По уши я в тебя влюблен
Текст песни: Моя королева подарила мне сон,
Дорогая по уши в тебя влюблен.
Моя королева подарила мне сон,
Дорогая по уши в тебя влюблен.
Моя королева подарила мне сон,
Дорогая по уши в тебя влюблен.
Запомнились мне километры миражи,
Мы унеслись вне закона потому, что любим жить.
Под солнцем виснем, то лето диктовала мне любовь.
Оторвались в зеркале заднего вида никого,
Проснись укажи на карте улицу и дом,
Мотор накалён меня словно несет,
Солнце песок по-любому взяли свое.
Мы подорвались без слов
Панама плавки весло и загребли
С тобой туда где нас никто не найдет
Принцесса и море моя муза ты в доле
Мы напишем историю словами на песке.
Беглецами от кого-либо до рая,
Меня манит красота твоя надо бы успеть.
До заката кров сколотить,
Звезды с небо собрать и тебе подарить.
Дров нарубить, ночью оберегать сон.
Я по уши в тебя влюблен.
Я по уши в тебя влюблен.
Я по уши тебя влюблен.
Ночью оберегать сон.
Я по уши в тебя влюблен.
Я по уши в тебя влюблен.
Я по уши тебя влюблен.
Ночью оберегать сон.
От дождя укрою, спрячу за спиною,
Разгоню те тучи что собою, закрывали солнца свет.
Я мосты построю, для тебя буду супер-героем,
Мне с тобою по колено море, будем жить не зная бед.
От дождя укрою, спрячу за спиною,
Разгоню те тучи что собою, закрывали солнца свет.
Я мосты построю, для тебя буду супер-героем,
Мне с тобою по колено море, будем жить не зная бед.
А ты не спорь даже манн,
Это любовь что подарок или боль, что до талого с тобой.
Досыта флюидами накормит взгляды
После будет, то чего загадывать не надо…
Моя королева подарила мне сон,
Дорогая по уши в тебя влюблен.
Моя королева подарила мне сон,
Я по уши в тебя влюблен.
Моя королева подарила мне сон,
Дорогая по уши в тебя влюблен.
Моя королева подарила мне сон,
Я по уши в тебя влюблен.
Моя королева подарила мне сон,
Дорогая по уши в тебя влюблен.
Моя королева подарила мне сон,
Я по уши в тебя влюблен.
Моя королева подарила мне сон,
Дорогая по уши в тебя влюблен.
Моя королева подарила мне сон.
Источник
Солнце Светит — Псалмы за упокой
Солнце светит для всех,
Для меня уже нет.
Я лежу во гробе
И не вижу свет.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Крышка уж не давит,
Не теснит доска,
Скорби все умолкли,
Отошла тоска.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Уснула я навечно
Непробудным сном.
Сердце уж не бьется
И не слышу звон.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Глаза уже закрылись:
Прощай мой белый свет.
Одна мне дорога:
Идти на ответ.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Прощайте, родные,
Все мои друзья.
Обитель мне готова —
Сырая земля.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Вырыта могила
В лютой тишине.
Не плачьте родные
Долго обо мне.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Сырой и глубокий
Вырыт мне приют.
При последнем часе
Вечную память пропоют.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Не ходи, прохожий,
Не топчи пой прах.
Я теперь уж дома,
Ты еще в гостях.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Спите, наши родные,
Спите крепким сном.
Вы к нам не придете,
А мы то к вам придем.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Могильная прохлада.
Для всех она страшна,
Н**и неизбежно
Готовиться туда.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Куда наши предки
Давно уже ушли,
Пойдут и наши детки,
Пойдем туда и мы.
Святый Боже.
Святый крепки.
Святый бессмертный.
Помилуй нас.
Аллилуйя.
Аллилуйя.
Аллилуйя.
Это текст Псалмом за упокой. Существует он не одно столетие. Поэтому автором считать меня — бестактно по отношению к религиозным людям и нашим предкам. Я просто услышал и передал эти стихи. Перечитайте и Проникнитесь этим.
Источник
Аккорды песен для гитары и укулеле
Кино (В. Цой)
Группа «Кино» стала символом перестройки. Образовалась команда в 1981 году и изначально называлась «Гарин и гиперболоиды», но год спустя коллектив выступал под названием «Кино». Тексты песен, написанные лидером группы Виктором Цоем, несли в себе революционные призывы, востребованные массами в это время. «Киномания» пришла в СССР после выхода фильма «Игла», в котором Цой сыграл одну из главных ролей. История коллектива закончилась вместе со смертью Цоя, погибшего в автокатастрофе летом 1990 года.
|
|
Идея, программинг и поддержка: Антон Гавзов admin@muzland.ru
При использовании материалов сайта, ссылка на источник обязательна!
