Иван Марманов
Ивану было тринадцать лет, когда освободили Крым и Симферополь от фашистов. Отец партизанил, так его после изгнания немцев назначили председателем сельского Совета. Непонятное было время. Стук в дверь перед утром в июле 1944 года запомнился на всю жизнь. «Открывайте. Выселение». За месяц до этого из Крыма начали вывозить татар, греков, болгар. Высылка походила на эвакуацию начала войны. Спешка, чекисты подгоняли, загружая в вагоны. Состав из тридцати восьми вагонов большие населённые пункты проходил в ночное время, днём стояли на глухих разъездах. Никто не знал, куда везли. Семья Мармановых была большая – семеро детей. Навстречу шли эшелоны с людьми и боевой техникой добивать фашистов.
На остановках разрешено было выходить из вагонов, но не удаляться от состава. Вагоны не были оборудованы для перевозки людей – ни нар, ни стеллажей, ни полок. Удобства – два старых ведра для нужды и два под воду.
Привезли в город Серов Свердловской области. Разместили в старой школе. Первое время сильно помогали ссыльные кулаки, обосновавшиеся здесь с тридцатых годов. Несли всё, что могли. Обжились. Отец стал работать кузнецом. Приходилось отмечаться в комендатуре. Строго было. За прогул на работу грозил срок до трёх лет. За опоздание – один год.
Наверное, судьба благоволила Ивану Дмитриевичу. Комендант поспособствовал толковому мальчишке получить разрешение на учёбу в геологоразведочном техникуме. Его слова: «Человеком стать можно всюду, надо только очень захотеть!», Марманов запомнил на всю жизнь.
Распределение после окончания техникума было только в те места, где были спецкомендатуры. Иван Дмитриевич получил направление в Якутию, но до места не доехал. Его сняли с поезда и доставили в Свердловскую тюрьму. Техникум находился в ведении НКВД, там шла постоянная слежка за студентами. Стукач донёс, что Марманов читает стихи, много философствует. Ему всего было 18 лет. В свердловской тюрьме к Марманову приклеилась кличка «философ», которая шла за ним по пересылкам, этапам и лагерям. С этой кличкой он вышел и из омской тюрьмы в 1957 году. Но до этого путь был в пересылку, оттуда на пятьсот первую стройку, на строительство секретной северной железной дороги Чум – Салехард — Игарка. Надым – одна из железнодорожных станций этой дороги.
Большего оптимиста, чем Иван Дмитриевич, я не встречал. Чёрная шляпа, полупальто или полушубок, геологические сапоги. За спиной рюкзак. Он мог остановиться в парке и начать читать стихи. Тут же слетались воробьи. Начинали переговариваться – цвикать. «Воробьи – бомжики городские, они меня понимают и любят. В любой город приеду, как тут же буду ими окружён. Перезваниваются, наверное, сообщают о моём приезде».
Всю жизнь Иван Дмитриевич строил дороги и аэродромы. Немаленькие должности занимал: главным инженером, заместителем управляющего треста, технологом работал. Северные дороги – дорогостоящее занятие. Как-то он подсчитал, что 200 километров между Надымом и Пангодами обойдутся в сумму, как если бы эти километры засыпать сплошным слоем пятирублёвых монет в пять сантиметров толщиной, шириной в три дорожных полосы.
Его квартирка находилась на пятом этаже. Дверь без замка и без звонка: стучите, если хозяин дома,- заходите. Чекистов замки не остановят, это крепко запомнил Марманов.
Бывало, придём к нему, на столе всё, что есть в доме. Рюмки хрустальные, тарелки из сервиза. Сажает за стол, наливает, тут же читает стихи, тут же подкидывает тему для разговора. Его грассирующий голос заполняет помещение. Сначала удивляло, что сам Иван Дмитриевич за стол не садился. А потом как-то всё прояснилось. В его маленькой кухонке на полке стояли помятая из алюминия кружка, из алюминия тарелка, в кружке торчала из алюминия ложка. И ел бывший ЗЭК, сидя на табуретке лицом к стене, с тарелкой на коленях. Бог знает, какие воспоминания в это время приходили ему в голову. И не приведи господь, кому-то в это время зайти на кухню…
На один из юбилеев, трест подарок сделал – отремонтировали квартиру. Так Иван Дмитриевич с гордостью на арку показывал, на паркет, распахивал дверки длинного шкафа, в котором висели сорок костюмов.
