Моя редакция текста — Луна красавица лениво..
ЛУНА БЕССОННИЦЕЙ ЛЕНИВО…
Луна бессонницей лениво
Обходит черный лес небес.
Кусты руками разгибая,
Шагал разбойник через лес.
Вот колокольчик ближе, ближе
И вот уже невдалеке.
Глаза разбойника горели,
Блеснул булатный нож в руке.
Карету вдруг остановила
Его могучая рука.
С разбитым черепом на землю
Упало тело ямщика.
Полковник был не из трусливых,
Со шпагой выскочил в руке.
Смертельный бой у них начался
Вблизи кареты на песке.
Полковник храбро защищался,
Разбойник смело нападал,
И в сердце раненный полковник
На землю замертво упал.
Разбойник кинулся к добыче
И полушубок с него снял,
И, наклонившись над часами,
Отца родного он узнал.
Лошадки, службу отслужите
Последний раз для старика,
Отца на кладбище свезите,
Меня – в Сибирь наверняка.
Лошадки службу отслужили,
Отца на кладбище свезли,
А сына в цепи заковали,
В Сибирь на каторгу свезли.Луна — красавица.
Редакция текста — В. Кригер.
1. Луна, красавица, играя, обходит темный свод небес,
Кусты руками раздвигая, идёт разбойник через лес.
2. Звон колокольчика всё ближе и вот уже невдалеке.
Разбойник наглый и бестыжий, держал булатный нож в руке.
3. Лихих коней остановила, его могучая рука,
И пуля намертво сразила, младое тело ямщика.
4. Но не дремал полковник старый, со шпагой выскочил в руке,
Бой завязался страстный, ярый, вблизи кареты, на песке.
5. Полковник храбро защищался, разбойник смело наступал,
Коварный выстрел вдруг раздался, полковник, замертво упал.
6. Разбойник кинулся к добыче и плащ богатый с трупа снял.
Когда срывал часы привычно, отца родного вдруг узнал.
7. На руки взял, понёс в карету, труп неостывший старика,
Часы назад скрепил к жилету, сам сел на козлы ямщика.
8. Лошадки, службу отслужите, в последний раз для старика,
Отца на кладбище свезите, меня ж в Сибирь наверняка.
9. Солдаты почести воздали – гроб на лафете повезли.
А сына в цепи заковали, в Сибирь на каторгу свезли.
Виктор Кригер. 24.03. 2019 г.
Источник
Мацуо Басё. Хайку
пер. Владимир Н. Соколов
Луна-проводник
Зовет: «Загляни ко мне».
Дом у дороги.
Скучные дожди,
Сосны разогнали вас.
Первый снег в лесу.
Протянул ирис
Листья к брату своему.
Зеркало реки.
Снег согнул бамбук,
Словно мир вокруг него
Перевернулся.
Парят снежинки
Густою пеленою.
Зимний орнамент.
Полевой цветок
В лучах заката меня
Пленил на миг.
Вишни расцвели.
Не открыть сегодня мне
Тетрадь с песнями.
Веселье кругом.
Вишни со склона горы,
Вас не позвали?
Над вишней в цвету
Спряталась за облака
Скромница луна.
Тучи пролегли
Между друзьями. Гуси
Простились в небе.
Леса полоса
На склоне горы, словно
Пояс для меча.
Все, чего достиг?
На вершины гор, шляпу
Опустив, прилег.
Ветер со склонов
Фудзи в город забрать бы,
Как бесценный дар.
Долгий путь пройден,
За далеким облаком.
Сяду отдохнуть.
Взгляд не отвести —
Луна над горной грядой,
Родина моя.
Новогодние
Ели. Как короткий сон,
Тридцать лет прошло.
«Осень пришла!» —
Шепчет холодный ветер
У окна спальни.
Майские дожди.
Как моря огни, блестят
Стражи фонари.
Ветер и туман —
Вся его постель. Дитя
Брошено в поле.
На черной ветке
Ворон расположился.
Осенний вечер.
Добавлю в свой рис
Горсть душистой сон-травы
В ночь на Новый год.
Срез спиленного
Ствола вековой сосны
Горит, как луна.
Желтый лист в ручье.
Просыпайся, цикада,
Берег все ближе.
Свежий снег с утра.
Лишь стрелки лука в саду
Приковали взор.
Разлив на реке.
Даже у цапли в воде
Коротки ноги.
Для чайных кустов
Сборщица листа — словно
Ветер осени.