Источник
Не дай погаснуть Свету своему!
В американском фантастическом фильме «Интерстеллар» (если не смотрели — посмотрите непременно) неоднократно звучали вот эти красивые строки, которые очень мне запали в душу:
Не уходи смиренно, в сумрак вечной тьмы,
Пусть тлеет бесконечность в яростном закате.
Пылает гнев на то, как гаснет смертный мир,
Пусть мудрецы твердят, что прав лишь тьмы покой.
И не разжечь уж тлеющий костёр.
Не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы,
Пылает гнев на то, как гаснет смертный мир.
Оказалось, что это не полный стих, а лишь первые строки из стихотворения Томаса Дилана (Томас Дилан). Полный стих на английском звучит так:
Do not go gentle into that good night,
Old age should burn and rave at close of day;
Rage, rage against the dying of the light.
Though wise men at their end know dark is right,
Because their words had forked no lightning they
Do not go gentle into that good night.
Good men, the last wave by, crying how bright
Their frail deeds might have danced in a green bay,
Rage, rage against the dying of the light.
Wild men who caught and sang the sun in flight,
And learn, too late, they grieved it on its way,
Do not go gentle into that good night.
Grave men, near death, who see with blinding sight
Blind eyes could blaze like meteors and be gay,
Rage, rage against the dying of the light.
And you, my father, there on the sad height,
Curse, bless, me now with your fierce tears, I pray.
Do not go gentle into that good night.
Rage, rage against the dying of the light.
Я стал искать в Сети и нашел аж несколько переводов данного произведения Томаса Дилана «Do not go gentle into that good night», которые мне понравились еще больше, чем то, что звучало в фильме «Интерстеллар». Вот одно из них:
Не гасни, уходя во мрак ночной.
Пусть вспыхнет старость заревом заката.
Встань против тьмы, сдавившей свет земной.
Мудрец твердит: ночь — праведный покой,
Не став при жизни молнией крылатой.
Не гасни, уходя во мрак ночной.
Глупец, побитый штормовой волной,
Как в тихой бухте — рад, что в смерть упрятан.
Встань против тьмы, сдавившей свет земной.
Подлец, желавший солнце скрыть стеной,
Скулит, когда приходит ночь расплаты.
Не гасни, уходя во мрак ночной.
Слепец прозреет в миг последний свой:
Ведь были звёзды-радуги когда-то.
Встань против тьмы, сдавившей свет земной.
Отец, ты — перед чёрной крутизной.
От слёз всё в мире солоно и свято.
Не гасни, уходя во мрак ночной.
Встань против тьмы, сдавившей свет земной.
Еще один перевод:
Не позволяй себе уйти смиренно в ночи тьму —
Гори все ярче, хоть неотвратимо меркнет небосвод
Кто вечно ищет свет, воздастся лишь тому.
Коль мудр, в конце пути не удивись тому,
Что тщетная мольба свет снова не вернет.
Не позволяй себе уйти смиренно в ночи тьму.
Коль сердцем добр, то избеги душевных смут,
Не сожалей, что сгинул вешний хоровод!
Кто вечно ищет свет, воздастся лишь тому.
Жар-птицу коль сумел схватить за хвост саму,
Ликуй! Пусть мчит тебя живой водоворот —
Не позволяй себе уйти смиренно в ночи тьму
Тебя, тонущий в скорби, не пойму:
Возрадуйся — вон звездный дождь идет.
Кто вечно ищет свет, воздастся лишь тому.
Отец мой, что учил меня уму,
Благослови теперь меня с заоблачных высот
Не позволяй себе уйти смиренно в ночи тьму —
Кто вечно ищет свет, воздастся лишь тому.
А вот — наиболее понравившийся мне перевод. Не в бровь, а в глаз! Прямо в точку! Прямо в мое сердце!
Не уходи безропотно во тьму,
Будь яростней пред ночью всех ночей,
Не дай погаснуть свету своему!
Хоть мудрый знает — не осилишь тьму,
Во мгле словами не зажжёшь лучей —
Не уходи безропотно во тьму,
Хоть добрый видит: не сберечь ему
Живую зелень юности своей,
Не дай погаснуть свету своему.
А ты, хватавший солнце налету,
Воспевший свет, узнай к закату дней,
Что не уйдёшь безропотно во тьму!