«У меня заявление в Отделе кадров есть. Как помру, все бомжи, кто придёт провожать меня, все по костюму получат. В кармане каждому по 500 рублей. Пусть помянут». И наковальня стояла в прихожей на паркетном полу. Та наковальня из кузницы лагеря, в котором он отбывал срок.
То за мыслями гнался,
То от них убегал.
То от берега рвался,
То свой берег искал.
О себя спотыкался,
Обвиняя других.
И порой заблуждался;
Где друзья, где враги…
Были взлёты и срывы.
И, играя с судьбой,
Сколько раз над обрывом
Зависал я ногой.
Только, падая с кручи,
Не дрожал я душой
И стремился за тучи
Ухватиться рукой.
От меня убегала
Недоступная высь.
С каждым днём оседала
Без фундамента жизнь.
Никому я не верил
И ни с кем не дружил.
Дом – без окон, без двери,
Все в земле этажи.
Надо дом перестроить
От обрыва вдали,
Надо силы утроить,
Чтоб никто не свалил.
Небо низкое, слякоть.
Ни скворцов. Ни грачей.
Как не хочется плакать
На глазах у людей.
Не сломал себе крылья
И не бросился в плач.
Предо мною бессильным
Оказался палач.
Здесь не увидишь воронья,
Ни воробья и ни сороки
Тут средь берёзок одиноких
Нас трое: ветер, снег да я.
Чуть виден след моей лыжни,
Вот-вот его задует ветром,
Но километр за километром
Пройти мне надо в эти дни…
Не сделать это – не могу,
Погибнуть не имею права.
Не то останусь я в долгу
Перед собой и пред Державой.
Земля с водою прочно смёрзлась,
И ни травинки, ни куста.
Гусянки ягель с тундры стёрли.
Исчезли чумы. Пустота…
И жили ненцы здесь когда-то
На «ты» с полярной темнотой.
Но сгрызли «Камацу» клыками
Ямала панцирь вековой.
И тундра гибнет! Гибнет глупо.
И кто теперь спасёт её,
Когда Ямал похож на трупа,
А мы, толпа, на вороньё?
Не для кого здесь нет преграды
Творить нечистые дела.
Как поминальные лампады
Горят над тундрой факела.
И полуостров с болью стонет
С температурою огня.
Народ его в заботах тонет,
Не зная завтрашнего дня.
Блуждает по земле поверие:
Живут в деревьях имена.
Гляжу на ели – вижу Берию,
В берёзках вижу Шукшина.
В рябинах – голос, лик Есенина,
Легко и грустно на душе.
В большом бревне я вижу Ленина,
Но никогда не в шалаше.
Я среди елей вижу гномов,
Они сыграли роль в судьбе.
Синеют ели у обкомов,
Всегда у зданий КГБ.
И, может, для кого-то ново,
Но доказательству – земля,
Что ели вечно жаждут крови
У стен московского кремля.
Но если истинно поверье,
То за какие же грехи,
Неужто за своё доверие
Врастёт народ наш в лопухи.
Ему б врастать в сады плодовые,
И в них оставить имена.
Но каждый день реформы новые,
Вот-вот добьют его сполна.
Свою скорбящую звезду
Ищу глазами в небе южном.
И мне её найти так нужно.
Найду её иль не найду?
Вон та с созвездием слилась,
А та упасть поторопилась.
Одна мечта в тебе сбылась,
Другая – на куски разбилась…
Здесь облака совсем другие,
И запах ветра не такой,
И даже звёзды не такие
Висят над самой головой.
А небо низкое, седое,
Боюсь задеть его плечом.
Оно ничуть не голубое.
Не хлещут молнии бичом,
И не гремят раскаты грома,
Боясь нарушить тишину….
И трудно нам, на окоёме,
От солнца отличить луну.
А дни заметно убывают,
А ночи всё длинней, длинней.
Они и белыми бывают.
Я рад, что нет здесь чёрных дней.
В родной избушке
В избушке с болью кто-то дышит,
Тоской завешано окно.
А я под этой низкой крышей
Так не бывал уже давно.
Дым из трубы всё реже, реже,
В неделю раз, а то и нет.
Хотя глядят оконца те же
В заросший садовый просвет.
Здесь чьи-то дни ползут улиткой,
И над избой висит беда.
Скорей впусти меня калитка,
Пока совсем не опоздал!
За мною ветер злой, холодный
Летит, закутавшись в снега.
Метель оленям быстроходным
Вцепилась в звонкие рога.
И слышу я угрозу ветра:
«Остановись! Остановись!»
