Лучи на льду
Книга издана в формате .pdf.
Автор извиняется за все неточности при
преобразовании текста в формат .txt
УДК 82-1
ББК 84-5
Б19
Все авторские права защищены.
Книга не может быть воспроизведена полностью или частично в
бумажном или электронном формате без письменного разрешения
правообладателя.
Б19 Бакшаев В.В. Лучи на льду. — М.: ООО «Адвансед Солюшнз»,
2017. — 116 с.
Владимир Всеволодович Бакшаев (Борисенко) участник
Художественных выставок на Малой Грузинской, в Манеже,
Комитете защиты мира.
Автор книг: «Летучий мост» (поэзия, песни), «Одной
строкой».
Иллюстрации художника Ирины Горской
ISBN 978-5-906722-76-8
© Бакшаев В.В., 2017
© ООО «Адвансед солюшнз», 2017
В период «Серебряного века» русского искусства Нико –
лай Степанович Гумилёв основал поэтическое направление
Акмеизм с присущей ему возвышенной поэтизацией, кон-
кретностью и предметностью изображения.
По справедливому мнению профессора славистики
Лилльсого Университета Н.А. Оцупа, друга поэта:
«. настоящая поэзия немыслима без известной доли симво –
лизма. Что же касается злоупотреблений, фиглярства с «res in
se» (вещью в себе), то приходилось покончить с ним раз и
навсегда. И это сделал Акмеизм»1.
Глядя на стремительный темп современности, очевидно,
что лишь сжато – образное выражение сущности поэзии
созвучно нашему времени в стремлении к ясности мысли и
лаконичности изображения.
Известно выражение А.С. Пушкина: «Точность и кра –
тость — вот первые достоинства прозы» (а почему не
поэзии?)
Постаравшись обойтись без «измов», ведь столько из них
развенчано, то что здесь приводится, да и другие компо-
зиции, написаны в стиле «Акмеплак» (поэтизация в сжатой
плакатности).
1 Оцуп Н.А. Николай Гумилёв, жизнь и творчество. Санкт-
Петербург: Logos, 1995.
Зимней снежности подранок,
День последний глаз протрет,
Утром солнечный подарок —
Серебрится ледоход.
Искрился лёд, бликуя меж проталин,
Под свежим солнечным лучом,
И на щеке моей остались
Твой поцелуй и губ малиновый узор.
Прощай зима, тебе бы вновь случиться,
Нет, снисхождения не жди,
В зените туча заструится,
Настигнут теплые дожди.
И мы с тобой такие ж льдины
Увлечены в теченье вод,
Нас унесёт сапфирно – синей
Волной весенний новый год.
Искрился лёд, бликуя меж проталин,
Под свежим солнечным лучом,
И на щеке переливались
Твой поцелуй и губ узор.
И прежних зим разводы и осадки,
Как на стекле морозные следы,
Растопит крап от ласковой помадки
Веселым символом весны.
Весенний лёд — холодный мёд,
Он между пальцами течёт,
Апрельских солнечных лучей,
Смотри — взлетает первый шмель.
И неслучайные слова.
Что загадали: «Только да»,
Когда глазастая капель
Звенела с ветки: «Да и нет».
Последний лёд и Ваше да,
И налетевшая гроза,
Что объявила свой черёд,
И превратила лёд. в холодный мёд.
Весенний лёд — холодный мёд,
И дни и ночи напролёт,
Нас унесут на тот ручей,
Что только наш или ничей.
Холодный мёд,
Он между пальцами течёт
Руки, повенчанной с моей.
Холмы, перекрёстки, леса и поля,
Плеснула рассветом отчизна моя,
И облаком в небе незримых высот
Стремит в унисоны времён и зовёт.
Листвы пелерина плакучих осин,
И грозно — лесные напевы сосны,
И солнце согреет, и дождик польёт,
И хлебное семя назреет, взойдёт.
Мерцают в дали океан и моря,
И плещутся волны о борт корабля,
И ветер — не ветер, а только Мистраль,
И север — не север,
И парус — не зря.
Он был в строю, хоть очень мал,
Родился он под барабан.
И с детства вечно рисовал
Картинки войн различных стран.
В пылу боёв лихих атак
Он был солдат и генерал,
Не зная чем, не зная как,
Он с кем-то вечно воевал.
Он наступал и крепость брал,
В окопе раненый лежал,
Он был один, один из них,
Детей — последышей войны.
Минули детские года,
Но не сменится никогда
Из детства тот единый чёлн,
И он и мы на нём гребём.
Картина жизни велика:
Моря и горы и луга,
Не очертит её канва,
И жить не больше, чем до ста.
Мальчишка юношею стал
И снова жизнь нарисовал,
Менялись темы: лук, копьё,
Земля и небо — всё моё.
Весь мир, пожалуйста, к ногам,
Прошла, как очередь война.
Но как не сложен символ твой
Под ясным солнцем и луной,
Волна омоет, лик не стёрт,
Прилив, отлив — за годом год.
Прошла, как очередь, война,
Сменились зимние снега,
Весна по – прежнему не ждёт,
Земля по – прежнему зовёт.
И юноша мужчиною стал,
Картину жизни написал:
Изобразил, не вкривь и вкось,
Сюжетом главное — любовь.
Фрагменты — разные года:
Сатира, мелочь, как всегда,
И то, что где – то перенёс,
И то кем стал, и как подрос.
Но помнил, как он начинал,
И что рождён под барабан.
Здесь стремится железная трасса,
Императорский ровный пунктир,
Пишут, что по линейке, чтоб сразу,
Их величество ногть приложил.
С тех времён светофоровы точки,
Через звёзды разъездов и дым,
Поезд царско – железной цепочки,
То в Москву, то в Санкт-Питер спешил.
И грохочут колёса по шпалам,
Ровно рельсы скользят в два ряда,
Левый, правый — Москва на Санкт-Питер,
Правый, левый — Санкт-Питер — Москва.
Может быть по следам революций
Или войн мировых, и тогда,
Без мятежности строк резолюций
Станут ближе столиц города.
Но не верится старшей сестрице,
И железная трасса стремглав,
Чуть на север — столица Санкт-Питер,
Чуть восточней — столица Москва.
И решают то брат, то сестрица,
Давний спор через множество лет,
Но давно между ними двоится,
Петербургской Москвы человек.
Узы тесные браком скрепили,
А кольцом подвенечным война,
И победную свадьбу играли
Ленинградский жених и Москва.
В древнем Кремле колокольни звучат,
Плещет волною Калининград,
Вальс под гитару балтийских штормов
В ритме несущихся в даль поездов.
Стрелами стелятся рельсы пути
В этом строю, как и прежде, идти,
И Белорусский цветами вокзал
Вальс под гитару бравурно встречал.
Солнце едино, восход — не закат,
Вальс под гитару: Кремль — Калининград,
В древнем Кремле колокольни звучат,
Плещет волною Калининград.
Русь, твоё воспалённое солнце,
Бесконечно – напевная даль,
То засветит в светлице оконце,
То в глуши затокует косач.
Пой гитара с гармоникой вместе,
Заливаясь у Волги-реки,
Задушевные русские песни
И романсы цыганской любви.
Спой о том, как в краю синеоком
Розой алой рассвет расцветёт,
Спой о том, что с дороженьки торной
Кто-то нынче с войны не придёт.
Не дописаны кем-то сказанья
Твоего тернового венца,
Не досчитаны дядьки и братья,
Или мощи родного отца.
То рассвет закатится за гору,
То ли с церкви покатится крест,
Мы давали отпору монголу
И другим от насиженных мест.
Ну, а если зачешется очень
У Мишутки российского шерсть,
Пожелаем и «новым монголам»,
Что когда-то случилось учесть.
И тогда от Владимира солнцем
Озарится погост наших ран,
Засветится в светлице оконце
И поднимется грозная рать.
Пой гитара с гармоникой вместе
Над просторами этой страны
Задушевные русские песни
И романсы цыганской любви.
«Здесь русский дух,
Здесь Русью пахнет».
А.С. Пушкин
Но шла орда во славу Тимучина,
Топтала зрелое жнивьё,
Раскол, безжалостная сила,
Седых веков позор и вороньё.
В туманах исторических загадок
Стоят урусы за Козельск,
И заклеймят века своей печаткой
Междоусобицы князей.
Колокола, церковные амвоны,
Что на Руси с Владимиром сбылось,
И гул мечей, кольчуги звоны,
Наедине с татарской саблею кривой.
А стрелы пели бранной рати,
И Русь недолго промолчит,
На ханства мзду, с прелюбострастьем
Плевал поверженный русит.
И в чистом поле Куликовом,
В бою с недоблестной ордой,
Разбил Мамая княжич Дмитрий
И стал Донским, и стал святой.
И Грозный царь своим опричьем,
Раздвинув псовым зевом власть,
И Пётр, сияющим величьем,
Что дал стране к морям припасть.