Суровый видит: смерть идёт к нему
Метеоритным отсветом огней,
Не дай погаснуть свету своему!
Отец, с высот проклятий и скорбей
Благослови всей яростью твоей —
Не уходи безропотно во тьму!
Не дай погаснуть свету своему!
Красиво, не правда ли? И какой глубокий смысл!
Да, Тьма сильна, но не нужно отчаиваться и опускать руки. Да, Тьма сильна, но нужно противостоять ей — даже если мы слабы. Да, Тьма сильна, но если мы, даже будучи слабы, противостоим ей — мы не даем погаснуть своему свету и не уходим во тьму.
И у меня, по мотивам всего вышеизложенного родились такие вот строки:
Так встань же против Тьмы, сдавившей свет!
Восстань ты против Злобы и всех Бед!
Не уходи безропотно во тьму!
Не дай погаснуть свету своему!
Будь яростней пред ночью всех ночей!
Не уходи смиренно, будь смелей!
Не гасни, уходя во мрак ночной!
Встань против Тьмы, сдавившей свет земной!
Источник
Новая публикация в Золотом Руне
Из цикла «Когда-нибудь, не на этом свете…»
***
Когда-нибудь, не на этом свете,
а может быть, не на этой планете,
но всё будет так, как хочу.
В каком-нибудь древнем плюсквамперфекте,
иль новом ещё небывалом проекте —
прижмусь к твоему я плечу.
Сквозь дождь и туман, сквозь пространство и время,
в угольное смерти ушко
проникну, приникну, всем телом согрею,
всю жизнь прошепча на ушко.
Я стрелки часов обломаю и выброшу,
сожгу все календари,
но я тебя выношу, выгрызу, выпрошу
у розовой этой зари.
А солнце горит, как рана,
и мне говорит, что рано.
А звёзды только затем и нужны,
чтоб там отыскать свою.
Руки, что их зажигают, нежны,
но держат нас на краю.
О скольких уже поглотила пасть,
заоблачный ров бездонн,
но наша звезда нам не даст упасть,
сама упав на ладонь.
И, божьей коровкой на ней светясь,
легко улетит назад,
но я буду знать: это наша связь
зовёт меня в звёздный сад.
И если солнце — одно на всех,
для камня и для песка,
то эта звезда — и мой плач, и смех
узнает издалека.
Она чуть слева, наискосок,
со мною в ночи любой,
светит оттуда прямо в висок,
транслируя мне любовь.
Ты любил меня светлой, воздушной,
золотой, завитой, молодой.
Полюби меня старой, ненужной,
неказистой, больной и седой.
Отражась в зеркалах, обижаюсь
на безжалостный времени след.
Я всё больше к тебе приближаюсь
по обшарпанной лестнице лет.
С каждым днём мы всё ближе и ближе.
Но любовь — не источник утех.
Полюби меня чёрненькой, слышишь?
Белоснежка завидна для всех.
Что ты скажешь, увидев морщины
и поблёкшие пряди волос.
Мы пред старостью все беззащитны,
если б встретиться нам довелось.
Но я знаю — осушишь мне щёки
поцелуями жарче весны,
и их будет без счёта, без счёта,
и объятия будут тесны.
Ты полюбишь как прежде — любую,
пусть я буду один лишь скелет.
И иду я наощупь, вслепую,
в твои руки по лестнице лет.
***
Устав из каждого болота
себя за волосы таскать,
ушла в себя, в свои тенёта,
тебе меня не отыскать.
Прости мне это вольнодумство
и дерзость слова моего,
нездешним воздухом подуло —
и я присвоила его.
Несбывшееся может сбыться,
сведя все пазлы и края,
а после улететь как птица
в необозримые края.
Теперь мне часто только снится,
как мы вдвоём с тобой живём.
Привыкла к счастью как к синице,
что обернулась журавлём.
А им, меня к себе влекущим,
окликнуть издали б: «Лети!».
Но на пути к небесным кущам
как пламя адово пройти?
А мир безумен и бездарен,
бездушен и опустошён.
Ему не слышен запах гари —
он обоняния лишён.
Хоть щели затыкаю ватой —
ежегодичная возня —
но прорывается как фатум
метафизический сквозняк.
И задувает нашу свечку —
ту, что горела на столе.
Моё продрогшее сердечко
в твоём нуждается тепле.
В нём щели не закроешь ватой,
и Бог, увы, не Айболит.
У счастья вкус солоноватый,
а горе сладостно болит.
Открыты клапаны и шлюзы,
живу, на изморозь дыша.
Моя прожорливая муза,
ненасытимая душа.