А даль сама взлетела ввысь,
В лицо швыряя километры.
Привык я вьюгами дышать
И для меня они – не трудность!
Тебе ли, ветер, удержать
Мою стареющую юность?
Твердишь мне: «Эй, поберегись!»
Пойми, напрасно свирепеешь,
Ведь ты лохмотьями пурги
Заткнуть мне глотку не сумеешь.
Пускай, вся тундра подо мной
Снегами вспенится коварно.
Я след в сугробах Заполярья
Оставлю чистый и прямой.
Рвутся нити дождя на стекле,
Обрываются мысли без слов.
За окошком на мокрой земле
Горечь тихая чьих-то шагов.
Отпечатки…Чужие следы.
Кто-то брёл, с суетою покончив.
Отпечатки…И мутной воды
Там холодное многоточье,
Где случайно оброненный шарф
Извивался, тянувшись за следом…
Кто-то делал решительный шаг.
Ну, а если тот шаг уже сделан?
Здесь нельзя ни минуты терять,
Вдруг и встретить ему будет некого?
Разбивая холодную грязь,
Я бегу догонять человека.
После Спаса дня.
Есть Бог – негаснущая Сила,
И у природы график свой:
Вот Спас прошёл – вода остыла,
И как рукой смахнуло зной.
Давно ли жаждали прохлады?
Сегодня хочется тепла.
И не горят в углу лампады,
И свет не льётся из угла.
А время избы покосило,
Погнуло спины стариков,
В углах лампады погасило,
Чтоб мы не верили в богов!
Но как без них? Как грянут беды,
Так снова бьём в колокола.
Без веры в Бога – нету света,
Как нет и хаты без угла!
Сюда скворцы не долетают,
Не долетают журавли.
Здесь даже в мае нет проталин
И с небом смёрзся край земли.
Порой не знаешь, что здесь проще:
Себя найти иль умереть.
А ветер снег в снегу полощет
И задувает жар в костре.
А жить так хочется и хочется!
Но если умирать в снегах,
То так, чтобы в пути оконченном
Остаться мёртвым на ногах.
Вот я снова возвращаюсь к дому,
Но теперь уже издалека.
Кажется, мне цвет родных черёмух
Озером парного молока.
Вот мой дом под красной черепицей.
Вижу – стал взрослей и гуще сад,
Из трубы всё так же дым струится,
Как струился десять лет назад.
Под окном грустит всё та же слива,
Нахлобучив крону набекрень.
И всё та же жгучая крапива
Вдоль тропинки лезет на плетень.
Кабы мне вот так, как пыль с одежды,
С плеч стряхнуть и десять лет дорог…
Здесь совсем всё было бы как прежде…
Если б мама вышла на порог.
Дом не дом, если он опустел,
Если в нём отсмеялись, отплакали.
Если окна в глухой темноте
Скорбно крестятся серыми плахами.
Дом бы жил и жил бы всегда,
Если б слышал он голос ребёнка,
Если б снова, как было тогда,
Во дворе трепетали пелёнки…
Источник
За лагерем.
- Добавлена на сайт 2009-04-29 15:54:56
- Год создания 2008
- Раздел: Художественная Фотография
- Просмотров: 1725
- Рейтинг: 10
- Кто голосовал: AkvamarinstanislavGWWFeelHelgaboluhpoltavaRossKaluzhaksevenca
- Добавить в избранное
- Убрать из избранного
Из книги человека, который прошел лагеря 501-й стройки.
Книга была выпущена очень малым тиражом и в продаже её нет и не будет.
Марманов И.Д. Страна деревянного Солнца.
Часть первая.
Страна деревянного Солнца.
На политической карте Советского Союза официально эта страна не была выделена цветным контуром, но географическое ее положение было четко определено — с Запада на Восток вытянулась эта страна одним могучим строительным коридором протяженностью 1280 километров, под проложение СталинсКОЙ железной дороги — «Чум — Салехард — Игарка».
Территорию этой страны пересекают могучие реки Обь, Енисей и средние, такие, как Пур, Таз, Надым, Правая Хетта, Турухан. Просторы этой страны расположены в зоне вечной мерзлоты, в зоне болот и голой тундры, прижимаясь то с Севера, то с Юга к Полярному кругу, они славились лютыми морозами, колючими сильными ветрами и полярной темнотой. И, видимо, потому, что в этой стране никому не хватало ни света, ни тепла, ее гербом стало деревянное солнце, которое восходило над воротами каждого лагеря этой страны, состоящей из двух исторических областей — Область 501-й стройки. и Область 503-й стройки.