И Павел Первый, знак печальный,
Екатеринин враг и сын,
Что дипломатией британской
Убит зловещей ночкой был.
И сколько вод плескали всходы
Российских зёрн из века в век,
И сколько на кресте терновом
Распято русских человек?
Три революции свершилось,
Последний царь не стал чертой,
И столько странного случилось
В истории страны родной.
А там блистали комиссары,
А чем же русские они?
В «куцубы» согнанный крестьянин,
То пролетарий без страны.
С чумой коричневого зверства,
В войне второй — поистенне святой,
Окрепла вера в «несравненный,
Свободный» социальный строй.
И вот за шорою свободы
Нам преподнёс округлый «фик»,
По – Маяковски, «Пастью гроба»
Наш исторический дневник.
Шуршат, случайно позабыты,
Твоей истории листы,
Они зовут — одних к барьеру,
Иные спрятались в кусты.
Опять калика перехожий
Свой обновлял прискорбный путь,
Но вот просвет, и снова может
Восход над Родиной вспорхнуть.
Восстань, рождённая из пепла,
Без лишних пафоса и слов,
Российской родины надежда,
Под звон своих колоколов.
Ой ты Русь моя, Русь бескрайняя,
Широко ты Русь пораскинулась,
Через все моря, океан — края,
Распростёрлась и понадвинулась.
Ты постой, постой, конь мой вороной,
Удержись пред дальней дороженькой,
Мать сыра земля напои меня,
Освети мой путь ясно – солнышко.
Колокольный звон, слышу дальний стон,
Вражья стая, знать, собирается,
И в далёкий путь за Святую Русь
Рать сынов твоих поднимается.
Обними меня, жена верная,
Не посмей, родная, печалиться,
Светлою весной я вернусь домой,
Дай с врагом рассчитаться — расправиться.
Чёрный ворон смел, он на ветку сел,
Молодецкою над головушкой,
Зашумела рожь, может не придёшь,
Не споёт тебе песнь соловушка.
Слава верная, сила ратная,
Доблесть гордая, богатырская,
Расстелись ковром мать сыра – земля,
Помоги в бою поле чистое.
Иван да Марья
(фантазия)
Иван да Марья, Иван да Марья,
Российский лес и гул листов,
Преданье, древнее преданье:
«На жёлтом фиолет расцвёл».
Сверкнув одеждой в колеснице,
Крылатый Солнышко взойдёт,
И докатившийся, в зените,
Лучи к закату повернёт.
Но ты изменчиво, игриво,
В обличьи огненных одежд,
То засверкаешь всем на диво,
То в тучи спрячешься, зайдёшь.
И каждый вечер только Марья
Дневной венчает твой поход,
И поцелуй её желанья
Как фиолет и туч, и вод.
Почто же солнечным Иваном
Преданья русские светлы,
Не разлучатся он да Марья,
Они цветы — лесные сны.
Одуванчик, одуванчик,
Жёлтый венчик,
Стройный цвет,
Повенчает, повенчает,
Вешний шмель,
А может нет.
Ближе к осени, бывает,
Переполненный пыльцой,
Облетает, облетает
Пух над белой головой.
Изумрудные поляны,
Жёлтый цветик на обряд,
Наши девицы сбирали
Заплетая на венках.
Да и срок твой однозначен,
Ты бедняга — одноцвет,
И плывут венки с цветами
По течению у рек.
И расплачется девчонка,
Потерявшая венок:
«До родимого милёнка
Не доплыл мой огонёк».
Твой колокольчик — наш светлый знак,
Цветок невидный в лесах, полях,
В траве высокой, в пыли дорог
Российский «Верес» — родной цветок.
Твой колокольчик — наш светлый знак,
Трепещет флагом былых атак,
Надёжный символ и мерный строй,
Из колоколен — он вечевой.
Под этот голос. — на смертный бой,
Коль шла погибель не стороной,
Под этот голос любили мы
В лесах и рощах своей страны.
Под звон размерный гоняли скот
В луга душистых лесных болот,
И были верой обручены,
И были жёнам по гроб верны.
Твой колокольчик — наш светлый знак,
Цветок невидный в лесах, полях,
И звон отчизны в цветке одном
Колышет сердце: дин-дом, дин-дом.
Не искал, но случайно нашёл
В гиблой топи прибрежных лесов,
Улыбнулся мне ландыш венцом,
Через мох позвонив бубенцом.
Расцвела тебя влага и мхи
И весенняя эта пора,
И отведав пригоршню земли,
Расцветила весь луг детвора.
Ты не первый весеннюю муть
Пробиваешь пахучим цветком,
На подснежник уже не взглянуть,
Уходящий наследьем снегов.
Вешне — талым весельем для всех,
Ландыш свой отдаёт фимиам,
И, наверное, лучший из тех,
Что весною когда-то вдыхал.
В том саду, где осенние клёны,
Заслонив изувеченный склеп,
Заржавелые смотрят притворы
Загородок замшелых желез.
Уж не видно резного фасада
Оскудневшего нынче жилья,
Той усадьбы, где жили когда-то
Старый барин, а с ним и семья.
Незапамятным строем церквушка
Уцелела у ветхих оград,
И давно не поёт соловьишко
И ничто никому не в пригляд.
Среди каменных плит у фасада,
Там, где клумба, бывало, цвела,
Притаилась, морозом не взята,
Уцелевшая роза одна.
Сколько раз утопая во прели
Перевёрнутых язвами лет,
Укрывалась кустами сирени
И крапивой, скрывающей цвет.
Эта роза взрастала на пепле
Революций и всяческих войн,
И косилась от пули в надежде,
Чтоб случайно остаться живой.
Да и нынче всё также как прежде
И всё та же кленовая тень,
И косится дворцовая «Леди»
Из развалин разрушенных стен.
А табличка к усадьбе стояла,
А на ней только несколько слов:
«На брегу у «Лопасни» когда-то
Проживал легендарный Орлов».
Белая роза — она на заре расцветает,
В глубь набирая бутонов росу,
Белая роза повторно блистает,
В марте ее навсегда принесу.
Словно не ждёт — ведь она однодневна,
И замерзая не в столь отдалённых местах,
Освободившись из льда магазинного плена,
Вновь улыбнёшься, кокетливо, нам.
III. СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК
Посвящается Николаю Гумилёву
и другим поэтам «Серебряного века»
Сто коней по-над бродом упивались слезами,
Сто коней по-над бродом, а пуля одна,
Не пойдёт, залегла боевая пехота,
Через реку идут господа юнкера.
Никому не прописан указ-небылица,
И никто не заплачет, что юность цвела,
Ничего не увидев, прекрасные лица,
Через реку идут господа юнкера.
А «максим» застрочит, поулягутся взводы,
То ль у Немана, может, голубого Днепра,
Господа юнкера опустевших перронов,
Злая юность, которая, мигом прошла.
И остались на волнах и песках прибрежных
Взводы чистых, отважных, и юных сердец,
И за всё ваша честь, и судьбы неизбежность,
И за всё заржавелый Георгиев крест.
И на что Гумилёвы, и без этих,
В колоде валетов,
А с ними: Маяковский, и Блок, и Есенин,
Опочили на перлах стихов.
Юный ветер разъял горизонт,
Зазвенел бубенцом эстафеты,
Через реку стремится отряд юнкеров
Накануне двадцатого века.
Через бури и пепел и дым,
Необъятной отчизны пространства,
В запредельно — серебряный мир,
С обелиском поэзии братства.
По всей Руси, то дробно, то державно,
Неисчислим их перечень, о нет,
В земле стремительной и дальней
Найдёшь кристальный самоцвет.
Здесь красен свет бесчисленных амвонов
Святою фреской изощрённых стен,
И купола протяжным перезвоном
Нас увлекают в мир благих надежд.
Здесь нимб святой и половецкий полон,
И князь в Златой Орде заколон,
Мечом Варяжским завоёванный кумир,
И распри и непрочный мир.
Здесь революций мчатся тени
Братоубийственных боёв,
Здесь волны грозные кипели
В пылу отчаянных штормов.
Но тайна древняя России
Пришельцам не понятна тем,
Откуда только взялись силы,
Откуда взялись и зачем?
Настали времена другие,
Но не померк светящий крест,
И в недрах праведной России
Найдётся прежний самоцвет.
Россия, о как много в словозвучье
Дымов отечества свилось,
И Блок в блистающем, утонченном величьи,
И Гумилёв с упругой, искренней канвой.
Нас возродил великий Пушкин,
Добавив бисеры и шёлк
Поэты Лермонтовской песни,
И соловьиный перещёлк.
Поэтика, не ты ль определила
Свой недосказанный черёд?
И лучший цвет — талантливая сила
Во всем величии веками расцветет.
Крепись, талантлива — безбрежна
Рука российского творца,
Чтоб над Россией безмятежно
Перо искрилось не льстеца.
