Перед заходом солнца (2007)
Регистрация >>
В голосовании могут принимать участие только зарегистрированные посетители сайта.
Если вы уже зарегистрированы — Войдите.
Вы хотите зарегистрироваться?
информация о фильме-спектакле
Спектакль БДТ имени Г. Товстоногова по пьесе Герхарда Гауптмана.
Идея этой постановки принадлежала легендарному завлиту БДТ Дине Морисовне Шварц. Её памяти посвящен спектакль.
Пьеса «Перед заходом солнца» относится в бесспорным драматургическим шедеврам, и прежде всего в силу трагедийной масштабности образа главного героя — тайного советника Маттиаса Клаузена. Подобно шекспировскому Королю Лиру, Клаузен на склоне лет сталкивается с предательством собственных детей. Отказав отцу в свободе принятия решения, в праве до конца дней самому строить свою судьбу, продолжатели рода Клаузена готовы на все, чтобы отстоять семейную собственность. Их враг — юная Инкен Петерс, любовь Клаузена к которой кажется наследникам причиной надвигающейся катастрофы. Инкен и Клаузен чисты в своих желаниях и поступках, и их любовь — последняя попытка тайного советника обрести желанную свободу и счастье. Жертвой ужасной интриги, спровоцированной детьми, станет отец. Обвиненный в слабоумии, взятый под опеку, он не выдержит позора и неожиданной жестокости любимых детей, покончив с собой.
Одна из последних и лучших театральных ролей Кирилла Лаврова.
За роль Маттиаса Клаузена по итогам 1999/2000 года Кирилл Лавров стал лауреатом премии «Золотой софит» в номинации «Актер года».
Источник
Перед заходом солнца (2007)
Регистрация >>
В голосовании могут принимать участие только зарегистрированные посетители сайта.
Если вы уже зарегистрированы — Войдите.
Вы хотите зарегистрироваться?
информация о фильме-спектакле
Спектакль БДТ имени Г. Товстоногова по пьесе Герхарда Гауптмана.
Идея этой постановки принадлежала легендарному завлиту БДТ Дине Морисовне Шварц. Её памяти посвящен спектакль.
Пьеса «Перед заходом солнца» относится в бесспорным драматургическим шедеврам, и прежде всего в силу трагедийной масштабности образа главного героя — тайного советника Маттиаса Клаузена. Подобно шекспировскому Королю Лиру, Клаузен на склоне лет сталкивается с предательством собственных детей. Отказав отцу в свободе принятия решения, в праве до конца дней самому строить свою судьбу, продолжатели рода Клаузена готовы на все, чтобы отстоять семейную собственность. Их враг — юная Инкен Петерс, любовь Клаузена к которой кажется наследникам причиной надвигающейся катастрофы. Инкен и Клаузен чисты в своих желаниях и поступках, и их любовь — последняя попытка тайного советника обрести желанную свободу и счастье. Жертвой ужасной интриги, спровоцированной детьми, станет отец. Обвиненный в слабоумии, взятый под опеку, он не выдержит позора и неожиданной жестокости любимых детей, покончив с собой.
Одна из последних и лучших театральных ролей Кирилла Лаврова.
За роль Маттиаса Клаузена по итогам 1999/2000 года Кирилл Лавров стал лауреатом премии «Золотой софит» в номинации «Актер года».
Источник
Перед заходом солнца
Государственный академический Малый театр России. Основная сцена
«Перед заходом солнца» — одна из не многих пьес XX века, которую и по тематике, и по уровню ее художественного осмысления можно сопоставить с творениями Шекспира. И прежде всего, в силу трагедийной масштабности образа главного героя — тайного советника Маттиаса Клаузена. Подобно шекспировскому Королю Лиру, Клаузен на склоне лет сталкивается с предательством собственных детей. Отказав отцу в свободе принятия решения, в праве до конца дней самому строить свою судьбу, повзрослевшие дети готовы на все, чтобы отстоять семейную собственность. Причиной надвигающейся катастрофы кажется им любовь Клаузена к юной Инкен Петерс. Для Маттиаса же эта любовь — последняя попытка обрести свободу и счастье. И вот этот-то своеобразный бунт подлинной личности против неумолимых внешних законов роднит пьесу Гауптмана и гетевским «Фаустом».
