Байрон Джордж Гордон. Тьма
GEORGE GORDON BYRON
(1788-1824)
DARKNESS
I had a dream, which was not all a dream.
The bright sun was extinguish’d, and the stars
Did wander darkling in the eternal space,
Rayless, and pathless, and the icy earth
Swung blind and blackening in the moonless air;
Morn came and went—and came, and brought no day,
And men forgot their passions in the dread
Of this their desolation; and all hearts
Were chill’d into a selfish prayer for light:
And they did live by watchfires—and the thrones,
The palaces of crowned kings—the huts,
The habitations of all things which dwell,
Were burnt for beacons; cities were consum’d,
And men were gather’d round their blazing homes
To look once more into each other’s face;
Happy were those who dwelt within the eye
Of the volcanos, and their mountain-torch:
A fearful hope was all the world contain’d;
Forests were set on fire—but hour by hour
They fell and faded—and the crackling trunks
Extinguish’d with a crash—and all was black.
The brows of men by the despairing light
Wore an unearthly aspect, as by fits
The flashes fell upon them; some lay down
And hid their eyes and wept; and some did rest
Their chins upon their clenched hands, and smil’d;
And others hurried to and fro, and fed
Their funeral piles with fuel, and look’d up
With mad disquietude on the dull sky,
The pall of a past world; and then again
With curses cast them down upon the dust,
And gnash’d their teeth and howl’d: the wild birds shriek’d
And, terrified, did flutter on the ground,
And flap their useless wings; the wildest brutes
Came tame and tremulous; and vipers crawl’d
And twin’d themselves among the multitude,
Hissing, but stingless—they were slain for food.
And War, which for a moment was no more,
Did glut himself again: a meal was bought
With blood, and each sate sullenly apart
Gorging himself in gloom: no love was left;
All earth was but one thought—and that was death
Immediate and inglorious; and the pang
Of famine fed upon all entrails—men
Died, and their bones were tombless as their flesh;
The meagre by the meagre were devour’d,
Even dogs assail’d their masters, all save one,
And he was faithful to a corse, and kept
The birds and beasts and famish’d men at bay,
Till hunger clung them, or the dropping dead
Lur’d their lank jaws; himself sought out no food,
But with a piteous and perpetual moan,
And a quick desolate cry, licking the hand
Which answer’d not with a caress—he died.
The crowd was famish’d by degrees; but two
Of an enormous city did survive,
And they were enemies: they met beside
The dying embers of an altar-place
Where had been heap’d a mass of holy things
For an unholy usage; they rak’d up,
And shivering scrap’d with their cold skeleton hands
The feeble ashes, and their feeble breath
Blew for a little life, and made a flame
Which was a mockery; then they lifted up
Their eyes as it grew lighter, and beheld
Each other’s aspects—saw, and shriek’d, and died—
Even of their mutual hideousness they died,
Unknowing who he was upon whose brow
Famine had written Fiend. The world was void,
The populous and the powerful was a lump,
Seasonless, herbless, treeless, manless, lifeless—
A lump of death—a chaos of hard clay.
The rivers, lakes and ocean all stood still,
And nothing stirr’d within their silent depths;
Ships sailorless lay rotting on the sea,
And their masts fell down piecemeal: as they dropp’d
They slept on the abyss without a surge—
The waves were dead; the tides were in their grave,
The moon, their mistress, had expir’d before;
The winds were wither’d in the stagnant air,
And the clouds perish’d; Darkness had no need
Of aid from them—She was the Universe.
1816
ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН
(1788-1824)
Я видел сон — то был не просто сон.
Погасло солнце, звезды потускнели,
Бродя в пространстве вечном без дороги;
И ледяная, черная Земля
Блуждала слепо в воздухе безлунном;
День наступал, не приводя рассвета;
И вытеснил людские страсти ужас
Пред запустеньем мира — охладели
Сердца в мольбе, мольбе своекорыстной.
Ютились у костров сторожевых:
Царей венчанных троны и чертоги,
Лачуги бедных – всякое жилище
Пошло в огонь; сжигались города
И люди к пламенным столпам стремились –
Ещё хоть раз взглянуть в лицо друг другу;
Был счастлив тот, кто жил вблизи вулканов –
При свете горных факелов; однако
Надеждой робкой мир существовал.