Веет с гор аромат и прохлада,
Море плещет почти что у ног,
И качается в небе лампада,
Освещая феерии волн.
Мы с тобой по полянам бродили,
И луна освещала наш след,
О, какие же дети мы были,
Сколь было нам сказочных лет?
Мерный стук призывного вагона,
Звук дробящий рессоров венца,
Кто же знал, что так быстро, так скоро,
У ворот Мировая война.
Никогда не забудутся звуки
Призывных колокольных контат,
И безмолвно скользящие руки
На погонах моих и плечах.
Час настал, и в угаре сраженья,
Через серу и грохот «мортир»,
Только Ваше святое виденье
Разгоняет и порох и дым.
Бережёт от назойливой пули
Профиль нежный и взгляд озорной,
Тонкий стан у балетной фигуры,
Медальон на цепочке златой.
Эмигрантка
(Русский вальс)
Этот вальс разогреет холодный камин,
Этот вальс разгорался сквозь пепел и дым,
Реверансы, поклоны изысканных лиц,
И графиня Ланская, и князь из столиц.
Но как искры в камине догорают дотла,
Эта мода забыта и в «Лету» ушла,
И теперь танцевать неизвестный «Фокстрот»,
Ах, графиня Ланская, а князю «афронт».
Заиграла зарницей другая заря,
Запылали станицы, родная земля,
В тонком кружеве вальса невозвратности дней,
Вы танцуете танго, вспоминая о ней?
И все те же, как будто, леса и поля
И всё также дымится родная земля.
И другая столица, и другая стезя,
И ничто не забыто в свете лучшего дня.
И парижский бомонд (Bean Bonde),
И немецкий книксен (Kniksen),
Дипломатии «Твист» и, наверно, «Чарльстон»,
Вспоминаем «Канкан», но звучит «Рок-н-ролл».
Этот вальс разогреет холодный камин,
Этот вальс разгорался сквозь пепел и дым,
Реверансы, поклоны изысканных лиц,
О, Графиня Ланская, где твой князь из столиц?
По ущельям Кавказа, Европы пробелам,
По морям и болотам, дорогам степным,
Шли сражаться за Русь и за веру
Утомлённые путники Первой войны.
Сколько вас полегло в леденелых окопах,
Сколько скрыла земля и волнистая гладь,
Вы признали одну «пресвятую победу»,
Посчитав, что за это легко умирать.
Ваши кони устали, но нет остановки,
Впереди то курган, то ли мёртвая зыбь,
Хорошо бы добыть вместо палки винтовку,
И семью, что осталась, на время забыть.
И погоны тускнели, темляки облетели,
Кто придёт вас таких с «аксельбантом» встречать.
Эта армия позже, в боях красно-белых,
Будет правду с отчизной очень долго сличать.
Застрочит пулемёт и шрапнельная рвота,
Разметает с Андреем идущих ряды:
Господа, это только штабов недочёты,
«Шагом марш, за отечество, и со смертью на Вы!»
Памяти Николая Степановича
Гумилёва
Я раньше так немного знал,
О той судьбе начертанные рифмы,
Но мы встречались, с упоением встречал
Я Вас, в высотах акмеизма.
И «Память» меткую стихов,
Живущую в тени хранилищ,
Вы обозначили путём конквистадоров,
Затем не раз душой переменились.
Но не оспорит, кажется, никто,
Что, воспитав в себе сохранность детства,
И простоту воззрения, легко
Пронзить чеканной пулей сердце.
* * *
И пророчествуя грядущему,
Предвещал: «В сорок первом году
Неминуема новая битва,
Я в которой участье приму».
Но случилось, он ждал, случилось,
Двадцать первый подвёл черту,
Отразилась в глазах России
Искра, гаснущая на льду.
Да, со временем преобразился
Теургических строк полёт,
Только кажется он и нынче
По-мальчишески произнесёт:
«Не дожил, не закончил, охота,
Леопард, неоплаченный счёт».
На пути по ступеням жёстким,
Что же проблеск зари до заката,
Не заметишь за тучей солнца,
И восходит луна ночная.
В тесной клети с бенгальским тигром,
Или в Африке с леопардом,
На охоте, упругой нитью
Человек был скреплён когда-то.
Но рукой бесконечно твёрдой
Брошен жребий,
На земле то больной, то холодной,
Не прожить одному без тени.
Господа офицеры — голубые кадеты,
Что случилось, не скажет не друг и не враг,
Серым днём спозаранку в туманы одеты,
А кругом полустанки, то бишь полумрак.
И идут по степи, по лугам и равнинам
Остроглазые соколы буйных атак,
Что сразились в боях и за Русь, и за веру
Им один только крест — отличительный знак.
Господа офицеры — голубые кадеты,
Отправляясь на эту войну,
В отсыревших окопах «Германской могилы»,
Вы оставили Крым и святую страну.
И за что воевали, одна неизбежность,
Закукует с тачанки лихой пулемёт,
Поулягутся роты, а иные клевреты
Перейдут на чужой неприятельский фронт.
И не столько обидна, погибель в сраженьях,
Чёрный ворон, казалось, не Ваш,
А что ныне не станет. и без снисхожденья,
Что расстрелян помазанник божий,
А дальше мираж.
Памяти Николая II
и его семьи, расстрелянных
в Екатеринбурге
17 июля 1918 года
Город глазами чёрными,
Приказано, и шабаш,
Ночью царя отречённого
Без суда расстреляла власть.
А с ним и семью, чтоб семени
Ростки не взошли никогда,
Смутная наледь времени
Семнадцатого числа.
Пётр царственным именем
Екатеринбург возвеличил когда-то,
Ставший невольным призраком
Цареубийственной драмы.
Останутся в вечной памяти
Отчаявшихся людей:
Николай Александрович,
Александра Фёдоровна.
И дети:
Анастасия, Мария,
Татьяна, Ольга,
Сын — Алексей.
Женщина в чёрном
На Ваганьково листья тлели,
Осень царствует на цвета,
Я заметил её силуэт,
Меж надгробий вела тропа.
Неизвестная женщина в чёрном:
«Что ж ты делаешь средь могил?
Ты пришёл, а теперь уж осень», —
Взгляд отчаянно говорил.
Мы с тобой всё такие ж, но тени,
Никому не нужны слова,
Серебрилась листва аллеи,
Нестерпимо болит голова.
Колышет зелёное море волнами,
Июнь тополиный справляет обряд,
А там под балконом,
За теми домами,
Не так далеко ботанический сад.
А пух серебрит, проплывает и тает,
Кораблики бледные ветром в дали,
Уносит зелёное море, качает
Различные облики, судьбы и дни.
Под тем же балконом
Сурово, мятежно
Далёкое прошлое манит платком,
И чёрной стрелою скользят неизбежно,
Сквозь зелень волны силуэты ворон.
А пух серебрит, проплывает и тает,
Кораблики бледные ветром в дали,
Уносит зелёное море, качает
Различные облики, судьбы и дни.
Я бродил по лугам, по влекущим глазами озёрам,
Через ветви осин, раздвигая листву,
И под вольного ветра небесным надзором
Я сложил о тебе эту пеню свою.
Первозданная притча — бескрайняя пуща,
Где мечта серебрилась как в речке вода,
Никогда не уступит перекатам суровым,
Ударясь в крутояров твоих берега.
И приснится мне снова, ясна и знакома,
В переливах зари вековечных лесов
Незабытая песня из дома родного,
И концерт очарованных птиц голосов.
Я бродил по лесам, по влекущим глазами озёрам,
Где в прозрачную глубь удаляется мыс,
И дубов и берёз шелестающим хором
Гул задумчивый леса колышет камыш.
А когда на душе замирает сознанье,
И тоскливое сердце о чём-то звучит,
Мне напомнит своё вековое дыханье
Древний лес у прибрежных ракит.
Тимирязевский лес
(вальс)
Последние листья в заснувшем лесу,
Они догорали как искры на льду.
Печальный сюжет — Тимирязевский лес —
Последние флаги лесных занавес.
Декабрьская стужа, январский мороз,
Холодные ветры нам север принёс,
И жёлтой строкою в лесной бурелом
Листы ниспадали до лучших времён.
А где-то вдали исчезает закат,
И в девять часов горожане не спят,
Но дети в кроватках — им видятся сны
О новом наряде цветущей весны.
Последние листья в заснувшем лесу,
Они догорали как искры на льду.
Всё тот же сюжет — Тимирязевский лес —
Последние флаги лесных занавес.
И ноты последнего вальса лесов
Звучали до первых весенних листов.
Паучок на кленовой аллее,
Где напевно шумела листва,
Где влюблённых кузнечиков трели
И мотивы стрекоз и шмеля.
Всё как прежде случится на свете,
На лугу одуванчиков рой,
Разноцветами ярких соцветий
Бьёт в глаза неземной желтизной.