Порой сама себе не рада,
но выше блага и стыда —
моя острожная отрада,
моя жестокая страда.
И я в спасительное масло
взбиваю сливки облаков,
чтоб после всем святошам назло
взойти в небесный твой альков.
И как мне в это не поверить,
когда такая благодать,
как будто щели — это двери,
и до тебя рукой подать.
***
Мне память стала верною опорой —
вернёт мне всё, куда судьба ни день.
Всё это тень, благодаря которой
сильнее свет и ярче новый день.
Мой новый день в линеечку косую,
в котором что-то напишу шутя,
о том, что заблудилась как в лесу я,
и вот кружу под музыку дождя.
Дождь — от сердечной засухи таблетка,
бездождье — как невыплаканность слёз,
но ждёт его всегда земли жилетка,
пусть это будет как бы невсерьёз.
И памяти моей свежо преданье.
Писать стихи, пока встаёт заря,
чтоб оправдаться перед мирозданьем,
что день сегодня прожит был не зря.
А ты пока, нарушив все границы,
для нашей встречи комнату готовь.
И пусть тебе моя любовь приснится,
а мне твоя привидится любовь.
О если бы навеки так совпало,
чтоб мы слились, в одном костре горя,
чтоб яблоко меж нас бы не упало,
не просочился отблеск фонаря.
Ты мной у Бога выкраден, утаен,
и спишь пока лишь под летальным льдом.
А дождь стучится в окна, как хозяин,
что наконец пришёл в родимый дом.
Из цикла «Призраки»
***
Дома, где я жила, все умерли давно,
их призраки во сне слабее писка…
Но там, где нам дано души двойное дно —
теперь они свою нашли прописку.
Там старый особняк, веранда и гамак,
там во дворе играет радиола.
Порой они встают из вороха бумаг
подобием сердечного укола.
Знакомое крыльцо… похожий силуэт.
пары конфорок коммунальной кухни…
О как мне явствен след давно умерших лет.
Гори, гори же ясно, не потухни!
Дворовые друзья, весёлые снежки,
с балкона на верёвочке записка.
Когда порой ни зги, ты память разожги
и мёртвых не вычеркивай из списка.
Я прислонюсь к стене среди родных теней,
в тумане проявившегося снимка…
И будет всё ясней, где ночи дней длинней,
где мертвецы с воскресшими в обнимку.
Глядишь на меня лучом исподлобья,
прячась за тучи, словно играешь…
Ну как тебе в этом твоём загробье?
Скажи, про рай нам всегда не врали ж?
Спасибо за письма с любимой ветки,
в форме сердечек — их было столько.
А знаки твои так бывали метки,
что боль моя вмиг становилась болькой.
Летите, листья, письмом к любимым,
читай их невооружённым взглядом.
Как важно знать, что нужны всё им мы,
пусть даже нет их отныне рядом.
***
Как ёлки ты любил и сосны.
И кажется порою мне,
что с ними мы — родные сёстры,
а мир вокруг — безлюдный остров,
и я иду к ним как к родне.
У нашего ДК «Кристалла»,
где нынче оперный театр,
сажусь на лавочку устало
под хвойных веток опахала,
и это лучше всяких мантр.
Я вижу профиль твой и ухо
на чёткой облачной кайме,
и кажется, что легче пуха,
вне поля зрения и слуха,
ты обращаешься ко мне.
А жизнь легко проходит мимо,
и мне всё ближе старина.
Любовь к тебе невосполнима,
невышибаемая клином,
она во всём растворена.
На балкон прилетает птица.
Не успели с тобой проститься.
Не успела сказать прости.
Нас уже с тобой не спасти.
Если бог закрывает двери —
он окно открывает вере,
но не видела я окно
сквозь завешенное сукно.
И коктейль из любви и боли
я мешала в неравных долях,
чтоб до дна его пить одной
ночью лунной и ледяной.
А небесное и лесное
будут радовать вновь весною.
Птице высыплю горсть пшена.
Передай, его ждёт жена.
Просыпаясь, угадать пытаюсь:
что там за окном? Какое небо?,
постепенно обрывая завязь
с тем, что в снах нащупывала слепо.
Я как та царица Прозерпина,
что в подземном царстве колдовала,
жизнь свою прошедшую лепила,
а потом наутро забывала.
Чудеса случаются на свете.
Ты случился некогда со мною.
Хорошо, что ты не видишь, светел,
мировую эту паранойю.
Во вселенской пустыне голой
громко голос тебе подам.
Я люблю тебя во весь голос,
не на шутку, не по летам.
