Наши предки жили большой семьей – родом, в котором не просто мама-папа-дети, а ещё и тети-дяди, единокровные и двоюродные… до седьмого колена! Где-то в глубине времен в эту семью входили и самые первые родовичи – прародители. Естественно, они уже давно пребывали в ином мире, но здесь, на земле, у них были заместители – те, кто их представлял. И, как правило, это была женщина, причем в возрасте и многодетная.
Почему женщина? Потому что кому как не женщине, вынашивающей и приводящий в мир новых детей, хранить родовую память.
Почему в возрасте? Потому что прожитые годы приносили мудрость и опыт.
Почему многодетная? Потому что сама родив много детей, женщина несла в себе силу плодородия, которой могла поделиться и с другими.
Такая женщина поистине становилась «общей бабушкой» – всем старшей и почитаемой родственницей. Часто она выполняла роль главной жрицы рода. И не менее часто – повитухи.
Ничего удивительного: рожающая женщина «открывала» дверь между миром живых и миром душ; роды были событием отчасти сакральным. И кому ещё помогать в таком деле как не мудрой (самой не раз рожавшей), наделенной знанием и опытом прожитых лет женщине! Это же почти обряд, а она в нём – жрица, помощница и проводница.
«Прикасавшаяся» к иному миру, повитуха помогала рожать детей и сама несла в себе запас священных сил. Следовательно, могла ими поделиться – одарить ладу-невесту детьми.
Так что будущей семье навестить бабушку-повитуху, получить от неё щедрый дар – обещание будущих деток, — было очень логично.
Почему обо всём этом можно говорить достаточно точно? А вы вспомните, что делают в гостях у бабушки? Едят кашку и пьют бражку!
Каша – для древних славян-язычников не просто еда.
Во-первых, её варят из зерен. Зерно ложится в землю («умирает»), но даёт росток, который затем развивается в большое взрослое растение – а на нём вырастают колосья, в которых зерён множество. Так что зерно – мощный символ, с множеством смыслов. Здесь и торжество жизни, и возрождение, и идея цикличности, и преумножение-плодородие.
Во-вторых, для получения каши зерно нужно, как минимум сварить, т.е. обеспечить союз воды и огня – тоже сильных и многоплановых стихий. Ко всему прочему, огонь – сам по себе бог, один из самых почитаемых – младший брат Солнца, к тому же проживавший не где-то в небесах, а на земле, рядом с людьми – в каждом очаге.
Кстати, в кашу часто добавляли ягоды (в символике – «дикий» эквивалент зерна) и мёд, рассматривавшийся как «сконцентрированное солнце», «пища богов».
Бражка – тоже не просто напиток. Практически во всех религиях (особенно в тех, которые относят к языческим) имеется священный напиток, дарующий исцеление, продление жизни, вдохновение и приравнивавший человека к богам. Обычно это что-то опьяняющее, например, пиво. А у славян – брага.
В совокупности каша и брага несли в себе весьма мощный посыл: приобщение к божественности, обеспечение плодородия, накопление жизненной силы и обещание возрождения… В целом, по смысловой нагрузке очень близко к христианскому причастию, которое, как вы помните, производится «кровью и плотью» – хлебом и вином.
Поэтому неудивительно, что будущие супруги, навещая главную жрицу рода, вкушают священную пищу. Это позволяет им на время встать рядом с богами и получить часть их силы, нужной для обеспечения рождения здоровых и крепких детей.
На этом фоне последние слова песенки кажутся бессмысленными и даже чужеродными. Но это не так.
Славяне полагали: осенью птицы переселяются в ирий, небесную обитель богов. Когда приходит время, они отпирают райские врата и выпускают Весну – наступает новый год и жизнь возрождается.
Птицы приносят тепло, поэтому люди весной проводили специальный обряд – заклички. В это время пекли фигурки птиц из теста, выносили их на улицу – показывали солнцу, поднимая повыше (на шестки или просто на голову). А заодно и пели призывные слова – закликали.