Театральная судьба этой пьесы, в центре которой — мощный образ Маттиаса Клаузена, как правило, связана с масштабными актерскими работами. Конечно, поводов для ее постановки может быть много, но очевидно одно: спектакля не будет, если в труппе театра нет актера такой силы и мощи, которому был бы подвластен этот объемный трагедийный образ. У Малого театра был Михаил Царев.
Актер с самого начала спектакля уже играет человека прозревшего, для которого нет секрета в поступках и характеров окружающих его людей да и явлений. Его окружает красота, но он видит, что осталась от нее лишь оболочка. В этом смысле ему не грозят никакие разочарования. Он не хочет принимать участие в общей игре и уходит отдел. Но вот тут-то и настигает его трагедия — «уйти» от жизни не получается, она настигает. И здесь накатывает второе прозрение. На этот раз убийственное.
Михаил Царев в этой роли, кажется, играет всю свою театральную жизнь, весь свой театральный опыт. Крайности, в которые бросает его творимый им образ, завораживают и высвобождают такую актерскую мощь, что порой становится страшно. Оттого-то на контрасте слабее выглядит Наталья Вилькина, чья Инкер кажется лишь бледной тенью того идеала, к которому так стремится душа нового Лира…
Интересно, что очень часто при всей многонаселенности пьесы Гауптмана в театральной интерпретации она становится именно бенефисом одного актера — «портретом на фоне». В Малом же театре фон начинает пульсировать и из него проступают очень разные лица детей Маттиаса, в которые словно бы вглядываются режиссер и актеры, нащупывая в их поступках крайне неоднородную мотивацию.
Так старшему сыну Вольфгангу (Никита Подгорный) важны не только уходящие из семьи деньги, но и честь этой самой семьи (пусть и превратно понятая) и желания супруги. Младшая Оттилия (Лилия Юдина) слишком подчинена мужу, чтобы иметь собственное мнение. Младший Эгмон (Юрий Васильев) слишком слабохарактерен, чтобы идти наперекор большинству. А Беттине (Муза Седова) не нужно ничего — только сам отец, но в полную и безраздельную собственность.
Написанная Герхартом Гауптманом накануне прихода нацистов к власти эта пьеса не могла не стать текстом-предостережением, текстом-предвидением. И эти мотивы не могут исчезнуть, пожалуй, ни при какой трактовке — трагическое предвидение грядущей беды не для отдельно взятого старого человека, а для всего человечества, где гуманизм и культура уступают диктату. Будь то на уровне семьи, или даже целой страны.
В этом смысле показательно наглядное деление героев пьесы на два мира, точно очерченное режиссером. С одной стороны здесь — романтическая устремленность возвышенных, но беззащитных иллюзий Маттиаса Клаузена и хрупкая, почти призрачная гармония двух любящих существ (совсем в духе классической немецкой философии достигших единения с Абсолютом). А с другой — низменная кутерьма обывателей, выстраивающий целый заговор против Инкен и Маттиаса; обывателей, для которых честь и долг — лишь удобная ширма, за которой так комфортно и с пользой для себя можно укрыться. Сообразно с этим разделением предложено и музыкальное оформление (композитор В. Дашкевич). Если первому миру соответствует торжественная и стройная, почти неземная хоральная музыка; миру второму свойственны совсем иные мотивы — полувоенные разухабистые марши, что горланят за окнами этого аристократического дома. Увы, в спектакле Малого театра в который раз последнее слово остается за миром вторым.
Чуть в глубине сцены — двое: мертвый Маттиас и Инкен — еще живая. Впереди — знакомые, родственники с венками, чья скорбь далеко не всегда искренна. И впереди всех — торжествующий Эрих Кламрот, время которого придет совсем скоро, и вот тогда станет по-настоящему страшно.
Но как послевкусие остается все-таки свет. Свет, затушить который так и не удастся ни тогда — в грядущие 30-ые и 40-ые, ни сегодня.
Источник
ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА
КОНЕЦ ИГРЫ
Г. Гауптман. «Перед заходом солнца». БДТ им. Г. Товстоногова.