Если есть ты — пусть обернётся
тот прохожий, что с парой лыж,
пусть в коляске мне улыбнётся
тот кудрявый смешной малыш.
Если есть ты — из тучи выглянь,
проведи лучом по щеке.
Мои плечи к тебе привыкли,
не умеют быть вдалеке.
И сбываются все приметы,
улыбаются малыши,
только где же ты, где ты, где ты,
ни души в мировой глуши…
Если есть ты — то как ты можешь
без меня обходиться Там.
На твоё снеговое ложе
я приду по твоим следам.
Из прошлого не вытащить и волоком,
хоть жизнь идёт нахрапом, напролом,
но я живу под распростёртым облаком,
как под твоим невидимым крылом.
И кажется порою мне до обморока,
что Бог тебя не отнял, не сгубил,
что ты однажды выглянешь из облака
и выйдешь из неведомых глубин.
И сколько бы мне ни было даруемо,
на главное Всевышний вечно скуп.
Летят с небес снежинки поцелуями,
замёрзшими без наших тёплых губ.
Но только отступлю от нас на толику
или захочет вдруг попутать бес —
то облако единственного облика
другой любви идёт наперерез.
Из цикла «Что-то ещё»
Чувство волшебности, колдовства,
преображенье ущербных буден,
то, что придёт на правах родства
и от унылого сна пробудит.
Что-то такое… что-то ещё…
что-то просвечивающее сквозь внешность,
не принимаемое в расчёт
и воспаряющее в нездешность.
Что-то стоящее за и над,
прячущееся в иные формы,
сон или чудо, виденье, знак,
как отклоненье от скучной нормы.
О, мы неравны самим себе.
Тайный наш голос — цветущий лотос,
произрастая в мутной воде,
обогащает вселенский логос.
Жить в нарушение всех клише,
чтобы почувствовала: лечу ведь!
Как же важно всё это душе
вычленить, расшифровать, почуять…
«Никто» помножить на «ни с кем»
и вычесть жизнь, добавив тайны –
мой новый адрес на песке,
витальный или виртуальный.
Там разговаривают сны
и память делится бесценным,
там письма с индексом весны
и фотографии по стенам.
Не на костях, не на крови,
мой домик карточный невинный.
Он склеен из моей любви,
и в нём твоей есть половина.
Мой домик из папье-маше
на самом деле очень прочный.
Шалаш мой с милым на душе,
воздушный замок мой песочный…
***
Снег всё тот же. и лужи те же.
И поёт мне «Tombe la neige»
обольстительный Адамо.
Всё как было и всё как прежде,
так легко поверить надежде,
что мы вместе идём домой…
Я изнежена облаками
как когда-то твоими руками,
и плыву я на верхнем до
лёгче пёрышка синей птицы,
тоньше сна, что не смог присниться,
от смущенья растаяв до…
Из цикла «Ещё не вечер»
Я мысленно проигрываю жизнь,
привычную, как утреннюю гамму…
Ведь прошлому не скажешь: отвяжись,
не отряхнёшься просто, как от хлама.
Проигрываю в мыслях и стихах
то, что давно я жизни проиграла.
Звучит в ушах, торжественно тиха,
мелодия небесного хорала.
Ещё не вечер, да, но скоро ночь.
Зачем брести по замкнутому кругу,
ведь ничему уже нельзя помочь,
и не вернуть единственного друга.
Я бисер слов бессмысленно мечу.
Мне небо льёт серебряные пули.
Мой спор с судьбой закончился вничью.
Мы, кажется, друг друга обманули.
Я жизнь свою, изжитую, как ять,
вновь прогоню по всем её длиннотам,
но ничего не стану удалять
и проиграю снова как по нотам.
Проигранную насмерть, в пух и прах,
я проиграю на сердечной флейте,
и страсть, и страх, и жизненный свой крах —
всё повторяя снова, хоть убейте.
Проигранная жизнь моя на бис.
За свой базар я небесам отвечу.
И выйду к вам из темноты кулис.
Да, скоро ночь… Но всё ещё не вечер.
Улыбкою голубоглазой
встречает небо поутру.
А ночью, как и встарь, в алмазах,
горит о том, что не умру.
Хотя проходит жизнь в мученье,
её печенья нам не впрок,
но это тайное свеченье,
но эта радость между строк.
Летит воздушным поцелуем
к земле осенняя листва,
чтобы зимой в минуту злую
согреть непомнящих родства.
***
Каждый день со своим выраженьем лица —
то с улыбкой, то с горькой гримасой.
Солнце ластится, льётся, пьёт воду с лица,
отмывает от ночи чумазой.
