Уголовная лирика Осипа Мандельштама
(утонченно — прищуренный взгляд на творчество Осипа Мандельштама)
На фотографии НКВД О.Мандельштам после ареста.
Осип Мандельштам (1891-1938) начинал поэтическую карьеру как символист, последователь прежде всего П. Верлена и Ф. Сологуба, а также предтечи символистов — Ф. И. Тютчева. В конце 1912 г. вошёл в группу акмеистов. В акмеизме увидел, в первую очередь, апологию органического единения хаоса (природа) и жестко организованного космоса (архитектура) в противовес размытости и иррациональности символизма.
Дружбу с акмеистами (А. А. Ахматовой и Н. С. Гумилевым) считал одной из главных удач своей жизни. В 1911 году (из показаний брата) для того, чтобы облегчить поступление в Петербургский университет, Осип Мандельштам перешёл в лютеранскую веру, которой на самом деле пренебрегал и не практиковал:
«Эта ночь непоправима,
А у нас еще светло.
У ворот Иерусалима
Солнце черное взошло.
И над городом звенели
Голоса израильтян.
Я проснулся в колыбели —
Черным солнцем осиян. «
В ноябре 1933 г., на пике своего диссидентства и ненависти к существующему строю, он пишет злую антисталинскую эпиграмму «Мы живем под собою не чуя страны…», за которую его арестовывают и отправляют в ссылку (1934 — 1937). Наибольшая часть стихотворений, созданных в ссыльный период, отразила стремление поэта, сознание которого было бесповоротно деформировано арестом и болезнями, выругаться сполна, высказать свое последнее слово:
«Я ненавижу свет
Однообразных ЗВЕЗД.
Здравствуй, мой давний бред,—
Башни стрельчатый рост!
Будет и мой черед —
Чую размах крыла.
Так — но куда уйдет
Мысли живой стрела?
Или свой путь и СРОК
Я, исчерпав, вернусь:
Там — я любить не мог,
Здесь — сочинять боюсь. «
. «Я ненавижу свет однообразных ЗВЕЗД. » Понятно, что бдительным экспертам по истинно русской литературе и криминальной лингвистике не составило труда определить, какие именно звезды поэту нравятся, а какие нет. Отсидев положенное, в мае 1937 года поэт получил разрешение покинуть поселение. Но спустя год, за новые стихи «последнего слова», его арестовали вторично и отправили по этапу на Дальний Восток, где он и скончался от тифа в пересыльном лагере.
Осип Мандельштам в своем бунтарском творчестве сполна отдал должное эпохе, в которой жил. Правда, и эпоха в долгу не осталась. Шла ли речь о мужицкой смуте, космополитической революции или о лирической поэзии, Ося Мандельштам во всем был большой оригинал. Как вам, например, понравятся такие необычные строки?
«Умывался ночью на дворе —
Твердь сияла грубыми звездами.
Лунный луч, как соль на топоре,
Стынет кадка с полными краями.
На замок закрыты ворота,
И земля по совести сурова, —
Чище правды свежего холста
Вряд ли где отыщется основа».
Во дает жару Ося! «Умывался ночью на дворе». Уже с первой строки стихотворения и сегодня остро ощущаешь драматизм сложной бытовой ситуации, в которой оказался автор, отбывающий очередной срок в местах не столь отдаленных — на поселении со всеми удобствами «на дворе».
Автор сразу же берет «быка за рога» и своим лирическим сарказмом больно наступает чиновникам из местного лагерного самоуправления на кровоточащую мозоль бытовой неустроенности российского крестьянства.
Слов нет, стихи, конечно, изумительные. По меркам 1937 года лет на пять лагерей тянут. В кабинетной тиши подвалов Лубянки, при тусклом свете настольной лампы, сквозь синеву папиросной дымки «Беломор-канала» утонченно-прищуренный взгляд гулагского цензора без труда разглядит особое мнение, что под лозунгом «Даешь революцию в русской поэтике!» от символизма Тютчева к акмеизму Цветаевой и Гумилева явно прослеживается диссидентское отношение автора к государственному строю, мелкая спекуляция на временных трудностях и бытовой неустроенности советского народа.
Разве это не подпевание пресловутой булгаковской доктрине «квартирного вопроса», который, якобы, «всех нас испортил»?
Нам, простым городским потребителям непомерно дорогих коммунальных услуг, эта проблема особенно близка и понятна. Тем более, в условиях затянувшейся реформы ЖКХ в стране, когда тут и там агенты Чубайса за систематическую неуплату коммунальных услуг вырубают газ, свет, горячую и холодную воду. Понятно, что в таких экстремальных условиях кому угодно приспичит «умываться ночью на дворе», когда «твердь сияет грубыми звездами».