И когда незнакомая вечность
Поспешит, чтоб закрыть, навсегда,
Прилетит из далёкого детства
Чернокрылая грусть — стрекоза.
Паучок на кленовой аллее,
Незаметная нить паучка,
Что связала на самом-то деле,
Это лето и эти слова.
Эй цыган, не понурь свою голову,
Ночь, дорога твоя не близка,
Существует единая звёздочка,
Где-то в небе, но так далека.
Лишь она, незнакомая, странная,
В эту ночь непременно одна,
Видно ей суждено в наказание
Ждать с высот своего двойника.
Меж созвездий найди её, скромную,
В череде нескончаемых звёзд,
И согрей невлюблённость холодную,
Столь такой на земле не найдёшь.
И когда повстречаешь далёкую
На не ближнем цыганском пути,
Не спугни невозлюбленность скромную,
Столь такой на земле не найти.
Табор жизни в нежданное тронется,
Горизонты растают в дали,
Зажигайся, холодная звёздочка,
Невозможно тебе без любви.
Веки, зашторили веки
Чёрные очи твои,
Вечен, конечное вечен
Взгляд неизменной любви.
И находясь в одиночку,
Я вечерами один,
Перебираю листочки
Не позабытых картин.
Здесь письмена из архива
Веером слов прилегли,
На бесконечное чтиво,
Библиотечной реки.
Речка была не безбрежной,
Правый — особо крутой,
Только что, память с обрыва,
Машет далёкой рукой.
Перебираю листочки
Не позабытых картин,
Там Ободзинские точки
Давней советской любви.
Там очень важные вещи
Нежно колышет листва:
Вера, любовь и надежда,
Вера, надежда, мечта.
И, находясь в одиночку,
Память окинула дни,
Там, где былые листочки,
Нынче цветут пустыри.
Где бы я не был, где не бродил,
Вижу отчётливо очень,
Глаз серебро, ресниц резных
Незабываемый очерк.
Может быть, пройдёт, изо дня
В день наступает осень,
Утром, ослепшая ночью заря,
Снова к тебе уносит.
Может быть, только одна звезда
Светит особенно ярко,
Может быть — именно я
Не оценил подарка.
Снова письмо твоё перечту,
Снова знакомый почерк,
Снова и снова не соображу,
Что наступила осень.
Ночь настала, слепая канва
Выступает на том берегу,
И колышется серая мгла
Сквозь туман, набегая к ручью.
Эта ночка надвинула темь
Зовом филина — скорбь соловья,
И как будто лесная свирель
Напевает мотив для меня.
Ты найди для мотива слова,
Под луной серебристой листва,
Ты скажи мне холодный ручей
Сколько песен споёт соловей?
Прошептала густая листва
Принесённые ветром слова:
«В том мотиве за множество дней
Только раз заиграет свирель».
И ответил бегущий ручей:
«Не споёт для тебя соловей».
Чтоб найти к этой песни слова,
Вспомни: месяц, леса и луга,
И тропинку, где ночи и дни
Ты бродил, первый раз полюбив.
Не найдутся такие слова,
Чтобы стали важней и нежней,
Под луной серебрилась листва,
Отражаясь в холодный ручей.
Взмахнув, нечаянно, крылом
За недосказанностью фразы,
Она не может быть иной,
Ей бриллианты — будто стразы.
Куда бежит лесной ручей,
Вливаясь в синеву речную,
Куда стремится каждый день,
Рассветы радуя зарёю?
Любовь спускается с небес
В лучах луны, и незаметна,
Она сильнее всех чудес,
Новорождённая из пепла.
На свет предутренней звезды,
Косым лучом переливаясь,
Её приносит, только жди,
Однажды в жизнь,
Суровый ангел — аист.
Ночь осенняя мглою ёжится,
Над бульварами лист уносится,
В полнолуние насторожена
Ночь осенняя — кошка чёрная.
Опечатана думой скорбною,
Беспокойною, безнадёжною,
Злая женщина — ночка смутная,
Ночь сентябрьская — полнолунная.
Над бульварами лист уносится,
Здесь бездомные кошки водятся,
Где хозяин твой, где твой кров и дом?
Затерялся он за чужим углом.
И бездомная бродит женщина,
Кошка чёрная — ночь осенняя,
Чёрной кошкою в безнадежности,
Глаз отчаянной неизбежности.
Пушинка девичья, хрустальной внешности,
Неповторимая в своей мятежности,
Морозом выткана, кристаллом нежности,
Другому милому по неизбежности.
Кружится вьюга — белый танец,
Он запуржит, а то устанет,
Метель, узор на льду стекла,
За шторой — смутная луна.
Снежинка в сумерки блеснёт нечаянно,
Не всё сбывается, слезой размажется,
Упала в снег, на землю, в изморось,
И растворяется, и горька исповедь.
Пушинка девичья, хрустальной внешности
Неповторимая в своей мятежности,
Метель, узор на льду стекла
За шторой — смутная луна!
Не став безжалостным судьёй
Не примириться безвозвратно,
Что всё минуло стороной
И не вернуть ничто обратно.
Что отчуждения печать
Не переждёт грозою нервной,
Что прежних губ уже не ждать,
И всё черно и безнадёжно.
Леса сквозили тишиной,
Стелились лунные поляны,
Деревьев шелест вековой,
А мы идём — любовью пьяны.
Одни под кровлею ночной
С тобой, на этом, очень странном свете,
Одни, и только мы с тобой,
На нашей маленькой планете.
Не став безжалостным судьёй
Не оторви от сердца руки,
Ничто под тусклою луной
Не сменит унисона звуки.
Не став безжалостным судьёй
Не примириться безвозвратно,
Что жизнь минула стороной
И не вернуть ничто обратно.
Не стань безжалостным судьёй
Без унисона твоего,
Бесцельно всё и безнадёжно
Как бессердечное пятно.
Не стань безжалостным судьёй.
Поезда, поезда, поезда,
Вольный ветер, прощальный перрон,
Монотонная дальняя мгла,
И всё меньше и меньше вагон.
Мне не нужен притворный приют,
Талый призрак ушедшего дня,
И манит неизвестный «Кунгур»,
Незнакомая чем-то земля.
Поезда, поезда, поезда,
Чернобликий ландшафт за окном,
И бежит, убегает Москва,
Указателем долгих столбов.
Не печалься, что малым числом
Остановки в далёком пути,
Тем дороже скупое «люблю»,
Чем богатые ласки ничьи.
Поезда, поезда, поезда,
Тусклый свет полустанков в дали,
Но сверкает огнями одна,
Наша станция дальней любви!
Лето спешит, никого не о чём и не спросит,
Снова дожди и туманится осень,
Шорох дождей — я ваш друг нежеланный,
Шелест тревог, летний шёлк — до свиданья.
Вот и прошло, и промчалось минувшее лето,
Резким осколком стекла
От упавшего на пол портрета,
В чёрном лесу перезвуки подстреленной лани,
Лето минуло, а мы почему-то не ждали.
Этот мотив напевали упавшие листья, багровы,
Этот мотив, что звучит гулом леса суровым,
Этот мотив, и твои пожеланья,
Осень пришла, до свидания,
Что ж, до свиданья!
Я пишу, на окнах иней,
Занавесок кисея,
На стекле в зеркальном мире
Вьётся лунная змея.
Чей-то след у ближней ёлки,
Может беличий, но нет,
Это звёзды как девчонки
В танце кинулись на снег.
Даль строкою развернулась,
Я пишу, на сердце грусть.
Только завтра не предвижу,
А сегодня испишусь.
Что ж, печальная разлука,
Что же, меркнут облака,
Снег, метель, седая вьюга,
Русь и точка у письма.
И вот всё теми же аллеями
Идём в туман облачены,
И соловьи надрывно трелями
Зовут и щёлкают в ночи.
И отражались, очарованны
Лучами первыми зари,
Росистых трав хрустали россыпом,
В пенсне зеркальное реки.
И я любил, слепые ангелы
Парили над причудой дней,
И на земле, забыв, оставили
Харизму юности своей.
Серое утро, ноябрьский сюжет,
Бьёт фонаря непогашенный свет,
Через снежинок пушистый наряд,
На полустанке ж/д в Ленинград.
Пала снежинка на руки мои
Искрой, смешинкой, слезинкой, и ты
На полустанке лет десять назад,
Серое утро, ж/д в Ленинград.
Все следы на снегу растворялись
В серый день проливного дождя,
Не поймёшь с кой планеты мы взялись,
Где зимою дожди сентября.
Ни на что, ни на миг не похоже
В уходящем, понуром году,
Шёл декабрь как случайный прохожий,
Брызги луж оставляя на льду.
По-весеннему выступит травка,
И прощай голубая зима,
Словно мы на картине без рамки
У Саврасова, и без грача.
В том лесу, где зимуют синицы,
Где напевы и шелесты крон,
Из дали долетает и длится
То набат, то унывный дозвон.