Горные розы,
С грустью глядят на вашу
Красу полевки.
В воде рыбешки
Играют, а поймаешь —
В руке растают.
Пальму посадил
И впервые огорчен,
Что взошел тростник.
Где ты, кукушка?
Привет передай весне
Сливы расцвели.
Взмах весла, ветер
И брызги холодных волн.
Слезы на щеках.
Одежда в земле,
Хоть и праздничный день у
Ловцов улиток.
Стон ветра в пальмах,
Грохот дождя слушаю
Ночи напролет.
Я — прост. Как только
Раскрываются цветы,
Ем на завтрак рис.
Ива на ветру.
Соловей в ветвях запел,
Как ее душа.
Пируют в праздник,
Но мутно мое вино
И черен мой рис.
После пожара
Лишь я не изменился
И дуб вековой.
Кукушки песня!
Напрасно перевелись
Поэты в наши дни.
Новый год, а мне
Только осенняя грусть
Приходит на ум.
На холм могильный
Принес не лотос святой,
А простой цветок.
Притихли травы,
Некому больше слушать
Шелест ковыля.
Морозная ночь.
Шорох бамбука вдали
Так меня влечет.
Выброшу в море
Свою старую шляпу.
Короткий отдых.
Обмолот риса.
В этом доме не знают
Голодной зимы.
Лежу и молчу,
Двери запер на замок.
Приятный отдых.
Хижина моя
Так тесна, что лунный свет
Все в ней озарит.
Язычок огня.
Проснешься — погас, масло
Застыло в ночи.
Ворон, погляди,
Где твое гнездо? Кругом
Сливы зацвели.
Зимние поля,
Бредет крестьянин, ищет
Первые всходы.
Крылья бабочек!
Разбудите поляну
Для встречи солнца.
Отдохни, корабль!
Персики на берегу.
Весенний приют.
Был пленен луной,
Но освободился. Вдруг
Тучка проплыла.
Как воет ветер!
Поймет меня лишь тот, кто
В поле ночевал.
К колокольчику
Цветку долетит ли комар?
Так грустно звенит.
Жадно пьет нектар
Бабочка-однодневка.
Осенний вечер.
Цветы засохли,
Но семена летят,
Как чьи-то слезы.
Ураган, листву
Сорвав, в роще бамбука
На время заснул.
Старый-старый пруд.
Вдруг прыгнула лягушка
Громкий всплеск воды.
Как ни белит снег,
А ветви сосны все равно
Зеленью горят.
Будь внимательным!
Цветы пастушьей сумки
На тебя глядят.
Храм Каннон. Горит
Красная черепица
В вишневом цвету.
Ты проснись скорей,
Стань товарищем моим,
Ночной мотылек!
Букетик цветов
Вернулся к старым корням,
На могилу лег.
Запад ли, Восток.
Везде холодный ветер
Студит мне спину.
Легкий ранний снег,
Только листья нарцисса
Чуть-чуть согнулись.
Вновь выпил вина,
А все никак не усну,
Такой снегопад.
Чайку качает,
Никак спать не уложит,
Колыбель волны.
Замерзла вода,
И лед разорвал кувшин.
Я проснулся вдруг.
Хочется хоть раз
В праздник сходить на базар
Купить табаку.
Глядя на луну,
Жизнь прошел легко, так и
Встречу Новый год.
Кто ж это, ответь,
В новогоднем наряде?
Сам себя не узнал.
Пастушок, оставь
Сливе последнюю ветвь,
Срезая хлысты.
Капуста легче,
Но корзины улиток
Разносит старик.
Помни, дружище,
Прячется в лесной глуши
Сливовый цветок.
Воробей, не тронь
Душистый бутон цветка.
Шмель уснул внутри.
Всем ветрам открыт
Аиста ночлег. Ветер,
Вишни зацвели.
Пустое гнездо.
Так и покинутый дом —
Выехал сосед.
Треснула бочка,
Майский дождь все льет.
Проснулся ночью.
Мать похоронив,
Друг все стоит у дома,
Смотрит на цветы.
Совсем исхудал,
И волосы отросли.
Долгие дожди.
Иду посмотреть:
Гнезда уток залили
Майские дожди.
Стучит и стучит
У домика лесного
Дятел-трудяга,
Светлый день, но вдруг —
Маленькая тучка, и
Дождь заморосил.
Сосновая ветвь
Коснулась воды — это
Прохладный ветер.