Или взять хотя бы эту, щемящую сердце и будоражащую неподготовленный ум гениальную своей корявостью фразу: «Лунный луч, как соль на топоре». Вы только представьте себе: «Лунный луч, как соль на топоре»! Ничего себе сравнение. Если каждый пересыльный поэт позволит себе так фривольно выражаться, то нетрудно представить, какое непредсказуемое брожение умов начнется по стране в целом.
Итак, «Лунный луч, как соль на топоре». Давайте-ка разберемся.
Во-первых, откуда там соли взяться? Уж не хочет ли автор этим сказать, что мотая срок на ураново-соляных копях, он лунный топор вместо кайла для добычи породы приладил? Сразу же естественным образом возникает подозрение: а не нарочно ли он топор солью измазал, чтобы ввести цензоров в заблуждение?
Честно говоря, критику не доводилось наблюдать топор при лунном свете. Правда, он и после сильного похмелья никогда не был. Но для чистоты эксперимента однажды специально полнолуния дождался, чтобы лунный луч вдоль и поперек лезвия топора как следует прошелся.
Оказалось — зря только всех соседей распугал, когда вышел с топором во двор, чтобы всё достоверно проверить. Во-первых, не нашлось на топоре даже и пол-крупинки соли. А во-вторых, утверждение «Лунный луч, как соль на топоре. » звучит достаточно смутно. Если не сказать больше: угрожающе бунтарски.
Невольно задумываешься, а не призывает ли автор этих строк, доведенный бытовой неустроенностью и экстремизмом Чубайских прислужников к смуте, к очередному русскому бунту — бессмысленному и беспощадному?
Поэтому понятно, что вовсе не случайно соль у автора просвечивается луной не на какой-то там допотопной средневековой косе или на ортодоксальных вилах — подручном инструменте крестьянских восстаний, не на самопальном лобзике или ржавой пиле, не на какой-то заурядной хозяйственной утвари сельского двора, а именно на орудии народного возмездия — ТОПОРЕ, на карающей, так сказать, «секир-башке».
Профессиональный взгляд художника на обнаженную лирику поэта сразу же обнаруживает скрытый подтекст в казалось бы безобидных, пленяющих своей искренностью и наивностью строках: «Лунный луч, как соль на топоре, стынет кадка с полными краями. » Но как бы не вуалировал автор истинный смысл сказанного, прекрасно понимаешь, что копает он глубоко. Как себе — могилу.
В легкой, художественно-лирической форме, поэт как бы сопереживает жертве, вероятно воочию описывая ритуал исполнения смертного приговора лагерным палачом на службе у сталинских сатрапов. Поэтому не только профессиональному художнику, но и простому читателю хватает ума и творческого воображения, чтобы понять, что на самом деле «стынет» вовсе не «кадка с полными краями во дворе», а «рюмка водки с полными краями» — во исполнение последнего желания бунтовщика перед его публичной гражданской казнью.
Лирическая обнаженность «поэзии топора» производит настолько сильное впечатление, что начинаешь сомневаться, а достаточно ли надежно «на замок закрыты ворота», коль скоро «земля по совести сурова?» От шока недоумения, как бы в предчувствии очередной кровавой смуты, начинает одолевать бессонница.
В мучительных раздумьях о том, как бы получше обналичить недвижимость и подальше припрятать наличные активы в заграничный офшор, начинаешь просто таять на глазах. Таким образом, чудом воображения, чудом сочетания этих, казалось бы не сочетающихся слов, автор стихотворения насквозь пронизывает нас тревогой не только за свою собственную шкуру, за здоровье всех состоятельных соотечественников, но и за благополучную жизнь олигархов.
Бессонными ночами одним начинает являться кровавый образ Ивана Грозного, посохом убивающего несговорчивых оппонентов, когда была «земля по совести сурова» и за какую-то ничтожную щепотку Старорусской соли под топорами опричников народ кровью «умывался на дворе».
Другим навязчиво является образ крестьянского мужика Петровича в ушанке и ватнике, которого в эпоху нэповского угара вызвали в сельсовет на допрос. Куда, мол, сволочь, муку от советской власти спрятал? Язык у Петровича «коммуняки», конечно, вырвали. Поэтому Петрович героически не обронил ни слова.
Вот и пришел он из сельсовета хмурый, с лицом окровавленным, неугодливым, прошелся по скотному двору, зачем-то вытащил торчащий в корневище топор, поиграл им, перебросил с руки на руку и потом почему-то ударил по кадке с дождевою водой. И хотя потекла не кровь людская, а водица, но все равно на душе как бы полегчало.