Или дождь вдруг ушатом холодным обдаст,
возвращая из неба на землю.
Ничего, слёзы высохнут, всё, что бог даст,
благодарно и жадно приемлю.
Добрый день мой, будь ласка, давай пятерню,
задари меня всю с потрохами.
Будет вечер — тебе всё сторицей верну, —
добрым делом, улыбкой, стихами.
О бедная покинутая роза,
за ширмочкой от летних сквозняков!
Не знала ты, что пострашней мороза
прощание на сквозняке веков.
Припомнишь ты заботливого принца,
который захотел себя убить,
и все свои уловки и капризы,
а нужно было просто полюбить.
Он поливал тебя с утра из лейки
и укрывал стеклянным колпаком.
А сам нашёл спасение у змейки —
известен этот выход испокон…
Кто любит — так беспомощны и слабы,
они глядят сквозь розы как очки.
Планетой завладеют баобабы
и разорвут им сердце на клочки.
Ах, роза у разбитого корытца.
Одна любовь могла бы удержать.
Не нужно слушать, что нам скажут принцы,
а просто ароматом их дышать.
Уж начал расцветать цветок,
и вдруг застыл, как передумал.
Как что-то увидал не то
и радовать не стал, — не ту, мол,
хозяйкой видеть он хотел…
А я стояла безутешно,
секрет цветочных душ и тел
постичь пытаясь безуспешно.
Что он увидел, заглянув,
мне в сердце, как на дно колодца,
вмиг лепестки свои свернув,
как будто в страхе уколоться?
Поила тёплою водой,
цвети, просила, как вначале.
Ты просто слишком молодой,
а я погрязла в тьме печалей.
На что обиделся цветок?
В душе увидевши смятенье,
какой-то тёмный закуток,
он мне ответил нецветеньем…
Цветы по праздникам и на похоронах…
цветы в границах, в рамках дисциплины.
Но это было точно не про нас.
Спасением от плена или сплина,
они цвели на кухне, на столе
и в нашей жизни были вне контекста,
они хранили жизнь мою в тепле
и не было на нежность лучше теста.
Ты покупал мне розы по утрам
и выбирал всегда на длинных стеблях.
Я ахала, едва глаза продрав,
как будто огонёк в душе затеплив.
Так были розы огненно красны —
цвет страстности, пылающих признаний,
и жили мы всегда среди весны,
не важно, за окном — зима, весна ли.
А на ночь ты их в ванну опускал,
так бережно их лепестки расправив,
как будто не цветы — меня ласкал,
и это было вне границ и правил.
Теперь же, приходя в твой новый кров,
такие же я покупаю розы,
чтобы «люблю» сказать тебе без слов
и отогреть от твоего мороза.
Помнишь, собирали ландыши в лесу —
до него рукой подать нам было.
Каждый чем-то был похожим на слезу.
До сих пор в душе я ландыши несу.
Как я эти цветики любила!
Запах нашей юной свежести лесной,
жаль, не передать его словами.
Каждый год я покупаю их весной.
Ландыши прохладой дышат даже в зной,
а зимой летят над головами.
Кажется, я слышу их хрустальный звон,
вижу подвенечные их рюши.
На лесной поляне — ландышевый сон…
Маленький букетик нежен, невесом…
До сих пор он греет наши души.
Из цикла «Как долго я тебя хранила в тайне. »
Нашёлся случайно трамвайный билет —
тот самый, счастливый. Помнишь?
Пусть счастья как не было так и нет,
но главное разве в том лишь?
В подкладку сумки в тот день завалясь,
он в ней пролежал три года,
держа между нами незримую связь,
даривший фору и льготу.
Бумажное счастье истёрлось до дыр,
не хочет со мною знаться.
Но как заклинанье, заветный шифр:
шестнадцать и вновь шестнадцать.
Обычно счастье наперерез
бежит, кивая трамваю,
но он, заблудившись, то сходит с рельс,
то масло пред ним разливают.
Ах, счастье, счастье… обман и дым.
Шестнадцать и вновь шестнадцать.
Прошло три года и мне за ним
теперь уже не угнаться.
Ах, как любить бы разучиться,
как занести всё это в спам.
Не по летам летать как птица,
калашный ряд не по зубам.
И шапка сенькина, и сани
давно уж больше не мои.
Убрать бы всё в одно касанье —
аи, бои и соловьи.
И пусть покой мне только снится
и сонных вереницы дней,
капец, а не твои ресницы,
каких не видела длинней.
Вселенским холодом согрета,
всё не усвою я урок.