Зажгли леса – и ежечасно с шумом
Обугленные рушились деревья,
И снова надвигалась чернота;
Прерывистые вспышки временами
Людские лица тускло озаряли,
Им придавая вид потусторонний:
Иные у огня ничком лежали
И плакали; иные, опершись
На сцепленные руки, улыбались;
Иные собирали суетливо
Обломки на костёр свой погребальный,
Бросая взгляды с диким беспокойством
На небосвод – былого мира саван;
И в прах кидались, скрежеща зубами
И страшные проклятья изрыгая;
И по земле встревоженные птицы
Бессильными крылами тщетно били;
И хищники являлись со смиреньем
Искать защиты; приползали змеи,
Свиваясь в кольца посреди толпы,
Шипели, но не жалили, — на пищу
Их убивали; и опять Война,
Забытая, свой пир возобновила:
Кусок стал кровью добываться; каждый,
Таясь во мраке, жадно насыщался;
Любовь исчезла; мысль одна царила
О смерти – смерти скорой и бесславной.
Утробы голод грыз, мор начался,
Но мертвецы могил не обретали:
Глодали тощих тощие, и псы
Кидались на хозяев; лишь один,
Рыча, холодный труп оберегал
От алчных челюстей – и с долгим воем
Он руку безответную лизал,
Визжал отчаянно, надрывно лаял,
Забыв о пище –ослабел и смолк.
Так постепенно все погибли… Двое
Жильцов осталось в городе огромном:
Враги заклятые, у алтаря
Они сошлись над утварью священной,
Что послужила целям нечестивым;
Костлявыми руками тёплый пепел
Разворошили – и движеньем слабым
Раздули искру: словно бы в насмешку
Блеснуло пламя, на одно мгновенье
Глаза их встретились – и тут, вскричав
От ужаса, они упали оба,
Сражённые взаимным безобразьем;
И так и не узнали, кто был тот,
На чьём челе жестокий голод вывел
Прозванье: Враг… Мир опустел: могучий
И многолюдный мир стал мёртвой глыбой –
Без трав, дерев, без солнца, без людей –
Безжизненной и мёрзлой глыбой праха.
Озёра, реки и моря застыли,
Безмолвие царило в их глубинах;
Заброшенные гнили корабли;
Кренились мачты – их обломки, рушась,
Не возмущали бездны недвижимой;
Приливы успокоились в гробнице;
Исчезла их владычица Луна;
Зачахли ветры в воздухе недвижном;
Не стало туч, но не было в них нужды –
И всю Вселенную объяла Тьма.
Перевод Сергея Сухарева
(совместно со Светланой Шик)-
— В кн.: Великий романтик. Байрон и мировая
литература. М.: Наука, 1991. С.235-236.
Там же – статья С.Л.Сухарева
«Стихотворение Байрона «Darkness»
в русских переводах» (С.221-236).
Источник
G. G. Byron. ТЬМА. Перевод стихотворения -Darkness
by: George Gordon (Lord) Byron (1788-1824)
I had a dream, which was not all a dream.
The bright sun was extinguish’d, and the stars
Did wander darkling in the eternal space,
Rayless, and pathless, and the icy earth
Swung blind and blackening in the moonless air;
Morn came and went—and came, and brought no day,
And men forgot their passions in the dread
Of this their desolation; and all hearts
Were chill’d into a selfish prayer for light:
And they did live by watchfires—and the thrones,
The palaces of crowned kings—the huts,
The habitations of all things which dwell,
Were burnt for beacons; cities were consum’d,
And men were gather’d round their blazing homes
To look once more into each other’s face;
Happy were those who dwelt within the eye
Of the volcanos, and their mountain-torch:
A fearful hope was all the world contain’d;
Forests were set on fire—but hour by hour
They fell and faded—and the crackling trunks
Extinguish’d with a crash—and all was black.
The brows of men by the despairing light
Wore an unearthly aspect, as by fits
The flashes fell upon them; some lay down
And hid their eyes and wept; and some did rest
Their chins upon their clenched hands, and smil’d;
And others hurried to and fro, and fed
Their funeral piles with fuel, and look’d up
With mad disquietude on the dull sky,
The pall of a past world; and then again
With curses cast them down upon the dust,
And gnash’d their teeth and howl’d: the wild birds shriek’d
And, terrified, did flutter on the ground,
And flap their useless wings; the wildest brutes
Came tame and tremulous; and vipers crawl’d
And twin’d themselves among the multitude,
Hissing, but stingless—they were slain for food.
And War, which for a moment was no more,
Did glut himself again: a meal was bought
With blood, and each sate sullenly apart
Gorging himself in gloom: no love was left;
All earth was but one thought—and that was death
Immediate and inglorious; and the pang
Of famine fed upon all entrails—men
Died, and their bones were tombless as their flesh;
The meagre by the meagre were devour’d,
Even dogs assail’d their masters, all save one,
And he was faithful to a corse, and kept
The birds and beasts and famish’d men at bay,
Till hunger clung them, or the dropping dead
Lur’d their lank jaws; himself sought out no food,
But with a piteous and perpetual moan,
And a quick desolate cry, licking the hand
Which answer’d not with a caress—he died.