Прямо на ногу
Вдруг выскочил шустрый краб.
Прозрачный ручей.
В жару крестьянин
Прилег на цветы вьюнка.
Так же прост наш мир.
Спать бы у реки
Среди пьянящих цветов
Дикой гвоздики.
Он дыни растил
В этом саду, а ныне —
Холод вечера.
Ты свечу зажег.
Словно молнии проблеск,
В ладонях возник.
Луна проплыла,
Ветви оцепенели
В блестках дождевых.
Кустарник хаги,
Бездомную собаку
На ночь приюти.
Свежее жниво,
По полю цапля идет,
Поздняя осень.
Молотильщик вдруг
Остановил работу.
Там луна взошла.
Праздники прошли.
Цикады на рассвете
Все тише поют.
Вновь встают с земли
Опущенные дождем
Хризантем цветы.
Чернеют тучи,
Вот-вот прольются дождем
Только Фудзи бел.
Мой друг, весь в снегу,
С лошади упал — винный
Хмель свалил его.
В деревне приют
Всем хорош для бродяги.
Озимые взошли.
Верь в лучшие дни!
Деревце сливы верит:
Весной зацветет.
На огне из хвои
Высушу полотенце.
Снежный вихрь в пути.
Снег кружит, но ведь
В этом году последний
День полнолунья.
Персики цветут,
А я жду все не дождусь
Вишни цветенья.
В мой стакан с вином,
Ласточки, не роняйте
Комочки земли.
Двадцать дней счастья
Я пережил, когда вдруг
Вишни зацвели.
Прощайте, вишни!
Цветенье ваше мой путь
Теплом согреет.
Трепещут цветы,
Но не гнется ветвь вишни
Под гнетом ветра.
Владимир Соколов (БАСп)
Короткий очерк
Хайку — это суета сует, ловля ветра и томление духа. Для понимания хайку необходимо представить печаль и грусть одиночества, немного налета старины, много подтекста, мало слов — всего пять слогов в первой строке, семь — во второй и пять — в третьей. Хайку состоит из трех строк, но включает в себя весь окружающий мир и требует взамен лишь немного фантазии, внутренней свободы и воображения. В Древней Японии хайку являлось простым народным стихотворением, как, скажем, в России — частушка. Но хайку только внешне проста и народна, как это стихотворение Мацуо Басе:
После хризантем,
Кроме редьки,
Ничего нет.
1691г.
Перевод Т. И. Бреславец
Поэзия Мацуо Басе
М, Наука, 1981, 129
Поэт утверждает: внутренняя красота овоща может быть так же очевидна и прекрасна, как воспетые в японской лирике цветы хризантем. Но параллель частушки и хайку не заканчивается на народности происхождения, можно заметить и композиционную близость с японскими трехстишьями: каждая из стихотворных строк несет свою смысловую нагрузку: так, первая строка — теза, вторая — антитеза, а третья — озарение или катарсис. На этом близость с частушками и заканчивается, поэтому хайку ни в коем случае нельзя перевести в частушечном рифмованном виде, это не только опустит высокую поэзию до плебейского восприятия, но и погубит все то, что отличает человеческую сущность от животного братства.
Хайку — не стихи, а образ жизни, часть философского восприятия мира по дзэн-буддизму, для полного погружения в который требуется осмысление таких категорий, как единение истинности и красоты, гибкости в соединении печали и сострадания, тонкости и хрупкости в стремлении постичь внутреннюю жизнь самых незначительных предметов, что соотносится с дзэн-буддистским представлением о духовном слиянии человека с явлениями и вещами окружающего мира. Необходимо понимание очарования простых вещей, сочетания легкости, простоты и прозрачности с глубиной мысли и чувств. И самое главное, ради чего собственно создается хайку, — это озарение или просветление, наступающее не только вследствие долгих и мучительных раздумий, но и вслед внутреннему освобождению, почти мгновенно, неожиданно, вдруг.
Я чуть доплелся
До горной ночлежки, как
Вдруг глициний цвет
1686 г.
Мацуо Басе
Перевод В.С.
В хайку так сочетается простое и сложное, что разобраться может каждый, у кого возникнет желание погружаться в мир одиночества, грусти и счастья внутреннего прозрения, в мир наслаждений и открытий, мир, который вас окружает, но в который все же стоит внимательнее вглядеться.