Все следы на снегу растворялись
В серый день проливного дождя,
Не поймёшь, с кой планеты мы взялись,
Где зимою дожди сентября.
Сколько раз этот звон повторится,
Отдаленный, похожий на стон,
И ночами особенно снится
Не декабрьский, дождливый муссон.
Я не знал, где с тобою мы встретимся,
Лунный свет, или искра на льду,
На рассвете крыльцо ступенится,
Ты уйдёшь или я не приду.
Ты пришла и глаза затуманятся,
И косая восходит луна,
А случайность не повторяется,
Незнакомка такая одна.
У любви то пурга, то метелица,
То магнолии в юном цвету,
А вослед — на ступенях наледица
И признания на беду.
На рассвете крыльцо ступенится,
На восходе свидания дней,
Ты пришла, но любовь — гололедица,
Если вновь леденеет ступень.
По ступеням стучат настороженно
То октябрь, то холодный февраль,
По любовным ступеням нехоженым
Дни уносятся в хмельную даль.
И, в крыльцо упираясь ступенями,
Никаких уж ступеней не жаль,
Зазвенят соловьиными трелями
Долгожданный июнь или май.
* * *
Что не сбудется, перемелется,
Набежит волна на волну,
А любовь — не лесное деревце,
Угодившее под пилу.
Вот и осень прошла, и случилась зима,
В речке кромка прибрежного льда,
Прилетела холодная птица
Незнакомого нового дня.
Напевает кларнет, незабытый сюжет,
Эту песню осеннего сна,
Наш осинный рассвет, тонкий профиль и след
На застывшей пастели листа.
А в дали, полыхают на пирсах огни,
Романтический вальс и луна,
Незабытый мотив, полустёртый портрет
На застывшей закраине льда.
Через множество лет напевает кларнет
Этой осени те же слова:
Романтический вальс, полустёртый портрет,
И браслет на закраине льда.
Роща кленовая — дивная,
Ночь в полнолунье без сна,
Здесь по аллеям бродили мы,
Здесь наша юность ушла.
Осень туманно-багровая
Издали машет платком,
Девушка мне не знакомая
Вдруг подмигнула тайком.
Осень — страна полупьяная,
Не бережёт самогон,
Осень цветами румяными
Наш приукрасила клён.
А за туманами стелется
Матовый отблеск реки,
Наша дорога не длинная,
Осень, не смей, погоди.
Отыграет весёлая масленица,
На дворе наступает весна,
Воскресение православное,
Но прощёное не всегда.
Зло пройдёт тропинкою грешною,
Не оглянется, как всегда,
А прощение — веткой вешнею,
Не забудется никогда.
Что-то сгладится, перемелется,
И прощается, не беда,
Но предательство не измерится —
Это тёмная глубина.
Отыграет веселая масленица,
На дворе наступает весна,
В мутной речке вода качается,
Что ж прощать, коль не видно дна.
Вечер кроется лентой заката,
Затихают звонки и шаги,
А в дали в серой дымке неярко,
Одиноко горят фонари.
Чистый взгляд их туман застилает,
Словно ветром колышется свет,
Это бабушка люльку качает,
А ребёнку не спится, о нет.
Вечер жмурит усталые веки,
Тёплых туч набегает канва,
Это кто-то о чём-то мечтает,
И любовь открывает глаза.
Тихий вечер и призрачны тени,
Одиноко горят фонари,
И мечтает в постели девчонка
О своей собачонке — любви.
Я иду росистыми полянами,
Ночь бледна, в такую не до сна,
Я иду, и мне невольно верится,
Что со мной сегодня ты одна.
Свет холодный льёт хрустальным образом,
Глаз луны, мерцая и зовя,
Ты зачем склонила мою голову?
Вот и я, как будто бы не я.
Все невзгоды улетят в небытие
В бесконечность звёздную высот,
И за что в ночи на полнолуние
Облик твой изменчив и далёк.
Утону в лучи твои бездонные,
Упиваясь внешностью твоей,
И услышу песню о величии
Никому не снившихся идей.
А когда задернет небо тучами,
На свиданье выйдешь из-за них,
И мерцая, в сказочном величии
Ты ко мне приблизишься на миг.
Сегодня дождь, звенели капли,
Кропили травы и листы,
И лип поникшие султаны
Раскрыли ветками зонты.
И мы, и снова непогода,
Нас старый парк ничуть не ждёт,
На той скамье другая мода,
Но только парк как будто тот.
И лип волнистая мятежность,
И этот серый-серый день,
И старый парк, и неизбежность
Минувшей юности моей.
Не нам зонты с тобой достались,
Не нам под липами бродить,
Наверно юность обозналась,
Кого же в этом обвинить?
Чёрное озеро — апрель
Тёмное, чёрное озеро,
Уступы снега холодные,
Всё что случилось зачёркнуто,
Зеркалом наледи сомкнуто.
Резки на спящей поверхности
Беглые швы между льдин,
Месяц меж ветви прибрежные
В тушь серебро уронил.
Скована зимними узами
Шуга последнего льда,
Этими ночками длинными
Снится принцесса Весна.
Тихо шуршит машинка,
Мне под саваном сон приснился.
Очень тихо шуршит машинка,
Мастерство, не дрожит рука:
«Наклоните голову влево
Или вправо, чуть-чуть, слегка.
Вы, как скажете, извините,
Может полькой затылок ваш,
Иль его пожелаете скобкой,
Или новость — т.е. Ренессанс».
Белой простынью был зашторенный
В зеркалах пожилой портрет,
Я встречался с тобой непохожей,
Но за множеством долгих лет.
Ты играла, смела, красива,
Я застенчивым был юнцом,
Ты усы завивала шенкером
У знакомых блатных пьеро.
И смеялась, улыбка помнится,
Незнакомая, как заря,
Мы с тобою сегодня встретились
Может, думается, и зря.
Ты, конечно, меня не вспомнила,
Не пришедшая тем числом:
«Поглядите, вы стали юнше
На десяток почти, а что?».
Ей ничто не напомнило прошлое,
Тусклый дождь моросил с утра,
Серым крапом обрезок волоса
На складку чистого полотна.
У дельты вод слиянья рек
Плывёт челнок, похожий на ковчег.
Налево — мутные шторма,
Направо — зыбь и пелена,
А впереди водоворот,
За ним бледнеет горизонт.
Не Ной, не медленно, не жди,
Весло упругое сожми,
Вдоль бездны пенящихся вод,
Струя удачу принесёт.
Растает бледный небосвод,
Как будто лёд
И всё пройдёт.
А что нас ждёт?
Ещё не раз водоворот,
И монотонный звук часов
Как будто жжёт.
Дикий лес, где сквозь ветви отчизну
Напевает мне шум берёз,
Где волхвов проживает пророчество,
Звуком птиц неиспитых слёз.
Ты возьми меня — нега синяя,
Перекинь незнакомый мост,
Где дожди над грибами — ливнями,
Где предвидится мой погост.
Старый бор постелит мне травами,
А подушка — лесные мхи,
А на светлом окошке — поляною
Каждый год по весне цветки.
«Аза»
(цыганская трагедия)
Сменяя линии, огни и города,
Несёт кибитка нас неведомо куда,
Но вот устал цыган, от табора отстал,
И полюбил — рассвет улыбкой ликовал.
Но кровь отравлена в несбыточной мечте,
Цыганка Аза предстаёт в небесном сне,
Печален путь, дорога без конца,
Конец приходит — с ним слепая пустота.
Свился петлёю перекрёсток у дорог,
Завет таинственный к цыганам очень строг.
Мечтой плескается небесная волна,
Вдали виднеется седая глубина,
И в путь зовёт просторов широта,
И пропади неисправимая судьба.
За тенью табора в кибитке кочевой
Туда, где манит, исчезая, образ твой.
Цыганка Аза — и дорога без конца.
На причудливом склоне высокой горы
Среди сочной травы, на поляне,
По весне разнобликим огнём расцвели
Несказанно-багровые маки.
Я не видел таких на угодьях земных,
Цвет багрово-неистовый солнца,
И приснилась мне сказка лесов и долин
На просвет, в тусклой раме оконца.
Я несусь на коне по росистой траве,
Устилаемой щедро шипами:
«Мой скакун вороной, умоляю постой,
Что же станет с твоими ногами?»
И беспомощно — ниц
Через прорезь ресниц
Я туплю резвый бег шенкелями:
«О, конёк мой родной, что же станет с тобой,
А верней, что же сбудется с нами».
На причудливом склоне, средь сочной травы,
По весне, разнобликим огнём расцвели.
А сегодня они отцветали.
В ночи светящие огни,
Их много, я один из вас,
Их много, разноцветных глаз.
Огни, светящие в ночи.
Но вот один из них погас.
