Легенда о безымянном сыне Урызмага ч. 6
Часть II. Урызмаг и Шатана.
Околица села. Туманно,
Вдруг в тишине кто-то корИт.
Сидит старуха, шесть курганов,
Та с плачем с каждым говорит.
«Семь сыновей – красавцев было», —
«Холмы», кивает, «Видишь, твердь?!
И шесть из них ушли, уныло,
В Страну, с названьем горьким смерть.
Враги угнать пытались, мальчик,
Они погибли все тогда.
Один остался, он поскачет,
Спасать угнавшие стада.
Я вижу то, что ты отважен,
И верю, ты – достойный сын.
Не убивай, прошу, мне важно,
Не сироти меня и тын.
Лишь рань его, брось на дороге,
Чтоб жил, а я б подобрала.
Не растоптали б кони-ноги,
Будь покровителем тогда.
И стань, молю, молочным сыном,
И братом млечным, я велю!
Возьми в рот грудь мою едино,
Молю тебя! Молю! Молю!»
Взял в рот он грудь вдовы той старой,
Он стал, ей – сыном, сыну – брат.
Сам на коня вскочив устало,
Дал слово горца гордый нарт.
Вдвоём они с конём у моря,
Бурливы, в пене берега.
Он поплыли волнам, вторя,
Как рыбы, моря песнь долга.
Все табуны, стада терк-турков,
Погнали дальше по степи.
Погоню слышат там как будто
Их догоняет и вопит.
«Я задержу сейчас погоню,
А ты – добычу угоняй!», —
То Урызмаг кричит: «Всё понял!»,
И поспешил в родимый край.
«Эй, ты, рождённый что собакой,
А знаешь ль чьи угнал стада?
Мужчина ль ты, готовься к драке,
Возмездье ждёт тебя всегда!»
Как мухи зажужжали стрелы,
Мечом их резко отбивал.
«Я – брат молочный!», — мальчик смело,
В ответ на стрелы отвечал.
«Поклялся я, тебя не тронуть!
Ведь мать твою своей назвал.
И грудь во рту держал, законом
Тебя сберечь ей обещал.
Иди, мой брат, своей дорогой,
Там ждёт тебя твоя страна!»
«Клянусь же матерью я строго,
Не дам угнать я табуна!»
Запальчиво, не поминая
Тот парень всё же поскакал.
И парень видит, весть плохая,
Пустил стрелу в него, попал.
Прошла стрела да сквозь одежду,
Сорвала «братеца» с коня.
Так пригвоздила вземь невежду,
Что вырвать, сдвинуть, нет, нельзя.
Все, кто участвовал в погоне
Пытались вытащить стрелу.
Сил не хватило, парень стонет,
Пришлось мечом рубить броню.
Тут началось сраженье бурно,
Но мальчик их не пощадил.
Пол войска перебил терк-турков,
Немало крови их пролил…
Узрев, что потуги напрасны,
Его в бою не одолеть.
Тела забрали беспристрастно,
Умны в погоне будут впредь.
Догнал наш мальчик Урызмага,
Тот, как орёл, заклекотал,
То, словно сокол, с добрым знаком,
Свистел пронзительно и встал.
Пред ним стада – числа им нету,
Отары – там овец не счесть.
В селенье нартов ждёт победа,
Почёт в награду, также честь!
О них глашатаи трубили,
В волненье голос тех дрожал:
«Пригнали к нам, заполнили
всю площадь нартов Дележа.
Все, кто богат и кто попроще,
Зовут сюда – то добрый знак!
Скорей! На площадь все! На площадь!
Там главный нарт, наш Урызмаг!
Услышав зов, нарт возмутился,
«То ж всё же дОбыто тобой!
Придумал ты, сам славно бился,
Не буду я делить, друг мой!»
«Я понял – говоришь достойно!», —
речь нарта мальчик похвалил.
Стада, что привели спокойно
на части три он поделил…
«Одна часть – это нарта рода,
Ты – старший, это для родни.
Вторая – нарту по походу,
Её опять себе возьми.
Третья – моя, всё без обидок,
Тебе дарю, твой славен род.
Вол белый – это для поминок,
По мне справь, как минует год.