Третьим начинает мерещиться «убивец» Раскольников из «Преступление и наказание», с его залитым не то кровью, не то лунным светом топором, спрятанным не то под полой, не то топорищем за голенище — аккурат в тот самый момент, когда лунный луч побежит из окна по полу и край комода перегородит его и луч станет как бы лунной тенью приправленного поваренной солью топора. Жуткая картина.
Спору нет, это необычные стихи, пример удивительной деградации здравого смысла от акмеистического, рационального, к иррациональному, трагическому, к поэтике сложнейших, почти бессмысленных галлюцинаций, от которых даже у обычных людей, при наличии стойких нарушений в состоянии центральной нервной системы и соответствующего творческого воображения, мурашки бегают по коже: «Лунный луч, как соль на топоре. «
От пережитого потрясения начинаешь понимать, что ты где-то про соль уже слышал и губы сами собой начинают насвистывать известный эстрадный мотив на слова набившего оскомину шлягера В.Добрынина:
«Не сыпь мне соль на рану,
не говори навзрыд,
Не сыпь мне соль на рану —
она и так болит. «
В результате, даже у простого, не слишком начитанного читателя, начинает болеть не только отдельная рана организма, но и душа в целом. Ведь культурному человеку она на то и дана, чтобы болела.
Миссия хорошего человека — врать, не мешать и соглашаться. Циник — плохой человек. Циник — это негодяй, который вслух произносит то, о чём хорошие люди думают молча.
Парадокс феномена культуры в том и состоит, что при упоминании слова «культура» на протяжении всей истории человечества одна рука тянется к кобуре, а другая — хватается за перо и лихорадочно строчит в ответ на «криминально-уголовную лирику» такие же необычные стихи:
«Облетают листья на дворе,
треснет ветка, оборвется жила.
Но твержу, как прежде на заре:
«Лунный луч, как кровь на топоре».
Эко ночь меня приворожила!
Что земля сурова и проста,
Что теплы кровавые рогожи,
И о тайне чистого листа,
И о правде свежего холста
Я, быть может, догадался тоже.
Но когда проснешься на заре,
Вспомнится — и сразу нет покоя:
«Лунный луч, как соль на топоре».
Это ж надо, Господи, такое! «
Источник
Описание лунной ночи из разных книг
(Из этюдов о природе)
Лунной ночью холод сбирается в мириады фиолетовых крупинок, рассыпается перед нами, перед странным светом. Я терялся в догадках: что было главным в это время? Освещение?
Сама луна, большая, беспристрастная, летела в темном небе сквозь редкий дым облаков, сквозь наше предчувствие. В мыслях луна была точкой, от которой отсчитывают начало, она довлела над всеми понятиями, определяла их, и был какой-то укор мне, немой, укор во мне, но такой силы, что я постоянно не забывал такое время.
О чем-то хотел догадаться, о неестественно правдоподобном, словно хотел видеть себя со стороны.
* * *
Ясно освещенной мчалась через дымчатые облака подробная и тонкая в очертании луна. Тускло белевший снег на местности изредка светлел, светлело небо, обозначались тени от деревьев и изб. Странный свет! В нём все было видно, но видно едва. При этом свете мир больше в несколько раз, чем днем, и за привычно отдаленной луной еще виделось огромное пространство, более сжатое, более видное.
Хотелось лететь над землей, бесшумно, и почти верилось в сверхъестественное в этой ночи.
При взгляде на темноватый снег в объеме воздуха мерцали пятна.
* * *
Луна светится, крутясь, отдаленно висит, тонко и независимо; вечное небо бесконечно подробно глубиной оттенков и расстояний, но небо — противопоставление всему, что есть на земле. Что луна? Почему мы придумываем что-то? Не потому ли, что богаты собственной историей?
* * *
Воздух под лунным светом тонко редеющий, поверхность снежная в бледной синеве. Под холодным и пронизывающим ветром прижимаются друг к другу ветви березы, всюду бегут, мчатся стайки снега, вихрем останавливаясь в облачко, и вот уже оседает оно под своей тенью.
Как дрожат тонкие ветви березы, шумит и свистит ветер, и ты один здесь, кто думает об уюте… А хоровод снежинок наметает сугроб: пляска – облачко, немеют щеки, руки – и ты бежишь от холода – тебя заставляют в природе играть.
Шумит и свистит ветер, светлым снегом наметая сугроб.
* * *
Лунное небо над силуэтами деревьев — спокойное смешение зеленого и синего. Неостановимо небо тянет взгляд к себе, оставляя его там, растворяя в крутящихся линиях.