А вот потух уже второй
В лесной сторожке за ветлой,
И третий изменил свой цвет,
А вот его уже и нет.
А где же мой?
В ночи глухой
Он под осиной
И луной.
Мой светлячок на пне болот,
Где светит Блоком, на юру
Всё также бубенец разлук,
И где в избушке за горою бабушки живут.
Я такой же, как и вы,
Зоревый закат,
Взят с вселенской высоты
На земной подряд.
Снежинка первая на землю падала,
На дальней станции девчонка плакала,
Снежинка первая упала в изморось,
Любовь нежданная как будто исповедь.
Блеснула солнышком, легла печаткою,
Любовь весенняя, любовь нежданная,
Ничем не смоется, навек останется,
Суровой ниточкой на жизнь растянется.
Снежинка первая на землю падала,
На дальней станции девчонка плакала,
Случится разное, смирится — слюбится,
А только первая — не позабудется.
Мелькнёт фонариком, не остановится,
На дальней станции, на дальнем поезде.
Никогда не забыть
Тихий шелест листвы у старинного парка,
Неизменный мотив, в небе звёзды мерцают не ярко.
Годы первой любви и неясные тени,
Всё, что не сберегли, мы с тобою забыть не посмели.
И всё также звучит над скамейками старого парка
Неизменный мотив, в небе звёзды мерцают не ярко.
И скользят по тропинкам такие же смутные тени,
Годы первой любви мы забыть не посмели.
И листва серебристым дождём напевает нам снова
Неизменный мотив, что звучит через годы и годы.
Тихий шелест листвы над скамейками этого парка,
Уходящий вдали силуэт, и твоя неизменная шляпка.
(по мотивам романа А. Дюма «CaesaR»)
Высок и худощав,
Живые черные глаза,
С горбинкой нос
И мягкая, но верная рука.
Оливковых листов особый аромат,
Оливы зацвели, как много лет назад,
Оливковых садов далёкий силуэт
Твоих великих дел и пламенных побед.
Один на берегу распутицы дождей,
Он переправы ждал, и виделась ясней,
Грядущая лазурь неведомых морей,
Великая канва империи своей.
Железный звон доспехов, бряцание щитов,
Размерный перезвук бесчисленных дорог,
То взлет шальной стрелы, а то удар копья,
Победа впереди. Победа, только чья?
От Галльских дальних рек и пенистых морей
Тяжелый гулкий шаг бесчисленных коней.
Из Рима на Воток, на Запад и на Юг
За Цезарем вперед соратники идут.
Им холод или зной — не горе, не беда,
Когорты легионов — смертная война.
Оливковый закат, оливковый рассвет,
Как трудно расставаться и ждать того, что нет.
Оливковых садов тенистая листва,
И запах Адриатики — призыв издалека.
Один на берегу, и осень витражом
На золоте колышит седеющим крылом.
Но вздрогнувши подует ветер с дальних гор,
И снова искрой вспыхнет обугленный костер.
Скрывая за кормой печальный горизонт,
Вдали лазурный Рим и здесь твой эшафот.
В крови пурпурной тогой вспыхнет небосвод,
Не царь, но Император, поверженный падет.
Высок и худощав,
Живые черные глаза,
С горбинкой нос,
И мягкая, но верная рука.
Оливковый закат, оливковый рассвет,
Как трудно расстваться и ждать того, что нет.
Фараон
Эхнатон
Фараон
Царь «Кемет»
Нехарпура Ваенра, сын Pа,
Это были его имена.
Ранним утром, так сказал фараон,
Встало солнце,
И богом
Единым «Кемет»
Стал Атон.
Прежний бог египтян был Амон,
И вся сила жрецов,
И извечной реки берегов.
А при нём десяти разноликих богов,
Только в нём.
Был Амон, а сегодня Атон,
От него зарождалась земли благодать,
И зерна прорастала обильная злать,
И сердца согревая небесным огнём,
Поклонитесь тому, от кого мы живём.
На холме возведён новый «Эхонатон»,
Где царит лучезарный Атон.
Не стоит саркофаг, «Эхнатона» уж нет,
Пирамида одна, но осталась душа.
(По-египетски «КА»)
И звенит навсегда
Подвенечный зенит,
Это солнце Атона — извечное Ра,
И ничто не забыто,
И никто не забыт,
В пирамиде напомнит
Искусства строка.
Над Кеметом всё той же искрой
Африканское солнце над нильской водой,
И всё те же поля и сады
Орошала река.
А в волнах отражался трагический нимб,
Колыхал крокодил берега пирамид,
И завет фараонов, и седые века,
И жрецов честолюбых перестук каблука.
V. ИМПРОВИЗАЦИЯ ПО КНИГЕ Э.СЕТОН-ТОМПСОНА
«РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ»
Жила на помойке — продали дворянкой,
Бездомная кошечка «Аналостанка».
Но помнила старый и мусорный ящик,
Зачем драгоценная клетка крестьянке?
Металась и плакала: «что ж моё горе,
Моё королевство в железном заборе,
И если назвали меня королевской,
За что отрешили от жизни чудесной?»
«Мне чудится запах любимого дома,
И так не хватает участья любого.
И что ж, на посмешку изысканной знати,
Забуду я родину, счастье бродячье?»
И вот, улучив невзначае минутку,
Бежала из трона в родную избушку.
А эта избушка — контейнер с отбросом,
Ей пела о детстве голодном и босом.
Ты мчишься по лесу, по полю, по чаще,
Ты мчишься стрелою, порою звенящей,
Рождённый в норе, гордый лис чёрно-бурый,
От гончего пса и наитлевой пули.
И ждёт тебя верно твоя Белогрудка,
А с нею лисята — лесные малютки.
Последние силы, возможно, иссякли,
И пёс догоняет, последние капли.
Но волю собравши в клубочек упругий
На льдину вскочил на речонке текучей,
И злая собака — на льдину другую,
Кому-то свобода,
Кому — злая участь.
На шаге две левых,
И столько же правых,
Несёт иноходец по девственным травам.
Исчерна-чёрный, с лиловым отливом,
Играет с погоней стремительной силой.
Всё дальше и дальше с раздутой ноздрёю,
Никем никогда не унижен уздою.
Но кровь молодая нахлынула жарко,
Клеймом обожгла «индюшиная лапка».
И гордо скитаясь в раздольях и весях
Со скал разбивается,
Всё же. мир тесен.
По следам оленя
Убили важенку, убили,
Зачем раскаяния эти,
Олень остался, олень остался, один
На сумрачной планете.
Убийца ушлый ночкой нужной
Прирезал дикого подранка,
Последний вздох в тиши угрюмой
В снегу растаял безучастно.
В дали за снежною равниной
Растает след саней с убитой,
Никто случайными глазами
Не обозначит час постылый.
Олень остался, олень остался
Один на сумрачной планете,
В закате кровью разливался
След от любимой в чёрном цвете.
Важенка — самка оленя.
Ты был алигархом каньонов скалистых,
Как будто бы оборотень — скорый как птица.
То стадо разграбишь, убьёшь беспричинно,
То щёлкнув зубами, в засаду умчишься.
Ты мудростью, опытом, шкуры дублёной
Ломал все оковы, глухие заборы.
Но нет уже Бланки и нет утешенья,
И нет ничего не белей не милее.
А след её виден, он стелется шёлком:
«Ведь нет её, нет», но капкан уже щёлкнул.
С. Томпсон, конечно, с «гуманным прицелом»
Тебя посадил на цепи заржавелой.
Позорная участь в ярме униженья,
Холодное утро — и нет снисхожденья.
Продали собаку, и волчьи ужимки,
Он снова и снова,
Ночами стремился из дома чужого.
Ах, Бинго-Билингва,
Ах, Бинго-Билингва
Шумела листвою лесная пластинка.
Ничем не понятный,
Не очень приглядный,
У отчима жил, а отец — постоянный.
Спасая его в унизительной роли,
Он герольдом мчался к знакомым заборам,
Души, в умиленьи, хозяину чая,
А завтра его и не замечая.
Ах, Бинго, Ах, Бинго,
Ты волчий Билингва,
Шумела листвою лесная пластинка.
Шакала повадки и острые уши,
И странная дикость, и скорбная грубость,
Хитра и смела, и опаснее волка,
И дыбом взлетает окстистая холка,
Считает лишения и оскорбленья
Простая дворняга с момента рожденья.
Но только ли: это загадок — загадка,
И что заклеймило простую собаку?
А может быть боль за ничтожную сущность:
Хозяин никчемный, не верный и пьющий.
Собаку покинул. и ждала два года,
Поста не меняла у трапа парома,
Овец защищая отважно-заветно,
И злые инстинкты восстали из пепла.
И стала собака безжалостной тварью,
А может быть мстила за долю собачью.
Своих, по расчёту лелея, в угодстве,
Другим отнимала последнее солнце.
Никто б не поверил, наивность сонлива,
Её превращали в огромного лиса.