Смысл у этих действий – магический. Настоящие птицы увидят свои подобия, подумают, что часть сородичей уже прилетела, и поспешат к ним – наступит весна.
Заклички – часть обрядов календарного цикла, относящихся к весне. Но к весне относились и обряды свадебные. Точнее весной люди искали пару, ухаживали, сговариваясь о будущей свадьбе и «играли любовные игры». Ну да, именно то самое: и эти действия не были развратом; люди делились с землей силой плодородия и сами брали от неё.
Ритуалы вполне могли объединяться в один обряд, призывающий весну, тепло, жизнь. Его участниками вполне логично становились те, кто мог принять силу жизни и отдать сторицей – молодые девушки и парни. Они воплощали Ладу, звали птиц и вкушали священную кашу с главной жрицей рода и тем самым способствовали возрождению и обновлению мира.
Об этом и песенка.
. Лада, к которой безусловно имеют отношение герои песни, если и была Рожаницей, то одной из двух, так как Рожаницы всегда упоминались только в двойственном числе (пока оно существовало). Скорее всего это были действительно молодые. Менее вероятно — детки, а ладушки — просто ласковое обращение, как лапушки (возможно, «лапушка» от «ладушка» и произошло)) У этнографов есть мнение, что ходили ладушки если и к живой бабушке (что не факт), то точно на обряд поклонения Роду, то есть умершим родственникам. Отсюда и кашка с бражкой: до сих пор ритуальная каша (коливо) поедается на поминках, и «бражка» сохранилась — на поминках или на кладбище обязательно пьется рюмка водки или вина. Также в пользу этой гипотезы говорит странное «полетели, на головку сели» — речь о душах предков, которые, по верованиям славян, представали в виде птиц, улетающих в Вырий/Ирий.
Играя с ребенком в «ладушки», мать как бы приобщала его к Роду и обычаям почитания предков, в которых маленький человечек обязательно примет участие, когда немного подрастет.
Вот такая длинная и интересная история у детской потешки, которую все мамочки до сих пор проговаривают своим деткам, уже не понимая смысла. И пусть хоть так! Только слова заменять не стоит — бражку на простоквашку, например. Это чистой воды ханжество, ребенок все равно не понимает еще разницы, а веками «наговоренный» текст так теряет свой смысл и положительное влияние.
Источник
Сказка о мёртвой царевне и семи богатырях
Сказка «О мёртвой царевне и семи богатырях»: читать текст + слушать аудио
Автор: Пушкин Александр Сергеевич
Краткое содержание: У царя родилась дочь. А мать ее умерла. Царь снова женился. Новая жена его все время беседовала с волшебным зеркалом, которое уверяло, что она самая красивая. Дочь царя выросла и мачеха узнала от зеркала, что теперь дочь царя самая красивая. Она разозлилась и приказала отвести царевну в лес и там привязать. Но служанка ее пожалела и не привязала. Царевна нашла дом, прибралась там, сготовила обед и уснула. Пришли семь братьев и приняли ее, как сестру. Царевна некоторое время жила с ними, потом мачеха вновь узнала от зеркала, что она жива, пришла, обернувшись нищенкой и дала ей яблоко. Царевна съела яблоко и умерла. Братья положили ее в хрустальный гроб в пещере. Жених ее, королевич Елисей долго искал, обращаясь к солнцу, месяцу и ветру. Наконец, нашел, поцеловал, царевна ожила. Мачеха от злости умерла, а царевна вышла замуж за королевича.