The crowd was famish’d by degrees; but two
Of an enormous city did survive,
And they were enemies: they met beside
The dying embers of an altar-place
Where had been heap’d a mass of holy things
For an unholy usage; they rak’d up,
And shivering scrap’d with their cold skeleton hands
The feeble ashes, and their feeble breath
Blew for a little life, and made a flame
Which was a mockery; then they lifted up
Their eyes as it grew lighter, and beheld
Each other’s aspects—saw, and shriek’d, and died—
Even of their mutual hideousness they died,
Unknowing who he was upon whose brow
Famine had written Fiend. The world was void,
The populous and the powerful was a lump,
Seasonless, herbless, treeless, manless, lifeless—
A lump of death—a chaos of hard clay.
The rivers, lakes and ocean all stood still,
And nothing stirr’d within their silent depths;
Ships sailorless lay rotting on the sea,
And their masts fell down piecemeal: as they dropp’d
They slept on the abyss without a surge—
The waves were dead; the tides were in their grave,
The moon, their mistress, had expir’d before;
The winds were wither’d in the stagnant air,
And the clouds perish’d; Darkness had no need
Of aid from them—She was the Universe.
(«Darkness» is reprinted from Works. George Gordon Byron. London: John Murray, 1832.)
Перевод стихотворения Лорда Байрона «Darkness»
Я видел сон, похожий на виденье.
Погасло Солнце. Свет далёких звёзд
Ещё блуждал сквозь космос в отдалении.
На остывающей земле мороз
Царил во льдах безлунными ночами.
Ни дней, ни утр – лишь ночи без конца!
Растерянность железными клещами
Сковала страхом смертные сердца.
И троны королей, и замки знати,
Ограды градов и жилища бедняков —
Сжигались для тепла. Иль, света ради,
Горели на кострах для маяков.
Вокруг своих пылающих домов,
Чтоб лиц родных увидеть милый облик,
Сбирались семьи. Повезло, кто жил
Вблизи вулкана: те ещё не дрогли,
Пока дышал огнём нагорный джин,
Даривший людям слабую надежду.
В низинах, вдалеке от горных скал,
В лесных чащобах, полных жизни прежде, —
Сверкал пожар. Но треск напоминал
О рухнувших стволах и, час за часом,
Мерк уголь там, где жили тварь и дичь.
Насупив брови, сажей лоб измазав,
Из дыма всепланетных пепелищ
Являлись лица с неземным оттенком
Сквозь судороги вспышек. Кто-то выл
И ползал на ободранных коленках,
А кто-то отдыхал — вотще не тратя сил;
Метались третьи – нажираясь пищей,
И. становились пищей для огня
Их похороны: без благоприличий
Коптел их прах на непотухших пнях
Под крышкой неба в отблеске зарниц.
. Зубовный скрежет, крики диких птиц,
Хлопки об землю бесполезных крыльев,
Шипенье змей и ржанье кобылиц,
Скота и хищника совместное бессилье —
То был момент — лишь час — объединенья!
Войн не было – пришла одна война:
За хлеб насущный — корм, незримый зренью,
Чтоб в темноте смочь заглотать сполна
Свою — оплаченную кровью — пищу.
Любовь ушла от скрежета зубов.
И в мыслях всех – неизлечимо нищих –
Была лишь Смерть одна, а не Любовь!
Великий Голод правил на планете,
Не хоронили плоть, не знала кость могил.
Худой худого пожирал, где встретит,
Заслышав в темноте пугливые шаги.
И даже псы – хозяйские собаки –
Сдержаться не могли. Из чёрной мглы
Усохнувшие челюсти, во мраке,
Вонзали в руку их владельцев клык.
И лишь один был верен: сдох во тьме,
Облизывая раненную руку,
Хозяина, который умер. Смерть
Убила всех живых, ходя по кругу.
В последнем городе остались двое.
У тлеющей лампадки алтаря,
Копаясь в хламе, встретились герои,
Но, жуткий лик другого усмотря,
От страха – на святых безделиц кучу –
Упали замертво. Их взор потух.
И нет ответа: Голод всемогущий
Иль Дьявольский покинул Землю Дух.
Мир опустел. Живой ещё недавно —
Стал скомканным нагроможденьем льдин —
Скоплением безжизненных руин,
Без вёсен, зим, безлесный и бестравный:
Безжизненная глыба твёрдой глины –
Хаос, где звёзды зажигались зря.
Остановились реки и моря,
Замёрзли океанские глубины.
Течений нет, приливы – лёд могильный.
Загнили без движенья корабли,
Заснув над бездной, мертвенно-бессильны,
Рассыпав мачты, растеряв рули.
Погибли облака во тьме растленной,
Застыли ветры в бездыханном сне
И срок истёк бессмысленной Луне
В ненарушимой Темноте Вселенной.
Источник