Илья Свирин
Поэт-странник
Встретив этого немолодого уже человека, бредущего куда-то в одиночестве по запыленной дороге, многие его соотечественники были убеждены, что видят перед собой обычного бродягу, ночующего под открытым небом только лишь потому, что вряд ли найдется желающий предоставить ему кров. Все те, для кого дорога имела конкретную цель, кто спешил по своим делам, с пренебрежением поглядывали на этого скитальца, чей путь, казалось, был бесконечен. . Вот он сошел с узкой горной тропки для того, чтобы отдохнуть и перекусить. Но, хотя скудная трапеза давно окончена, этот человек не спешит вновь пуститься в путь. Как завороженный, он сидит на том же месте, будто что-то не дает ему двигаться. Из его сумы появляется тушечница и бумага, на которой странник оставляет несколько иероглифов:
Парящих жаворонков выше,
Я в небе отдохнуть присел, —
На самом гребне перевала.
перевод Веры Марковой
История стерла имена всех тех, кто прошел мимо этого человека, бросив на него надменный взгляд. За более чем три века, что протекли с тех пор, многое изменилось, и Япония теперь ассоциируется вовсе не с самураями и дзэн-буддизмом. Остались только эти три строчки и имя их автора — Мацуо Басе.
Детство Басе протекало в небольшом замковом городе Уэно провинции Ига, что на острове Хонсю. В 1644 году в семье самурая Мацуо Едзаэмона родился третий ребенок. Места, где прошли первые дни жизни будущего поэта, отличались необыкновенной красотой. И, возможно, именно эта гармония природы оказала воздействие на формирование его внутреннего мира и образов, впоследствии нашедших свое отражение в стихах. Уже став добровольным скитальцем, навсегда покинув свои родные места и не приобретя новых, Басе будет часто вспоминать о своей родине, о своем, как писал он сам, отождествляя себя с бродягой-вороном, «старом гнезде». Как известно, Басе — литературный псевдоним поэта, имя, под которым он запомнился своим соотечественникам и вошел в мировую историю. Главное имя этого человека, но далеко не единственное. В детстве, сразу же после рождения, его называли Кинзаку. Но по японскому обычаю, когда мальчик подрастал и становился мужчиной, на смену детским именам приходили имена мужские. Мацуо Манэфуса — так назвали будущего поэта, когда он стал взрослым.
Родители Кинзаку были людьми не очень богатыми, но образованными. Его отец и старший брат зарабатывали себе на хлеб преподаванием каллиграфии при дворах более обеспеченных самураев. И мальчик уже в ранние годы смог получить неплохое по тем временам образование. Особенно его увлекало чтение книг китайских авторов, таких, как знаменитый Ду Фу. Книги в те времена уже были доступны даже дворянам средней руки. Многим исследователям творчества великого поэта не дает покоя один вопрос: когда же его рука, держащая рисовую палочку, впервые прикоснулась к бумаге для того, чтобы оставить на ней хайку? Вполне возможно, что первые поэтические опыты Мацуо пришлись еще на те времена, когда он познавал жизнь в отчем доме. Но, скорее всего, юноша начал писать стихи уже после того, как отправился на услркение в замок знатного и богатого самурая Тодо Ешитавы.
С каждым днем поэзия захватывала Мацуо все больше и больше, и в конце концов он стал перед выбором — либо оставить службу для того, чтобы всецело предаться творчеству, либо, полностью или частично, отречься от своего таланта, получив взамен обеспеченную и лишенную всяких опасностей жизнь. Мацуо Манэфуса никогда бы не стал великим Басе, выбери он второе решение полностью посвятить себя поэзии стоило ему многого. Например, разрыва со своими родными. Безусловно, семья не одобрила его выбор, и после того, как Мацуо уходит из дома Ешитавы, на помощь близких ему рассчитывать не приходится.
Распрощавшись с Ешитавой, Мацуо отправляется в Эдо, теперешний Токио, — самый крупный японский город того времени. Все его богатство — сборник собственных стихов под мышкой и стихи ненаписанные — еще не прожитые мгновения радости встречи нового дня и печали расставания. К тому времени двадцативосьмилетний поэт уже заимел своих первых поклонников — стихи Собо, как он тогда подписывался, были опубликованы в нескольких популярных сборниках, не раз они звучали на распространенных тогда поэтических турнирах. Но кому, как не их автору, было известно: существовать только за счет своего творчества в Японии тех лет не представлялось возможным. И вскоре после приезда в Эдо поэт был вынужден поступить на государственную службу и заниматься строительством водных путей. Однако жизнь чиновника была для Мацуо невыносимой, и прошло совсем мало времени, прежде чем он вновь обрел свободу.