Граница между ними проходила в районе Старого Уренгоя, в пятнадцати километрах от реки Пур.
Границы этой страны охранялись самым тщательным образом, только вместо наблюдательных вышек — сторожевые. Службу несли солдаты внутренних войск численностью до 45 тысяч человек и «добровольцы», из числа заключенных и несколько сот обученных собак.
Охраняли не край, не страну, а жителей этой страны. Именно на их долю выпала участь построить самую Северную железнодорожную магистраль «Чум — Салехард — Игарка», которая должна быть открыта под регулярное движение в 1955 году.
Образование «Страны деревянного Солнца» началось с 1947 года, а в 1949 году уже окончательно определились контуры ее географического положения. Столь длительный период определения границ этой страны был вызван тем, что первоначально Северная железнодорожная магистраль должна проходить от станции Чум через Лабытнанги и далее проходить по полуострову Ямал до поселка Мыс Каменный, где намечал ось строительство стратегического речного порта для базирования подводных лодок по типу Балаклавской гавани.
После тщательных изысканий оказалось, что Северная Балаклава на Мысе Каменном построена быть не может по причине мелководья Обской губы в данном районе и блуждающего ее фарватера, а также слабых ее берегов.
В 1949 году было принято решение: задуманное сооружение разместить на реке Енисее. Протяженность трассы увеличилась в несколько раз, условия усложнились, потребность в ресурсах увеличилась, сроки строительства перенесены были с 1950 на 1952 год. С этого момента и определились границы географического положения строительного коридора под Сталинскую железную дорогу «Чум — Салехард — Игарка», и коридор этот был назван заключенным под номером 540 «Страной деревянного Солнца», а самого его товарищи окрестили «Философом».
У Философа были основания окрестить эту географическую площадь именно так. Поскольку трасса проходила в Приполярном и Заполярном районах, то длинные ночи в зимнее время года и постоянные метели лишали строителей возможности видеть Солнце, даже в летнее время это не всегда удавалось из-за мрачной облачности и частых дождей — это, во-первых, а во-вторых, над воротами каждого лагеря было оригинально — руками столяров и плотников — смастерено деревянное Солнце. Это был огромный полукруг оранжевого цвета, от которого отходило множество желтых лучей, выполненных из узких реек. Даже если на все лагерные Солнышки не хватило краски, все равно они выделялись и говорили сами за себя — это Солнце. Такого рода солнце никогда не знало заката, оно всегда готовилось к полному восходу. Но на его восходе не пели птицы, не мычали коровы, не горланили петухи. Пели только ветры, кружа сухой снег, раздавались окрики солдат, звучали грубые команды «проходи», повизгивали сторожевые псы. Каждое такое солнце вечно пыталось вставать, но подняться не смогло над проходной В зону — в бурелом человеческих судеб.
Оно словно запутал ось в паутине колючей проволоки, ко¬торая козырьком свисала чуть выше его лучей.
А природное Светило, видимо, из-за боязни запутаться в ершистых проволочных ограждениях лагерей, расположенных через каждые восемь-десять километров друг от друга на всей трассе от станции Чум до Игарки, остерегалось лишний раз по казаться над этой чудовищной страной.
Но, несмотря на скудное количество солнечных дней, на отсутствие природного света «Страна деревянного Солнца» жила по муравьиным законам. Работа кипела почти на всей трассе одновременно — где-то осуществлялись подготовительные работы, ставились палатки, сооружались на первое время землянки, строились ограждения и бараки, прокладывались зимние дороги и строились водопропускные сооружения, разрабатывали грунтовые карьеры, возводилось земляное полотно, укладывались рельсы и последовательно появлялся результат каторжного труда — шли поезда — паровозы «Овечки», «Щучки» и «Яшки» подавали вагоны со строительными материалами, продуктами и с новой рабочей силой — с людьми, осужденными по разным статьям на разные сроки. Лидирующими были сроки от пяти до десяти лет и в основном по указу от 04.06.47 по части 1-1. По указу Н-Н сроки были до 25 лет. Тяжеловесами от 10 до 20 лет было много осужденных по ст. 58, по разным ее пунктам — от измены Родине до «Языка» — пункта 1.0 — за нелестные высказывания в адрес советского строя или за плохие отзывы о его технике.
Марманов И.Д. Страна деревянного Солнца.
Источник
➤ Adblockdetector