Застали собаку с окровленной грудью,
И бросилась молча на девушку «Вулли».
Кровавые судьбы — конец и начало,
Наследственность, и неизбежная драма.
С серебряным пятнышком ворон премудрый,
С родимым пятном между глазом и клювом.
Умом наделённый, пером окрылённый,
Сильнейший, храбрейший и самый надёжный,
Бессменный вожак многочисленной стаи,
И каждый, и каждый приказ выполняем.
Ворон диалект не настолько изучен,
Но ясно: «Вперёд», «Поднимайся», «Слетаемся в
кучу», «Лети», «Разлетайся», «Построиться в ряд»,
«Спускайтесь к земле», «Возвращайтесь назад».
В гнезде, на вершине сосны меж холмов,
Покинутом ястребом, вывел птенцов.
Никто никогда и подумать не мог,
Что в этой развалине ворон живёт,
И много охотников — юных громил,
Ходило, не ведая, часто под ним.
Глухими ночами, не только одна,
Ворона боится — и это сова,
И бедное «Пятнышко» — кровь на снегу,
В ночи не увидел лихую сову.
Птенец, клювик чёрный и красные лапки,
Родился однажды сынок куропатки,
Ему покорились столетние ели,
А спал у корней в изумрудной постели.
Случайно взметнулся от солнца, лучащий,
К постели твоей удивительный зайчик.
Ты сразу проснулся и молвил с упрёком:
«Как сладко спалось под листвой распростёртой».
«Кормила, поила меня куропатка,
И я оперился, на солнышке жарко».
«Летать научила, и вот я над лесом,
А осенью, этой, уже с красной шейкой».
И хлопанье крыльев с отчаянной силой
В лесу раздавалось с задором игривым.
«А месяц ноябрь разметал нашу стаю,
Качующих птиц табуны провожая,
А нам суждено на зимовье остаться,
Мне так захотелось в полёте скитаться».
Но вновь забурлили весенние воды,
И ветер пьянит долгожданной свободы.
На старом бревне в обрамленьи ручейном,
Захлопали крылья — восторг бесконечен.
Семья и свобода, и тихое счастье,
Не ждать и не ведать ненастья,
Но выстрел раздался по лесу угрюмо,
Кровавые перья — и нет уже Бурки.
Но снова и снова в сосновой купели
На том же бревне те же крылья звенели,
И так кратковременна хмельная радость,
Внезапно на ножке петля оказалась.
Совой от жестоких лишений «спасённый»
Остался, остался пушок его тёплый.
Жаль, но таков лесной сюжет,
Где редко встретишь «Хепи-Энд»,
И сколько их, подобных Кэдди,
Творят судьбу не зная мести.
Торберн Одер (мальчик), приехал после болезни
в гости к брату Корни на лесной участок,
где он жил с сёстрами Маргарет и Лу
Старая рысь, а при ней рысенятки,
Хищная прыть и лесные повадки,
В гроте дупла переломленной ивы,
Холод и голод, но всё-таки живы.
Тор удалялся всё дальше от дома,
Звук топора не послышится снова,
С целью узнать незнакомых животных,
Цель, невзначай, превратилась в охоту.
Лес, шелестели на ветре вершины,
Столько скрывая таинственной силы,
Взгляд приковало движение ветви,
Глаз разъярённый в упор его встретил,
В жёлто-зелёной листве раздвоился,
Белая курица в лапах у рыси.
Снова увидел, на светлой поляне,
Два несмышленых рысёнка играли,
В пасти у рыси малыш-оленёнок,
Лань потеряла — нашёлся телёнок.
Медленно тянутся дни в приозёрье,
Медленно греет усталое солнце,
Дух малярии с болота струится,
Вот уже Корни устал, и не спится.
Лошадь запряг — к материнскому крову:
«Скоро вернусь, я приеду здоровым»,
В домике стен неотёсанных сосен,
Трое остались, лишь мальчик, да сёстры.
Дни пролетали, то холод, то жарко,
Все полегли от гнилой лихорадки.
Марта и Лу, неразлучные сёстры,
В томном бреду на неубранной койке.
Мальчик проснулся, у самой постели,
Чьи-то глаза непрерывно горели,
Чёрный удел и постылая слабость,
Ночью зверюга к нему подбиралась,
Старая рысь из подвального хода,
Глаз пожелтевший, лопатки с изломом.
Серая тень меж столом и кроватью,
Только б не стать, хоть и слаб, безучастным:
«Снова она — сёстры рядом».
Мальчик без сил, не осталось патронов,
Серая тень прилегла у порога,
В тонкой руке острога задрожала,
Только бы выдержать, только бы сразу.
Корни вернулся здоровый и сильный,
Стало могилой дупло старой ивы,
Рысь возвратилась, на мох прилегла,
Врезалась в бок навсегда острога.
Месяц — небесный кораблик,
Светел в свинцовой дали,
Долька лимонная мчалась
Верным крылом у земли.
То поднимая ресницы,
То закрывая глаза,
Долька лимонная мчалась
В очерке из серебра.
Мчалась в небесном мятежье,
То озаренная в свет,
То исчезая, чуть прежде,
Чем завтрак закончит рассвет.
Свежий ветер лесов и равнин,
Зашумит, затрепещет листва,
Мой кораблик стремит и стремит
По реке под напором весла.
Левый берег и берег крутой:
«Что случится кораблик с тобой?»
Пела песню седая волна:
«Вот те мель, вот тебе глубина,
Не застрянь на песчаной мели,
И в пучине глубин не тони,
И кораблик твой утл и не смел,
Да и ты не особо умел. »
Я ответил: «Ну что же, волна,
Доплыву неизвестно когда,
Там на карте единственный пирс,
И один, только мой, «Кипарис».
Несётся снег былых времён,
Метель, снежинки падают,
Цыганка — странница, а табор — отчий дом,
На что дорогой дальней жалуешь?
Прекрасен мир, в котором ты и я,
Не изменится, песнею не сладится,
Кибитка — и за далью даль.
Любовна искра не случайная.
Кипит в крови скитание разлук,
Минуты встреч и снова расставания,
И для тебя один лишь друг —
Биенье сердца жаркое — цыганское.
Прощай хороший, смелый, навсегда,
Споёт гитара песнь прощальную,
А я в бескрайний путь,
Развеять чары наших встреч,
Когда-нибудь, дорогой дальнею.
Разнообразие от скук —
Любовь, и радуга разлук.
Слепой мальчик
(сказка)
Этот мальчик, не что уже на свете
Не осветит тебе небеса,
Не откроет заря на рассвете
Затемнённые ночью глаза.
В королевстве, что приторным тортом
Умиляло приближённых лиц,
Танцевали придворные толпы,
Трубадурные песни лились.
В королевстве умильно и сладко:
То коктейль, то ли бал «Пелерин»,
Но страдали придворные дамы
От роскошества пухлых перин.
Как обычно, весьма многострочно,
Описал этот быт менестрель,
И король, методично и томно
Звал одну, то другую в постель.
Белоручка, сонливая бестья,
Возрастала в присутствии том,
Королевского рода принцесса,
Урождённая Де Бим и Бом.
Сколько раз, утомившись на бале,
Удивляя весёлую брать,
Вместо танца она засыпала,
Позволясь виртуально мечтать.
Вместо игр, на дворцовой опушке
Уходила в пунцовый закат,
Без доверенной, верной подружки,
Как придворные цензы велят.
Этот мальчик, ничто уже на свете
Не осветит глаза твои, нет,
Еле вспыхнет, колышется зайчик
В заходящего солнца лорнет.
Он не видел ни чёрные тучи,
Света дня, даже облик его,
Только звуки, одни только звуки,
Составляли ему существо.
И в тени королевского замка,
(Этот мальчик — садовнику сын),
Вечерами, расставшись с цветами,
Напевал, оставаясь один.
И лились вдохновенные звуки
От напева до кровли дворца,
А коварная роза из сада
До принцессы напев донесла.
Закачались и спутались тени,
Запад солнца — закатной чертой,
Полюбили две божьи свирели,
Спели песню свирелью одной.
А принцесса, никто б не поверил,
Совершила любовный обряд,
Этот мальчик не видел, но светел,
А придворчество — шутов наряд.
Чёрные чётки, взгляд из-под чёлки,
Взгляд из-под воронова крыла,
Нет, никогда я не видел девчонки,
Чтобы так плавно по улице шла.
Только и чаять, бояться любовью,
Этих холодных, но иссине-чёрных.
Чёрные чётки, глаза твои — звёзды,
Поступь такая одна.
В этом селе, там где вётлы над речкой,
Кажется бьётся большое сердечко,
Там черноглазка жила.
Ведали птицы и знали зверушки,
Что в отдалённой избе на опушке
Будет им рада она, и всегда.
Нет ни отца у неё, ни сестрицы,
Мать улетела в заморски столицы,
Только за речкой в деревне родной
Дочь оставалась с цыганкой одной.