Режиссер Григорий Козлов, художник Александр Орлов
Пьеса, написанная старым Гауптманом, — страшная пьеса. Но не глубиной авторских прозрений или неисчерпаемостью смыслов. Тут-то как раз все довольно просто. Традиционнейшая «семейная драма», за рамки семейной драмы, естественно, выходящая, поскольку сделана все же настоящим (так Чехов считал) драматургом. О наступающем фашизме? Ну, конечно, раз появилась в 1931 году, а толкует о том, как у человека отняли все — любимое дело, любовь, свободу, наконец, жизнь. И все-таки «темный ужас» этой пьесы в другом. И реален он не для читателей и зрителей, и даже не для всех создателей спектакля, а только для одного человека. Того, кто играет главную роль, семидесятилетнего Маттиаса Клаузена. Потому что, берясь за нее, актер неизбежно должен, не может не признаться себе, что под определенным этапом жизни подводится черта. Собственно, не пьеса страшна, театр — страшная штука, если только он настоящий. Потому что требует с актера, как известно, не читки, а полной гибели. И тогда роль и исполнитель вступают в зыбкие, таинственные отношения, подобные отношениям одного героя и его портрета…
«Перед заходом солнца» — пьеса, имеющая в русском театре, несмотря на не такое уж частое к ней обращение, яркую сценическую биографию. Всегда ее брали к постановке, когда стоял вопрос о бенефисной, масштаба Лира, роли для «стариков», если пользоваться любовно-фамильярным мхатовским термином. С разрывом в десятилетия, отмеряющие по случайному (?) совпадению пласты нашей истории, появлялись в ней крупнейшие актеры: Борис Сушкевич, Михаил Астангов, Николай Симонов, Михаил Царев. Они-то, мощью таланта, и вписывали позднюю гауптмановскую пьесу в историю отечественной сцены. Сегодня, накануне своего, прямо скажем, солидного юбилея, Маттиаса Клаузена играет Кирилл Лавров.
Григорий Козлов поставил перед собой задачу сделать не бенефис Лаврова (при всем уважении и любви к артисту, в коих он публично признается), а «ансамблевый спектакль, с развитием всех тем, когда возникает не одна правда, а правда каждого». «Не хотим делать спектакль о том, как убивает ненависть, хотим говорить о том, как убивает любовь», — сказал он, предваряя премьеру. Не получилось. Вернее, не получилось ничего принципиально нового. Все написано у Гауптмана: и о том, что именно любовь убивает (а что такое старшая дочь Беттина, как не искаженная, уродливая любовь?), и о том, что какая-то правда есть у (почти) всех. Просто написано это так, что исчерпывается довольно быстро. И режиссер тут даже не очень виноват. А вот бенефис получился.
Семидесятилетие Маттиаса Клаузена, с празднования которого начинается пьеса, для Гауптмана — мотив существеннейший. В год выхода драмы в свет Германия торжественно отмечала два юбилея: столетие со дня смерти первого поэта нации Гете и семидесятилетие Герхарта Гауптмана, живого патриарха национальной литературы. Ощущая себя прямым наследником Гете, Гауптман сделал своего героя страстным поклонником и знатоком великого поэта. Дух Гете витает над Клаузеном, объединяя героя и его создателя. Для Гауптмана Клаузен — воплощение величия немецкой культуры, на которую начато наступление. В спектакле Козлова история о том, как дети, испуганные возможностью потерять наследство, организовали травлю отца, полюбившего юную Инкен, и в конце концов привели его к самоубийству, стала аналогом смены эпох.
А. Куликова (Инкен), К. Лавров (Маттиас Клаузен).
Фото Б. Стукалова
Лавров играет как всегда — сдержанно и сухо. Играет в самом начале (когда ничто еще не предвещает опасности) человека, существующего в своей среде вполне отчужденно. Светская улыбка, безупречно сидящий костюм, старомодная галантность манер и — полное осознание того, что вся жизнь была нескончаемым поединком, непрерывной шахматной партией с «черными», у которых «такие знакомые лица». Дети, внуки, внутренний покой пожилого человека, окруженного большой и дружной семьей? Похоже, это не приносит истинной радости. Довольно большая девочка, внучка, трогательно направленная родителями к дедушке с поздравлениями и поздравившая при этом (по ошибке!) совсем другого человека, красноречиво свидетельствует по крайней мере о редких семейных встречах. Это, впрочем, не мешает культу семейных же традиций: очередная групповая фотография по инициативе любящих дочерей, семейный хор, слаженно (под управлением отца!) исполняющий что-то вроде «Оды к радости»…
Лавров играет как всегда. Он играет человека, верного своему долгу. В товстоноговском БДТ в поразительном актерском оркестре он исполнял эту партию. И определилась она очень скоро. Вслед за немногими мальчишками первых лет работы Лаврова в этом театре (Слава в володинских «Пяти вечерах», студент в комедии Н. Винникова «Когда цветет акация», Викентьев в гончаровском «Обрыве»), мальчишками, из которых рвалась наружу неистребимая радость существования и уверенность в праве на свободу, пришли другие. Те, что — вынужденно или от души — служили идее и добровольно взваленному на плечи долгу. Своеобразно понятому долгу посвящал себя даже его знаменитый Молчалин, совсем не бездарный, напротив, очень умный, отказывавший себе во всем ради карьеры. Но в основном это были советские люди: Платонов в пьесе А. Штейна «Океан» или герой В. Пановой в «Сколько лет, сколько зим». Параллельно снималось кино: Синцов в «Живых и мертвых», Башкирцев в «Укрощении огня». В течение десятилетий герой Кирилла Лаврова мужественно и сурово, убежденный в правильности совершенного выбора, нес бремя взятого на себя долга — патриотического, служебного, семейного. И что здесь от индивидуальности человека-актера, а что — от времени, не нам судить. Но так случилось, так совпало.