Царь с царицею простился, В путь-дорогу снарядился, И царица у окна Села ждать его одна. Ждёт-пождёт с утра до ночи, Смотрит в поле, инда очи Разболелись, глядючи С белой зори до ночи. Не видать милого друга! Только видит: вьётся вьюга, Снег валится на поля, Вся белёшенька земля. Девять месяцев проходит, С поля глаз она не сводит. Вот в сочельник в самый, в ночь Бог даёт царице дочь. Рано утром гость желанный, День и ночь так долго жданный, Издалеча наконец Воротился царь-отец. На него она взглянула, Тяжелёшенько вздохнула, Восхищенья не снесла И к обедне умерла.
Долго царь был неутешен, Но как быть? и он был грешен; Год прошёл, как сон пустой, Царь женился на другой. Правду молвить, молодица Уж и впрямь была царица: Высока, стройна, бела, И умом и всем взяла; Но зато горда, ломлива, Своенравна и ревнива. Ей в приданое дано Было зеркальце одно; Свойство зеркальце имело: Говорить оно умело. С ним одним она была Добродушна, весела, С ним приветливо шутила И, красуясь, говорила: “Свет мой, зеркальце! скажи, Да всю правду доложи: Я ль на свете всех милее, Всех румяней и белее?” И ей зеркальце в ответ: “Ты, конечно, спору нет; Ты, царица, всех милее, Всех румяней и белее”. И царица хохотать, И плечами пожимать, И подмигивать глазами, И прищёлкивать перстами, И вертеться подбочась, Гордо в зеркальце глядясь.
Но царевна молодая, Тихомолком расцветая, Между тем росла, росла, Поднялась – и расцвела, Белолица, черноброва, Нраву кроткого такого. И жених сыскался ей, Королевич Елисей. Сват приехал, царь дал слово, А приданое готово: Семь торговых городов Да сто сорок теремов.
На девичник собираясь, Вот царица, наряжаясь Перед зеркальцем своим, Перемолвилася с ним: “Я ль, скажи мне, всех милее, Всех румяней и белее?” Что же зеркальце в ответ? “Ты прекрасна, спору нет; Но царевна всех милее, Всех румяней и белее”. Как царица отпрыгнёт, Да как ручку замахнёт, Да по зеркальцу как хлопнет, Каблучком-то как притопнет. “Ах ты, мерзкое стекло! Это врёшь ты мне назло. Как тягаться ей со мною? Я в ней дурь-то успокою. Вишь какая подросла! И не диво, что бела: Мать брюхатая сидела Да на снег лишь и глядела! Но скажи: как можно ей Быть во всём меня милей? Признавайся: всех я краше. Обойди всё царство наше, Хоть весь мир; мне ровной нет. Так ли?” Зеркальце в ответ: “А царевна всё ж милее, Всё ж румяней и белее”. Делать нечего. Она, Чёрной зависти полна, Бросив зеркальце под лавку, Позвала к себе Чернавку И наказывает ей, Сенной девушке своей, Весть царевну в глушь лесную И, связав её, живую Под сосной оставить там На съедение волкам.
Черт ли сладит с бабой гневной? Спорить нечего. С царевной Вот Чернавка в лес пошла И в такую даль свела, Что царевна догадалась И до смерти испугалась И взмолилась: “Жизнь моя! В чём, скажи, виновна я? Не губи меня, девица! А как буду я царица, Я пожалую тебя”. Та, в душе её любя, Не убила, не связала, Отпустила и сказала: “Не кручинься, бог с тобой”. А сама пришла домой. “Что? – сказала ей царица. – Где красавица девица?” – “Там, в лесу, стоит одна, – Отвечает ей она.- Крепко связаны ей локти; Попадётся зверю в когти, Меньше будет ей терпеть, Легче будет умереть”.
И молва трезвонить стала: Дочка царская пропала! Тужит бедный царь по ней. Королевич Елисей, Помолясь усердно богу, Отправляется в дорогу За красавицей душой, За невестой молодой.