Чёрные чётки, взгляд из-под чёлки,
Был заворожен тобой:
Езжий помещик, купец смуглолицый,
Юный корнет и гусар из столицы,
Шляхетский сын молодой.
Но черноглазка слыла нелюдимой,
В утлой пристройке горы черногривой,
Только с цыганкой делила уют,
Тщетно старались: купец и гусар — старый плут,
Шляхетский сын — избалованный «кнут».
А волшебник не добрую песню сложил,
В пять минут написал без премудрости рифм,
И запели зверушки и птицы в лесу,
Ничего не поделать, поют.
«Черноглазая, черноглазая,
Для других роковая, опасная,
Но погаснет ночь, расцветёт рассвет,
Снова ты одна, снова друга нет.
Не болеть и не чаять любовию,
А в моём лесу заколдованном,
Чётки чёрные из прекрасных глаз,
Неземным огнём загорится взгляд».
Замечталась она песней чудною,
Загорелись огнём искры скудные,
И пошла в леса с сыном шляхтича,
В долгий путь, там где счастье достанется.
А цыганка заплакала старая,
Я советы давала не ясные,
Где блеснёт в ночи непонятный свет,
Там за табором пропадёт твой цвет.
Бросит шляхтич красивые чётки
И забудет твой взгляд из-под чёлки.
Но судьба одна, а пути не два,
Лучше песня в лесу заколдованном.
Цвела на балконе красавица роза,
Ей так подходила изящная поза,
На венчике белом багрец с окаёмкой,
А нежные листики — пальцы ребёнка.
С балкона высокого роза глядела
На серое-серо: «Какое мне дело».
Она улыбалась шмелю золотому,
Что каждое утро летел к её дому.
Он каждое утро в глубокой корзинке
Носил удобренья, сдувая пылинки.
Но минуло лето, а осенью старость,
Как много минуло, а сколько осталось?
И шмель устремился к балкону другому,
И мне не найти уж, наверно, такого.
Цвела на балконе красавица роза,
А что же случилось? А метаморфоза.
Как часто балконные розы цветами
Шмелей привлекали, а те улетали.
Заплакала роза, цветы расспросила:
«За что же судьба меня так наградила?»
Ответили розе: «О нас позабыла,
Цветём незабудками — это Россия».
Над санаторием хорошая погода,
Дубы и ели в вековом величьи,
Поэтому придумал мудрый ворон,
И свил гнездо на ели тёмно-синей.
Огромная, седая, вековая,
Она стояла иглистой громадой,
Закрыв от взоров нежеланных
Его домишко хвойными ветвями.
Подруга верная на яйцах замирала,
Вершину ветрами размеренно качало,
Над санаторием, гортанно,
Воронья песня странная звучала.
Над санаторием меняется погода,
Сегодня снова серые дожди,
Не пой бесстрашный песни ворон
Своей подруге о любви.
Они кому-то помешают
И может завтра же с утра,
Твоё вороньё счастье развенчает
Неумолимый скрип досужего пера.
Цаплю выстрелы потревожили,
На болоте, болоте заброшенном,
Цаплю стройную, цаплю нежную,
Ослепительной белоснежности.
Цаплю выстрелы потревожили,
Шли охотники по осочине,
Утку били над топкой трясиною,
А увидели цаплю красивую.
По воде озноб рябью стелется,
Ввысь метнулась цапля белая,
Быстроглазая, кареокая,
Белоснежная, беззаботная.
По воде озноб рябью стелется,
На волне пушок белоснежности.
В зелёной постели из тёплого мха
Убогая с виду старушка спала,
Вечерней порою под леса шумок,
Витал над избушкой уютный дымок.
Внезапно проснувшись от сладкого сна
Старушка вставала и медленно шла,
А тут на пригорке у леса одна,
Её колесница обычно ждала.
И вот пропадал над избушкой дымок,
Старушка взлетала — маршрут на восток.
Виднелись огни, на земле города,
Старушка-старушка — лети как стрела.
Безумная скорость, реальность ничто,
Глубокая полночь, наш век, колдовство.
Первый взгляд раскалённого солнца
На рассвете плакучей зари,
Застилая от взгляда оконца,
Закрывая глаза, посмотри.
И увидишь лиловые листья
Незнакомого сада наряд,
И услышишь биение сердца
Юных стран неизвестных цикад.
Цвет багровый с канвой золотистой,
Фиолет неизвестный озёр,
Изменяясь в оттенках обличья
Колокольчиков радужный хор.
Застилая от взгляда оконце,
Закрывая глаза, посмотри,
На лучи восходящего солнца —
Это соло на арфе Земли.
Уходя в быстробликие звенья,
То туман, то миражный обман
Калейд?скопы ярких соцветий
Буйных красок торжественный бал.
Первый взгляд раскалённого солнца
Через веки из детства твои,
Застилая от взгляда оконца,
Закрывая глаза, посмотри.
Что ж ты пеной плывёшь,
Речка времени,
Через каменный, чрез порог,
Как пожили мы, так и прожили
И река по камням течёт.
Нам песчаный откос — не проталина,
Не изменит канву берегов,
Старый дуб на осинной закраине,
Романтический шелест листов.
Неизвестное зорей хоронится,
Может, глянет сквозь тучи на миг,
Улыбнись, что прохлада проточная
Лишь о том, что не сбылось, журчит.
А река этим временем вьётся,
Рябью стелется, а то блестит,
Искрой льда на весеннее солнце
Ночью — лунный мерцает блик.
Что ж ты пеной плывёшь,
Речка времени,
Через каменный, чрез порог,
Как пожили мы, так и прожили
И река по камням течёт.
(на мелодию из сериала «Крестный Отец»
по роману М. Пьюзо)
Когда пройдёт холодный дождь, холодный дождь,
И цвет зари, что не забудешь, не вернешь,
Найди в укромном ящике стола
Письмо заветное, без марки «никогда».
И грянет утро, и с тобою на коне,
Умчимся снова по нетронутой траве,
Осколки вставим у разбитого стекла,
И как и в детстве — только всё и навсегда.
Я часто падал, больно и всерьёз,
Кружились чёрные пропеллеры стрекоз,
Мне через детство руку подаёт
Висячий мост, висячий мост — летучий мост.
Но с явью сны соединяя навсегда,
Искрилась узкая, как ленточка, река,
И тяжесть троса парусных перил,
И скрип доски, когда я мост переходил.
Висячий мост, висячий мост — летучий мост,
Качался в бархате отчаянных стрекоз.
Он уходил, бежал, летел, спешил,
Он уходил туда, куда я приходил.
Висячий мост, висячий мост — летучий мост,
Качался в бархате отчаянных стрекоз.
И утопая без соломинки перил.
Не колебаться, не всегда хватало сил.
Любовь настигла нас — и мы теперь вдвоём,
Качаемся на парусе твоём,
А он скрипел, скрипел и пел
О нас, а, может быть, о чём-то о своём.
С о д е р ж а н и е
Искрился лёд
Холодный мёд
Парус
Последыш
Москва — Петербург
Калининград
Русский сюжет
Страна
Марш
Иван да Марья
Одуванчик
Колокольчик
Ландыш
Роза
Белая роза
III. СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК
Юнкера
Серебряный век
Самоцветы
Поэт
Поручик
Эмигрантка
Путники
Памяти Николая Степановича Гумилёва
Тень
Ворон
Памяти Николая II и его семьи,
расстрелянных в Екатеринбурге 17 июля 1918 года
Женщина в чёрном
Под балконом
Пуща
Тимирязевский лес
Грусть
Невлюблённая
Элегия
Осень
Мотив
О любви
Ночь
Пушинка
Пятно
Станция
Лето спешит
Письмо
Всё то ж
Ж/Д
Муссон
Ступени
Браслет
Кленовая осень
Прощёное воскресение
Вечер — импровизация
Полнолуние
Сегодня дождь
Чёрное озеро — апрель
Однажды
Челнок
Лес
«Аза» (цыганская трагедия)
Маки
Огни
Снежинка первая
Парк (вальс)
Один (по мотивам романа А. Дюма «Caesar»)
Фараон
V. ИМПРОВИЗАЦИЯ ПО КНИГЕ Э.СЕТОН-ТОМПСОНА
«РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ»
Королевская Аналостанка
Домино
Мустанг-иноходец
По следам оленя
Лобо
Бинго-Билингва
Вулли
Серебряное пятнышко
Красношейка
Мальчик и рысь
Месяц
Кипарис
Цыганская радуга
Слепой мальчик
Чёрные чётки
Балконная роза
Вороны
Цапля
Колдовство
Лучи
Река
Летучий мост
ЖИВОПИСЬ
«Мои», 1992, х/м, 100/80 см. Художник В. Бакшаев(Борисенко).
Обложка, внешняя сторона
Источник