Мацуо Манэфуса становится учителем поэзии. В последователях у него никогда не было недостатка — есть сведения о том, что искусством составления стихов при его посредничестве овладело в общей сложности более двух тысяч учеников. Но известность не принесла Мацуо денег, и, по собственному признанию поэта, первые девять лет, проведенные в Эдо, стали годами постоянной нужды и заботы о хлебе насущном. Полностью посвятить свое время созерцанию и творчеству поэт смог лишь после того, как один из его учеников, сын богатого торговца рыбой Сампу, по-настоящему устроил его жизнь, подарив Мацуо небольшую хижину, расположенную в предместье Эдо Фукагава. Поэт с большой радостью принимает этот дар. Его потребности никогда не были велики; наоборот, он всегда сознательно предпочитал довольствоваться малым — горстью рисовых зерен и глотком родниковой воды. И маленькая неухоженная хижина на берегу заброшенного пруда, подвластная всем ветрам, была для него куда более желанной, чем огромный дворец. Это место, не отличавшееся особой красотой, научило поэта видеть прекрасное во всем, даже в самом обыденном пейзаже. В своей хижине Мацуо прожил всего лишь несколько лет, но она запомнилась ему надолго. У входа в свое жилище поэт посадил банановые пальмы. Поэтому и дом его вскоре стали называть Басе-ан (Банановая хижина). Отсюда происходит и псевдоним поэта, ставший намного более известным, чем остальные его имена. «Басе» переводится как «банановое дерево».
Но радость спокойной жизни была недолгой — в 1682 году во время страшного пожара, уничтожившего чуть ли не полгорода, хижина сгорела. Это было страшной утратой для Басе. Ничто теперь не держит его в Эдо. И в 1684 году он отправляется странствовать. Ученики отстроили его хижину, но прошлого было не вернуть. И до конца своих дней, до 1694 года, Басе вел образ жизни поэта-бродяги — у него теперь нет своего дома, и ему очень редко хочется оставаться на одном месте долгое время. Он путешествует в одиночестве, реже — с одним или двумя самыми близкими учениками. Его мало волнует то, что теперь он похож на обычного нищего, странствующего из города в город в поисках хлеба насущного. Потертая одежда и изорванные сандалии были для него более приемлемыми, чем одеяния короля поэзии. «Странник! — это слово станет именем моим», — напишет о себе Басе.
Именно путешествия становятся для поэта источником его вдохновения. После каждого из них появляется поэтический сборник. «Зимние дни», «Весенние дни», «Заглохшее поле». Эти названия более чем красноречивы. Странствия учат Басе многому. Он не заботится о завтрашнем дне, ибо живет даже не сегодняшним днем, а каждым мгновением. Он и умер во время одного из таких путешествий, заведшего поэта в город Осака.
Значительную и наиболее важную для нас часть наследия Басе составляют его хайку — трехстрочные поэтические миниатюры, состоящие всего из 17 слогов:
В чашечке цветка
Дремлет шмель. Не тронь его,
Воробей-дружок!
перевод Веры Марковой
Именно Басе разработал и передал своим ученикам многие эстетические принципы сложения хайку, имеющие глубокие корни в японской философии. Это «сатори» — состояние озарения, когда взгляду открываются вещи, недоступные другим людям, «саби» — слово, означающее одиночество, отчуждение от всего внешнего мира, воспоминания, навевающие светлую грусть. Такие ощущения были присущи поэту, когда он коротал свои дни у входа в банановую хижину, подолгу предаваясь раздумьям. Не покинули они его и после того, как Басе отправился странствовать. Но его эстетические взгляды постоянно менялись, эволюционировали. В лексиконе Басе постепенно появляются такие слова, как «каруми» — легкость и возвышенность, простота восприятия, «хосоми» — тонкость и ломкость, «сюри» — грусть, сочувствие и, наконец, «фуэки-рюко» — неизменная изменчивость мира, единство движения и покоя. Хайку Басе последних лет становятся еще более простыми. Сам поэт говорил своим ученикам, что он стремится к стихам, «мелким, как река Сунагава». Именно в простоте образов кроется истинная красота, считает Басе:
Только дохнет ветерок —
С ветки на ветку ивы
Бабочка перепорхнет.
Источник