Но невеста молодая, До зари в лесу блуждая, Между тем всё шла да шла И на терем набрела. Ей навстречу пёс, залая, Прибежал и смолк, играя. В ворота вошла она, На подворье тишина. Пёс бежит за ней, ласкаясь, А царевна, подбираясь, Поднялася на крыльцо И взялася за кольцо; Дверь тихонько отворилась, И царевна очутилась В светлой горнице; кругом Лавки, крытые ковром, Под святыми стол дубовый, Печь с лежанкой изразцовой. Видит девица, что тут Люди добрые живут; Знать, не будет ей обидно! – Никого меж тем не видно. Дом царевна обошла, Всё порядком убрала, Засветила богу свечку, Затопила жарко печку, На полати взобралась И тихонько улеглась.
Час обеда приближался, Топот по двору раздался: Входят семь богатырей, Семь румяных усачей. Старший молвил: “Что за диво! Всё так чисто и красиво. Кто-то терем прибирал Да хозяев поджидал. Кто же? Выдь и покажися, С нами честно подружися. Коль ты старый человек, Дядей будешь нам навек. Коли парень ты румяный, Братец будешь нам названый. Коль старушка, будь нам мать, Так и станем величать. Коли красная девица, Будь нам милая сестрица”.
И царевна к ним сошла, Честь хозяям отдала, В пояс низко поклонилась; Закрасневшись, извинилась, Что-де в гости к ним зашла, Хоть звана и не была. Вмиг по речи те опознали, Что царевну принимали; Усадили в уголок, Подносили пирожок; Рюмку полну наливали, На подносе подавали. От зелёного вина Отрекалася она; Пирожок лишь разломила Да кусочек прикусила И с дороги отдыхать Отпросилась на кровать. Отвели они девицу Вверх, во светлую светлицу, И оставили одну Отходящую ко сну.
День за днём идёт, мелькая, А царевна молодая Всё в лесу; не скучно ей У семи богатырей. Перед утренней зарёю Братья дружною толпою Выезжают погулять, Серых уток пострелять, Руку правую потешить, Сорочина в поле спешить, Иль башку с широких плеч У татарина отсечь, Или вытравить из леса Пятигорского черкеса. А хозяюшкой она В терему меж тем одна Приберёт и приготовит. Им она не прекословит, Не перечат ей они. Так идут за днями дни.
Братья милую девицу Полюбили. К ней в светлицу Раз, лишь только рассвело, Всех их семеро вошло. Старший молвил ей: “Девица, Знаешь: всем ты нам сестрица, Всех нас семеро, тебя Все мы любим, за себя Взять тебя мы все бы ради, Да нельзя, так, бога ради, Помири нас как-нибудь: Одному женою будь, Прочим ласковой сестрою. Что ж качаешь головою? Аль отказываешь нам? Аль товар не по купцам?”
“Ой, вы, молодцы честные, Братцы вы мои родные, – Им царевна говорит, – Коли лгу, пусть бог велит Не сойти живой мне с места. Как мне быть? ведь я невеста. Для меня вы все равны, Все удалы, все умны, Всех я вас люблю сердечно; Но другому я навечно Отдана. Мне всех милей Королевич Елисей”.
Братья молча постояли Да в затылке почесали. “Спрос не грех. Прости ты нас, – Старший молвил поклонясь. – Коли так, не заикнуся Уж о том”. – “Я не сержуся, – Тихо молвила она, – И отказ мой не вина”. Женихи ей поклонились, Потихоньку удалились, И согласно все опять Стали жить да поживать.
Между тем царица злая, Про царевну вспоминая, Не могла простить её, А на зеркальце своё Долго дулась и сердилась: Наконец об нём хватилась И пошла за ним, и, сев Перед ним, забыла гнев, Красоваться снова стала И с улыбкою сказала: “Здравствуй, зеркальце! скажи, Да всю правду доложи: Я ль на свете всех милее, Всех румяней и белее?” И ей зеркальце в ответ: “Ты прекрасна, спору нет; Но живёт без всякой славы, Средь зелёныя дубравы, У семи богатырей Та, что всё ж тебя милей”. И царица налетела На Чернавку: “Как ты смела Обмануть меня? и в чём. ” Та призналася во всём: Так и так. Царица злая, Ей рогаткой угрожая, Положила иль не жить, Иль царевну погубить.