О сколько я твоих портретов
нарисовала между строк!
Я не художница, учусь лишь,
ты там похож и непохож,
но в них навеки заночуешь,
поскольку в будущее вхож.
И если выпадет проститься —
то строчки не дадут уйти,
и будут в небе словно птицы
кружиться на твоём пути.
Всё в этой жизни вперемешку,
но побеждает пред концом –
любви лукавая усмешка
над постным ханжества лицом.
Я долго так тебя хранила в тайне,
как в тайнике, в запрятанной шкатулке.
Моё полуреальное созданье,
ютившееся в сердца закоулке.
Не требовало света и питанья
оно, и обходилось без прогулки.
Мои стихи служили колыбельной,
баюкая, чтоб спало крепко-крепко
то, что хранило крестиком нательным,
но радовало исподволь и редко.
Боли во мне недугом несмертельным,
расти во мне невытянутой репкой.
Живи во мне, от жизни отдыхая,
как в коконе, взлелеян и обласкан,
дыши во сне младенческим дыханьем,
нас не найдёт опасность и огласка.
Цвети во мне любовью и стихами,
как на болоте замершая ряска.
Хранимым будь мелодией метельной,
моим смятеньем, облаком из рая,
наивною мечтою самодельной,
реликвией в заброшенном сарае,
судьбой нерасторжимой и отдельной,
усни во мне, вовек не умирая.
***
Пусть всё пройдёт, развеется как дым,
забвением покроется седым,
пусть обглодает жизнь меня как липку,
а я иду по нашему мосту,
где ожидала, чуя за версту
твои шаги и слабую улыбку.
Я из неясных линий и штрихов,
из слов и недописанных стихов,
твоей судьбе и жизни не помеха.
Порежу душу всю на лоскутки,
на носовые для тебя платки,
но не для плача только, а для смеха.
Мне всё равно, что скажет мир честной,
я истине не верю прописной,
забыты все законы и приличья,
остался только этот лес лесной,
осталось лишь осеннее весной,
осталось только солнечье и птичье.
***
Как ты вышел тогда на звонок из подъезда,
словно ты уже Там.
Исхудавший, родной, беззащитный, болезный,
я тебя не отдам!
Я люблю тебя сквозь, вопреки, курам на смех,
всё равно, всё равно!
Твои впадины щёк, кашель твой или насморк —
всё мне озарено.
Хоть душа каждый год тренировками в смерти
закалялась как сталь,
но болит как и встарь, и завидует тверди,
и молит: не ударь!
Пусть тебя сохранят мои вздохи и охи,
и стихи, и звонки,
пусть тебя защитят всемогущие боги
их щиты и клинки.
Пусть тебя оградят эти чёртовы маски,
и молитвы без слов,
и в перчатках слова, и неловкие ласки
из несбыточных снов.
Все раскручены гайки, развинчены скрепы,
жилы отворены.
Я тебя защищаю грешно и свирепо,
до последней стрелы.
До последнего хрипа в туннельных потёмках,
не пущу на убой.
Как птенца, как ребёнка, слепого котёнка
я укрою собой.
Сохрани его сила, лесная, земная,
в потаённом тепле.
Над тобою кружу, ворожу, заклинаю, —
уцелей на земле!
***
Засохший между серых скал
цветочек, что я приласкала.
Пусть не меня он там искал,
и я его там не искала.
Он как-то по-иному цвёл,
не зная, от кого вёл род свой.
Счастливый случай ли нас свёл,
иль породнило нас сиротство.
Как страшно, если не помочь,
когда не божья — волчья воля,
на пятки наступает ночь
и дышит в спину неживое.
Мне больно, если ты — не ты,
от нелюбви я леденею,
и лишь под взглядом теплоты
сильнее в поединке с нею.
Прости слова любви немой,
ведь сердце же не из металла,
солдатик оловянный мой,
что я из пламени достала.
И что с того, что ты другой,
и что не мне был адресован,
но доброй сказочной рукой
в моём был сердце нарисован.
Пусть мы не ровня, не родня,
но я спасу твоё сердечко.
Не денег пачку из огня —
любовь сгоревшую из печки.
И не понять, свои беды итожа,
как мог чужой стать ближайших дороже?
Нас разделяет как пропасть лишь шаг.
Но моего ты не просишь участья.
Как ты обходишься в жизни без счастья?
Без моей жизни обходишься как?
Я из окошка гляжу на дорогу.
Вдруг ты пришёл и уже у порога?
Кроме тебя мне не нужно гостей.