В стране у братьев донбеттыров,
Меня отправил сам в Страну******.
Забыл лишь только ты про сына,
И не признал свою вину».
Вскочив проворно на Аласа,
Он поскакал, боль так страшна.
И вскоре скрылся вон из глаза,
Ждала его в закат Страна.
Заплакал Урызмаг стыдливо,
Слёз водопад с отцовских глаз:
«О, жизнь, как ты несправедлива!
Сын, оглянись хотя бы раз…»
Не оглянулся мальчик, бремя,
«Я тороплюсь, закат грядёт.
Кончается, отец, то время,
Что дал БарАстыр мне вперёд!»
Пригнав батыр бакшиш шикарный,
Так говорит своей жене:
«В походе был, хозяйка, с парнем,
Что был бы радостью тебе.
Он на околице, родная,
Уходит, скоро ведь закат.
Ждёт там, в Стране судьба иная,
Барастыр ждёт его назад».
Шатана лишь услышав вести,
Уже к околице бежит.
И видит – парень ладный, в чЕсти,
Она, завидев то, кричит:
«Я в жизни так не нагляделась,
Ты оглянись, не пожалей!
Я – мать твоя», — она зарделась,
«Взгляни, сынок, взгляни скорей!»
Не оглянулся мальчик, бремя,
«Я тороплюсь, закат грядёт.
О, мать, кончается то время,
Что дал БарАстыр мне вперёд!»
В несчастье пала на колени,
Руками к небу: «Бог Богов!
От чувств пусть сердце кровью вспенит,
Прими с мольбой мою Любовь!
Свет солнца с хладом солнца мёртвых
Поставь Бог рядом у межи.
Останови свет в горных склонах,
Закат подольше задержи!»
И по её молитве в горных
Верхушках долго свет горел.
У врат в Страну наш мальчик чёрных
Стоит, привратник посмотрел:
«Ты опоздал, теперь, ты — странник,
Скитаться будешь в странных снах!»
«Неправ ты, Анимон, привратник,
Вон солнце светит на горах!»
С ним мальчик вместе обернулся
Рукой на горы показал,
Свет с них летел и щёк коснулся,
В нём Шатаны лик увидал…
Мать, увидав в мгновенье сына,
Ответно бросила кольцо.
Оно на палец и повинно,
Обвилось, озарив лицо.
С кольцом и массой впечатлений
В Страну вошёл, таков удел.
И на Барастыра колени
Привычно, чуть взгрустнувшись сел…
Когда ж Шатана воротилась,
Зарезан был тот белый вол.
Поминки справили, то длилось,
Как то гласят законы гор…
Да, Урызмаг, мне подсказали,
Хвала горам и всем Богам.
Весь скот, что с мальчиком пригнали,
Раздал всем нартским беднякам.
*) с байкой — здесь. весело, задорно
**) донбеттыр — (букв. «водный Пётр») — в осетинском нартском эпосе повелитель воды, морской стихии. Донбеттыр считался покровителем рыбаков, с ним были связаны несколько осетинских обычаев («донмаконд»)
***) хадзар (произносится хазар) — многофункциональное строение, расположенное во дворе жилого дома.
****) горкий знак — по древним осетинским обычаям, если почетные старики не могли присутствовать на общественных пирах, им выделяли их долю старшего – мясо лепешки, напитки. В данном случае слова Шатаны показывают, каким огромным авторитетом пользовалась она среди нартов.
*****) Ныхас или нихас (осет. Ныхас — буквально «беседа, речь, разговор») — название места собраний, игравшее роль общественной самоорганизации осетинского общества. В нартском эпосе ныхас обозначает место общих собраний нартов.
******) Страна мёртвых – в осетинском эпосе загробный мир.
*******) Бара;стыр (буквально, «наделённый сильной властью») — в осетинской мифологии владыка загробного мира. Без разрешения Барастыра никто не может попасть в загробный мир или выйти оттуда. Барастыр отправляет людей в рай (Дзанат) или в ад (Зындон), в соответствии с их земными деяниями. В известных случаях мертвец получает от Барастыра разрешение на побывку домой, но должен спешить вернуться в загробный мир до заката солнца, ибо после этого затворяются ворота царства мертвых и до утренней зари никто не может быть впущен. Поэтому осетины хоронят мёртвых до заката солнца, дабы покойнику не пришлось бродить у запертых ворот загробного царства вплоть до зари.