Сегодня в обстоятельствах пока еще дозволенной нам свободы весьма соблазнительно поиронизировать на тему. Ах, как легко, при желании, увидеть в Маттиасе Клаузене, тайном коммерции советнике, главе огромного книгоиздательства, почетном гражданине города, аналог всем лавровским героям, столь часто занимавшим ответственные посты! А коль скоро среди ролей актера — сам Ленин, еще и услышать ленинские интонации. В конце концов, голос Лаврова, его особые модуляции, фиксирующие загнанные глубоко внутрь чувства, неизменяем и узнаваем. Впрочем, отчего бы и не увидеть, и не услышать? Только не без определенных поправок.
В. Кузнецов (Гейгер), К. Лавров (Маттиас Клаузен).
Фото Б. Стукалова
Семидесятилетний Клаузен, естественно, старше всех прежних героев актера. Еще естественнее, что сегодня старше, чем двадцать и более лет назад, Кирилл Юрьевич Лавров. Нет, не как всегда играет он в «Перед заходом солнца». В его творческой биографии актера и человека, возглавившего после смерти Товстоногова БДТ (снова — идея долга?!), роль Клаузена — акт освобождения. В драме, герой которой исповедует философию стоицизма, актера стоицизм не интересует. Его Клаузен и не философ вовсе. Не философ, но человек мудрый и оттого долгие десятилетия несший бремя долга с легкостью. К тому же дело, во имя которого исполнялся долг, в данном случае — безупречно «прекрасное и высокое». Но вот он, почти всю жизнь обуздывавший свои желания и скрывавший чувства, захотел «подать в отставку». Быть свободным. Оказалось — невозможно.
В окружении немногих прежних товарищей по БДТ (как всегда замечательно играет И. Заблудовский), рядом с честно работающими молодыми Лавров (или Маттиас Клаузен?) на сцене безнадежно одинок — и в праздничной толпе гостей, и в беседе с мало понимающим его другом Гейгером—Кузнецовым, и объясняясь в любви избраннице. Та девочка Инкен, что старательно и звонко сыграна дебютанткой А. Куликовой, заблуждается по поводу обретения в этом старом господине смысла своей жизни. Он — слишком другой, принадлежит непонятному и совсем далекому ей времени, просто пьеса заканчивается раньше, чем она успеет осознать это.
Перед новым временем Клаузен—Лавров, несмотря на открывшуюся вдруг способность к ликующему бунту, в итоге оказывается побежденным. В последней сцене в помятом черном пальто и черной же странной бесформенной шляпе он выглядит усталым клоуном, закончившим свою карьеру. Теперь этого Маттиаса легко убить — неважно, чьими руками, пусть и его собственными…
А. Петров (Ханнефельдт), И. Венгалите (Паула-Клотильда).
Фото Б. Стукалова
Кирилл Лавров, художник вполне определенной формации, в сегодняшнем спектакле родного БДТ выглядит знаковой фигурой. И если Клаузен у Гауптмана — символ конца немецкой культуры перед лицом надвигающегося варварства (в 1931 году для драматурга это — фашизм), то Лавров—Клаузен обозначает собой тоже конец, только другой эпохи и другой культуры. В социологическом смысле — «эпохи советского человека», в театральном — эпохи Товстоногова.