Раз царевна молодая, Милых братьев поджидая, Пряла, сидя под окном. Вдруг сердито под крыльцом Пёс залаял, и девица Видит: нищая черница Ходит по двору, клюкой Отгоняя пса. “Постой. Бабушка, постой немножко, – Ей кричит она в окошко, – Пригрожу сама я псу И кой-что тебе снесу”. Отвечает ей черница: “Ох ты, дитятко девица! Пёс проклятый одолел, Чуть до смерти не заел. Посмотри, как он хлопочет! Выдь ко мне”. – Царевна хочет Выйти к ней и хлеб взяла, Но с крылечка лишь сошла, Пёс ей под ноги – и лает И к старухе не пускает; Лишь пойдёт старуха к ней, Он, лесного зверя злей, На старуху. Что за чудо? “Видно, выспался он худо, – Ей царевна говорит. – На ж, лови!” – и хлеб летит. Старушонка хлеб поймала; “Благодарствую, – сказала, – Бог тебя благослови; Вот за то тебе, лови!” И к царевне наливное, Молодое, золотое, Прямо яблочко летит… Пёс как прыгнет, завизжит… Но царевна в обе руки Хвать – поймала. “Ради скуки Кушай яблочко, мой свет. Благодарствуй за обед…” – Старушоночка сказала, Поклонилась и пропала… И с царевной на крыльцо Пёс бежит и ей в лицо Жалко смотрит, грозно воет, Словно сердце пёсье ноет, Словно хочет ей сказать: Брось! – Она его ласкать, Треплет нежною рукою: “Что, Соколко, что с тобою? Ляг!” – ив комнату вошла, Дверь тихонько заперла, Под окно за пряжу села Ждать хозяев, а глядела Всё на яблоко. Оно Соку спелого полно, Так свежо и так душисто, Так румяно-золотисто, Будто мёдом налилось! Видны семечки насквозь… Подождать она хотела До обеда; не стерпела, В руки яблочко взяла, К алым губкам поднесла, Потихоньку прокусила И кусочек проглотила… Вдруг она, моя душа, Пошатнулась не дыша, Белы руки опустила, Плод румяный уронила, Закатилися глаза, И она под образа Головой на лавку пала И тиха, недвижна стала…
Братья в ту пору домой Возвращалися толпой С молодецкого разбоя. Им навстречу, грозно воя, Пёс бежит и ко двору Путь им кажет. “Не к добру! – Братья молвили, – печали Не минуем”. Прискакали, Входят, ахнули. Вбежав, Пёс на яблоко стремглав С лаем кинулся, озлился Проглотил его, свалился И издох. Напоено Было ядом, знать, оно. Перед мёртвою царевной Братья в горести душевной Все поникли головой И с молитвою святой С лавки подняли, одели, Хоронить её хотели И раздумали. Она, Как под крылышком у сна, Так тиха, свежа лежала, Что лишь только не дышала. Ждали три дня, но она Не восстала ото сна. Сотворив обряд печальный, Вот они во гроб хрустальный Труп царевны молодой Положили – и толпой Понесли в пустую гору, И в полуночную пору Гроб её к шести столбам На цепях чугунных там Осторожно привинтили И решёткой оградили; И, пред мёртвою сестрой Сотворив поклон земной, Старший молвил: “Спи во гробе; Вдруг погасла, жертвой злобе, На земле твоя краса; Дух твой примут небеса. Нами ты была любима И для милого хранима – Не досталась никому, Только гробу одному”.