********) дзанат – рай
*********) зындон – ад.
**********) Арфан – конь Урызмага
***********) Алас – конь мальчика
************) Терк-турк – название страны в осетинском нартском эпосе, которая славилась своими тучными стадами. Осетинская мифология считает Терк-Турк самой богатой страной в мире. В Терк-Турк отправлялись нарты за добычей. В Терк-Турке было множество мелкого, крупного рогатого скота, лошадей.
*************) Анион – привратник в страну мёртвых
По древним религиозным представлениям осетин душа человека после его смерти переходит в потусторонний мир, где она продолжает жить. Там она нуждается во всем, что человек имел на земле. Поэтому родственники умершего несколько раз в году устраивали поминки. Осетинам-христианам полагалось устраивать в год двенадцать поминок, магометанам – десять. Расходы, связанные с поминками, были так велики, что нередко приводили семью умершего почти к полному обнищанию. Если обряд не выполнялся, родственники умершего подвергались упрекам со стороны односельчан, которые говорили, что покойник голодает на том свете. Обычай поминания нашел яркое отражение во многих сказаниях и, в частности, в таких словах сына Урызмага: «Отец мой Урызмаг совсем забыл обо мне. Не устраивает он по мне поминок, и бесприютен я здесь, среди мертвецов».
Источник
Песнь о Земле Густав Малер
Перевод стихов средневековых китайских поэтов в немецкой версии Ханса Бетге из симфонии-кантаты «Песнь о земле» Густава Малера (1908); последние четыре строки текста принадлежат Малеру.
Перевод выполнен в педагогических целях — в смысловом отношении он достаточно точен, но является не простым подстрочником, а авторским поэтическим переводом, поэтому в большинстве случаев не следует ритмике немецкого оригинала.
В качестве эквиритмического перевода, который может исполняться с музыкой Малера, см. перевод М.А.Кузмина (http://www.cdvpodarok.ru/pages-classic/library/obj_cd38155/+++ ).
Иллюстрация: Китай. Столик для рукоделия (19 век). Фрагмент столешницы. Тула, Областной художественный музей. Фото автора.
Застольная песнь о горестях земли (Ли Бо)
Вино мерцает в золотых бокалах,
но погодите пить, сперва спою вам песню!
Песнь о печалях вы сочтёте, верно, вздором.
Когда беда приходит, сад в душе пустеет,
вянет и мертвеет радость, пение смолкает.
И жизнь темна, и смерть темна.
О дома этого властитель!
Твой погреб полон золотыми винами!
Что ж, дайте эту лютню мне!
Играть на лютне, осушать бокалы —
одно к другому хорошо подходит.
Ведь в нужный миг бокал, до края полный,
ценнее, чем все сокровища земли!
И жизнь темна, и смерть темна.
А небосвод синеет вечно, и земля
веками будет неизменно расцветать весной.
А ты, о человек, ты много ль проживёшь?
Не сотню ж лет ты сможешь наслаждаться
всеми непрочными блаженствами земли!
Взгляните! В лунном свете над гробницами
мелькает дикое виденье, словно призрак —
то обезьяна! Послушайте, как вой её
вплетается в сладчайший запах жизни!
Теперь — вино! Теперь пора, друзья!
До дна испейте кубки золотые!
И жизнь темна, и смерть темна.
Одинокий осенью (Джан Цзи)
Осенней мглой курится синь пруда,
застыли травы, инеем покрыты,
как если бы художник пыль нефрита
поверх соцветий нежных раскидал.
Неощутим цветочный аромат,
холодный ветер клонит стебли к почве,
и скоро золотые лепесточки
пожухнут и на гладь воды слетят.
Устало сердце. Лампы огонёк
угас, меня склоняя к лени сонной.
Иду к тебе, приют мой потаённый!
Дай мне покой, я в бедах изнемог!
Я часто слёзы лью: я одинок.
И осень в сердце длится непрестанно.
О свет любви, неужто луч желанный
тех горьких слёз не высушит поток?