Всё, что вещают — хотела б забыть я,
кроме твоих драгоценных событий
я не хочу никаких новостей.
Разные судьбы и разные будни…
Я у себя буду спать до полудня,
ну а тебе собираться к восьми.
Жду тебя вечно как с фронта солдата.
Помнишь, у Чехова: если когда-то
жизнь моя будет… приди и возьми.
Прости, твою нарушила я тишь,
твой бедный мир безлюдный, нелюдимый,
где ты как жемчуг в раковине спишь,
безрадостный, безлюбый, но любимый.
Реснички знаю все наперечёт
на сделанном когда-то фотоснимке,
где ты тогда зажмурился — не в счёт,
но как мне эти дороги заминки.
Сражалась я с избыточной мечтой,
но силы были всё-таки неравны.
Как ни сильны слова любви ночной,
не быть уже Ассолью Ярославне.
Но всё, что на душе я утаю —
вдруг выдаст неба слабое свеченье.
На остановке нашей постою,
как в точке двух путей пересеченья.
Не родственник, не спутник и не брат,
в своей твою не чувствовала руку,
но я люблю тебя сильней стократ,
как если бы мы были кем другу другу.
Хвала судьбе, что не попутал бес
и жизни не поджаривал на гриле,
но венский вальс насвистывал нам лес
и на мосту мы над землёй парили…
Скажу я по секрету, что финал
переписала Андерсена сказки.
Солдатик оловянный не узнал
трагической убийственной развязки.
И, выхватив героя из огня,
я спрятала в укромное местечко.
Осталось невредимым для меня
нетронутое твёрдое сердечко.
Когда-нибудь я всё это пойму —
мучительное счастье одиночек.
Не сделает погоды никому
запрятанная нежность между строчек.
Твои границы я не перейду,
не потревожу словом или взглядом,
но всё-таки имей меня в виду,
ты далеко, но я всё время рядом.
Мы связаны незримой бичевой.
Я алхимичка всё-таки большая:
любовь творю из полу-ничего
и сказку из тоски сооружаю.
А ты живи и в печке не гори,
солдатик стойкий, хоть и оловянный,
из Андерсена и Экзюпери,
на улице — пока что — Безымянной.
Вот и дожили мы до осеннего плача,
будем путаться снова в ногах ноября,
хоть и правды в них нет, а тепла и тем паче,
но остались запасы в крови янтаря.
О печальный художник весёлого жанра,
юмор чёрного цвета тебе не к лицу.
К твоей осени строгой бы летнего жара
подмешать в самый раз — мудрецу и юнцу.
В твоём мире так чисто, опрятно и голо,
твои пальцы дворянски нежны и длинны.
Горький солод судьбы, одинокое соло,
ты как солнце с лицом крутолобой луны.
Пусть тебя расколдует весенняя фея,
всё ненужное сбросив как зимний балласт,
все печали тогда тебе станут до фени,
потонув среди солнечных лучиков глаз.
Дотемна далеко, а ночами так звёздно,
и надежда встречает ни свет ни заря…
Только жаль, что порою, увы, слишком поздно
мы приходим к холодным ногам ноября.
Как ты сумел стать ближе и нужнее,
чем те, кому по праву это сметь.
И если б взгляд хоть чуточку нежнее —
он смог бы заговаривать и смерть.
Всё это вздор, турусы на колёсах,
как дождь косой, что стороной прошёл.
Не обращай внимания на слёзы —
я плачу, оттого что хорошо.
Так Лис ответил Маленькому принцу,
зависимости радуясь своей,
когда уже от боли не укрыться,
когда они уже одних кровей.
Но вспомню я тебя в минуту злую,
когда господь на радость будет скуп.
Летят снежинки, словно поцелуи,
замёрзшие от неслиянья губ.
И кажется, царевна Несмеяна
и Мёртвая царевна, что в гробу,
была такой, поскольку неслиянна
с тем, кто бы смог согреть её судьбу.
А я смеюсь, как будто всё не вечер.
Кораблик провожаю твой: плыви
в большую жизнь, любимый человечек,
под парусом улыбки и любви.
Как будто нет ни горести, ни смерти,
и жизнь опять обманами мила.
Бреду куда-то в снежной круговерти,
что поглощает медленная мгла.
Рассыпана небесная солонка.
Твой пир, зима, чаруй же и балуй!
Растаял день. Я шлю ему вдогонку
по воздуху летящий поцелуй.
Прощаю все потери и напасти.
Прощаю этот сумрак голубой.
И, кажется, я сотворяю счастье
из тьмы всего, что составляет боль.
Источник