В тот же день царица злая, Доброй вести ожидая, Втайне зеркальце взяла И вопрос свой задала: “Я ль, скажи мне, всех милее, Всех румяней и белее?” И услышала в ответ: “Ты, царица, спору нет, Ты на свете всех милее, Всех румяней и белее”.
За невестою своей Королевич Елисей Между тем по свету скачет. Нет как нет! Он горько плачет, И кого ни спросит он, Всем вопрос его мудрён; Кто в глаза ему смеётся, Кто скорее отвернётся; К красну солнцу наконец Обратился молодец: “Свет наш солнышко! Ты ходишь Круглый год по небу, сводишь Зиму с тёплою весной, Всех нас видишь под собой. Аль откажешь мне в ответе? Не видало ль где на свете Ты царевны молодой? Я жених ей”. – “Свет ты мой, – Красно солнце отвечало, – Я царевны не видало. Знать, её в живых уж нет. Разве месяц, мой сосед, Где-нибудь её да встретил Или след её заметил”.
Тёмной ночки Елисей Дождался в тоске своей. Только месяц показался, Он за ним с мольбой погнался. “Месяц, месяц, мой дружок, Позолоченный рожок! Ты встаёшь во тьме глубокой, Круглолицый, светлоокий, И, обычай твой любя, Звёзды смотрят на тебя. Аль откажешь мне в ответе? Не видал ли где на свете Ты царевны молодой? Я жених ей”. – “Братец мой, – Отвечает месяц ясный, – Не видал я девы красной. На стороже я стою Только в очередь мою. Без меня царевна, видно, Пробежала”. – “Как обидно!” – Королевич отвечал. Ясный месяц продолжал: “Погоди; об ней, быть может, Ветер знает. Он поможет. Ты к нему теперь ступай, Не печалься же, прощай”.
Елисей, не унывая, К ветру кинулся, взывая: “Ветер, ветер! Ты могуч, Ты гоняешь стаи туч, Ты волнуешь сине море, Всюду веешь на просторе, Не боишься никого, Кроме бога одного. Аль откажешь мне в ответе? Не видал ли где на свете Ты царевны молодой? Я жених её”. – “Постой, – Отвечает ветер буйный, – Там за речкой тихоструйной Есть высокая гора, В ней глубокая нора; В той норе, во тьме печальной, Гроб качается хрустальный На цепях между столбов. Не видать ничьих следов Вкруг того пустого места; В том гробу твоя невеста”.
Ветер дале побежал. Королевич зарыдал И пошёл к пустому месту, На прекрасную невесту Посмотреть ещё хоть раз. Вот идёт, и поднялась Перед ним гора крутая; Вкруг неё страна пустая; Под горою тёмный вход. Он туда скорей идёт. Перед ним, во мгле печальной, Гроб качается хрустальный, И в хрустальном гробе том Спит царевна вечным сном. И о гроб невесты милой Он ударился всей силой. Гроб разбился. Дева вдруг Ожила. Глядит вокруг Изумлёнными глазами; И, качаясь над цепями, Привздохнув, произнесла: “Как же долго я спала!” И встаёт она из гроба… Ах. и зарыдали оба. В руки он её берёт И на свет из тьмы несёт, И, беседуя приятно, В путь пускаются обратно, И трубит уже молва: Дочка царская жива!
Дома в ту пору без дела Злая мачеха сидела Перед зеркальцем своим И беседовала с ним, Говоря: “Я ль всех милее, Всех румяней и белее?” И услышала в ответ: “Ты прекрасна, слова нет, Но царевна всё ж милее, Всё румяней и белее”. Злая мачеха, вскочив, Об пол зеркальце разбив, В двери прямо побежала И царевну повстречала. Тут её тоска взяла, И царица умерла. Лишь её похоронили, Свадьбу тотчас учинили, И с невестою своей Обвенчался Елисей; И никто с начала мира Не видал такого пира; Я там был, мёд, пиво пил, Да усы лишь обмочил.