Тема, возникшая в спектакле с выходом на сцену в гауптмановской роли Кирилла Лаврова, невольно поддержана режиссером. Тяготеющий к Гофману и Достоевскому, работающий чаще всего с актерами принципиально «не академическими», молодой Козлов взялся за «старомодную» пьесу в Академическом (теперь уже очень!) театре. Человек того поколения, которое не застало лучшее время Товстоногова, он представляет себе этого режиссера и его театр, скажем, по «Дяде Ване». А впрочем, если и смотрел «Мещан» или увидел бы сейчас «Пять вечеров», «Старшую сестру», «Горе от ума», что с того? Сегодня стилистический язык этих спектаклей выглядел бы, наверняка, почти архаичным. Это уж, как говаривала Доронина в володинско-товстоноговской «Старшей сестре», «закон судеб-с». Но Козлов, работая над Гауптманом, явно старался (так во всяком случае кажется) благородно оставаться в рамках благородных традиций. И как будто все время останавливая себя, делал академический спектакль.
Л. Малеванная (Фрау Петерс), А. Куликова (Инкен).
Фото Б. Стукалова
Настойчиво подталкивала к этому и традиционность пьесы. Драма о распаде семьи? Пусть прологом к спектаклю станет живая, замершая в неподвижности картина — семейное фото на память. Так уже много раз делали в спектаклях по Чехову, Горькому, кажется, и в «Мещанах» у Товстоногова было что-то подобное. Пожилой человек, интеллигент, влюбленный в поэзию, объясняется в любви молодой девушке? Сидя в белом костюме на садовой скамейке на авансцене, он обратит свой монолог не к ней, а в зрительный зал. Фронтальная мизансцена надежно убережет героев от искушения модной нынче эротикой. Оскорбленный, доведенный до состояния аффекта человек ножом вспарывает портрет покойной жены? В спектакле он под мощную музыку (неважно — Баха, Малера или Веберна) взбежит по лесенке, почему-то ведущей к портрету, и замрет, занеся нож, развернувшись к зрителям, а потом медленно исчезая из их поля зрения в поглощающей сцену тьме.
Во всех этих эпизодах преобладает иллюстративность. Вот еще: безмятежно резвятся у Инкен в саду дети, правда, немножко взрослые для воспитанников детского сада, но они ведь и нужны лишь как знак той гармонии, которой предстоит быть разрушенной. А вот по мере приближения трагической развязки голубое небо сменяется грозовым и музыка становится все тревожней… Режиссер, знающий, судя по другим его спектаклям, некоторые секреты сегодняшней сцены, хочет говорить языком старого театра. Применить язык новый не решается. Или не знает в данном случае — как. Старым языком владеет плохо, для него это — язык мертвый. Мизансцены Козлова в «Перед заходом солнца» академичны, к сожалению, не в лучшем смысле слова. Сказать прямо, так они на удивление архаичны.
Впрочем, и в самой драме старого Гауптмана плоскостное письмо превалирует над объемным. Отсюда — при всех различиях — какое-то обреченное сходство спектаклей, поставленных по этой пьесе. Практически тот же аскетичный интерьер, хотя и демонстрирующий вполне современное пространственное мышление, к тому же сделанный А. Орловым стильно, с изящным ощущением буржуазной немецкости 1920-30-х годов. И примерно такой же, как в тех спектаклях, актерский ансамбль, достойный, но не слишком напоминающий (за редкими исключениями) прежний БДТевский, прославленный. Драма «Перед заходом солнца» никогда — и когда ставил сам Сушкевич, и когда в Малом театре режиссером оказался Л. Хейфец — не становилась на сцене совершенным творением. Получалось более-менее одинаково, и только Маттиас Клаузен всякий раз по-своему возвышался над всем и всеми. Нерв спектакля определялся исполнительским соответствием главному герою. Роль все же — хочешь-не хочешь — бенефисная! Почти сорок лет назад в Ленинграде, в Александринке, Клаузеном был Николай Симонов, один из тех немногих, кто обозначал собой в нашем театре абсолютную инакость по отношению к социуму. Сегодня в Петербурге (странная ирония судьбы), в БДТ, — это Кирилл Лавров, тот, кто этому социуму так или иначе принадлежал.
Спектакль «Перед заходом солнца» Большого драматического театра, носящего ныне имя Георгия Александровича Товстоногова, симптоматичен, как мало какой другой спектакль нашего миллениума. Спектакль конца.
Источник