Круглый прудик, в середине
павильончик из фарфора,
частью зелен, частью бел.
Выгнувшись спиною тигра,
мост нефритовый над прудом
к той беседке устремлен.
Там сидят друзья под крышей,
в шёлк одеты, пьют, болтают,
кое-кто строчит стихи.
Рукава непринуждённо
свешены назад, а шапки
лихо смотрят набекрень.
Прудик мал, вода недвижна,
в ней как в зеркале чудесном
вверх ногами всё стоит.
Перевёрнута картина:
павильончик из фарфора,
бел и зелен, отражён;
Мост висит как полумесяц,
а друзья вниз головами,
в шёлк одеты, пьют, болтают.
О красоте (Ли Бо)
Девы юные у речки
лотоса цветы срывают.
Восседая меж растений,
лотосом подолы полнят
и смешно друг друга дразнят.
Солнце лица золотит им,
отражая в светлых водах
тонкие девичьи станы,
нежные девичьи взгляды,
ветерок разносит шутки,
развевает их одежды,
наполняет свежий воздух
ароматом благовоний.
О смотри, какие парни
показались кавалькадой!
Все блистательны как солнце,
по траве зелёной луга
юный движется отряд!
Под одним скакун играет,
и взбрыкнув, стремглав несётся
по траве, топча копытом
стебли нежные и листья
переломанных цветов.
Ах, как гордо плещет грива!
Жар исходит от ноздрей!
Светит солнце золотое,
отражая в водах лица.
И одна из тех красавиц
долго вслед с томленьем смотрит.
Неприступность — лишь притворство.
Искры глаз её огромных,
пламя тёмное во взгляде
выдают тоску и жажду
вожделеющего сердца.
Пьяный весной (Ли Бо)
А если жизнь всего лишь сон,
к чему весь груз забот?
Я пью, пока способен пить,
все сутки напролёт!
Когда ж пресыщусь я вином,
а погреб станет пуст,
я кое-как найду свой дом
и рухну спать без чувств!
Но что я слышу, пробудясь?
Пичуги в ветках звон.
А что, весна уж началась?
По мне, всё это сон.
Да! — прочирикала она.
Весна, пора утех!
Смотрю спросонья — впрямь весна,
и птичий звон и смех!
Налью-ка в кубок свой вина
и выпью сам с собой,
и буду петь, пока луна
не встанет надо тьмой.
Все песни спев, что суждены,
я вновь забудусь сном.
И что мне, право, до весны?
Я счастлив лишь вином.
Прощание (Мэн Хэо-Жань, Ван Вэй, кода — Малер)
И вот за горы солнце опустилось.
Во всех долинах вечер наступает,
неся с собою тень и холодок.
Смотри! Плывет серебряной ладьёй
луна по синеве морей небесных.
Я ощущаю, как вздыхает ветер
под сенью тёмных пихт.
Ручей во тьме рокочет благозвучно.
Цветы поблекли в сумеречном свете.
Земля спокойно дышит перед сном,
и все желанья кажутся мечтами.
Народ усталый по домам идёт,
чтобы во сне утраченное счастье
и молодость ещё раз пережить!
На ветках замолкает птичье племя.
Мир хочет спать!
Здесь у меня под пихтами прохладно.
Стою один и дожидаюсь друга.
Нам нужно попрощаться навсегда.
Мечтаю, друг мой, разделить с тобою
всё упоенье красотой вечерней.
О где ты? Как давно я жду тебя!
Брожу туда-сюда с моею лютней
по тропкам среди трав, росой покрытых.
О красота!
О вечною любовью пьяный мир!
Он спешился и протянул ему
напиток расставанья.
Тот спросил, куда он держит путь,
и почему так быть должно.
Ответил он, и голос был туманен:
Ах, мой друг,
мне в этом мире счастья не досталось!
Куда иду?
Иду скитаться в горы,
где сердцу одинокому спокойно.
Бреду в отчизну, в свой родной приют.
Я не останусь больше на чужбине.
На сердце тишь: я знаю, близок час!
Земля любимая, куда ни кинешь взор,
цветёт весной и снова зеленеет!
И всюду дали светят голубые!
Вечно… Вечно…
Источник