Струится свет бледный, а даль за небом и горизонтом светла. Мерцающий свет, сверху входя в лес, пронзает его. Первые минуты свет задерживает тебя тусклым, но после неожиданно видишь все резко, — ты видишь ночью, когда будто не положено тебе видеть.
А лес звенит под луной неподвижными ветвями, звон неслышный под глубоким небом, поднимающийся, да выдает его тонкий блеск темного снега.
Звенит лес, от стволов деревьев тени-плоскости. Странно, когда тени ночью, жутковато в огромном лесу при лунном освещении, потому что ты один, ты вынужден следовать предчувствию. Ты силен, для тебя предчувствие — игра, ловушка для раскрытия смысла. А странность остается, то ли как инерция, то ли мы чувствуем больше, чем знаем.
Взглядом ты опережаешь силуэты деревьев, ты переступаешь через тени — как светло! Тонкий звон ветвей, шептание снежных полян — все выдумано тобой?
* * *
Сквозь голые ветви дерева светит луна, ветви тянутся к свету, в них лунный свет замирает крохотными черточками.
Зимнее небо дальше от земли ночью, чем в это же время летом — все только при луне.
* * *
Жёлтая, вся в кровоподтёках, луна медленно поднималась над небольшим скоплением седых туч… Жёсткий морозный ветер … Синяя темнота рядом. Ты задыхаешься от жгучего прикосновения
* * *
Местность при тусклом свете луны простирается далеко — сколько хватает взору. Проходили чередой облака, закрывая луну тонкой волнистой пеленой, и все небо наполнялось чем-то, и местность темнела, то облака полностью прятали в себе луну, то вдруг выпуская, и она светилась бледной открытой улыбкой.
А пустынная местность все равно оставалась будто не должной быть, будто все подстроено нам, будто какое-то значение есть у лунной ночи, значение, которое мы еще не можем понять.
* * *
Небо лунной ночью за луной, в седине, а все от луны до земли будто пусто совсем, но видно. Пусто… светлой темнотой. Мы в удивлении от того, что видим, от того, что можем видеть.
* * *
Лунной ночью оцениваешь поверья и представленья. Неподвижная мерцающая местность с одинокими молчаливыми деревьями, уснувшая деревня, темная, — все кажется таинственным и вечным.
Долго-долго смотришь ты на ночь, и мысли не могут уйти от какой-то основы.
Тихая лунная ночь. На снегу тени. Небо грязно-голубое, у горизонта сливается неясным со снежной далью.
Лунная ночь — ночь-пустыня, холодная; тени на снегу резкие, сопровождающие тебя. Ночь прекрасна. Почему мы чувствуем красоту? Как мы хотим понять ее? Привносим ли мы сейчас в ночь с собой красоту или, точнее, берем ли частицу, нужную нам?
. Нет, нет, мы едины, и что-то одно и в природе и в нас.
* * *
Странно, молчаливая луна почти не освещает тёмную землю – лишь небеса вокруг…. А на земле едва заметный бледный отблеск да чуть приметные тени …
Но всё как-то объёмно, всё богато тайнами …
Звонко лают собаки, доносится пение лягушек из пруда, слышны далёкие голоса людей
* * *
В тихое сумеречное время силуэты деревьев являют нам близкое, тёплое и таинственно-сказочное; а за ними фиолетово-голубое светлое вдали небо с оранжевой луной
* * *
Теперь я знал, почему лунная ночь или раннее утро казались прекрасными, но тревожно-непонятными: не было привычки к ним, всегда они воспринимались как чудо, как откровение …
После утомительного времени дня появляется низкая полная пуна. Долгое время она лишь дополняет пейзаж подробностью: резко очерченным оранжевым кругом, отдельно видным. Но за темными силуэтами, еще пыльной дорогой, серой теплотой местности она начинает светиться рыхлым и нежно-оранжевым касанием к тихим сумеркам.
И уже мягкий свет собран в одно яркое кострище, довлеющим в грязно-синем окружении.
* * *
Летом в сумерках зелень словно отторгнута от себя и застывшая так; успокоившееся небо бледно-бледно все до пыльных дорог. Озеро гладко-светло, взгляд разлетается по его поверхности; уже закручивается чувствуемо в рыхлые пятна воздух. Небо держит полную луну, она спокойна, ждет своего времени, когда переливаясь медным отливом, будет с пением соловьев выражать ночь.
И ночь свежа иссиня светлым горизонтом на месте захода солнца, прибегающими к нам всеми линиями сразу силуэтами деревьев, чудной тишиной, шумно отходящей от тебя до самого дальнего леса; ночь свежа рождающейся отовсюду прохладой, которая проталкивает тебе то запах росы и зелени с низин, низкий и медленный в движении, то прохлада – свобода необъятного и волшебного неба, всё в голубых лунных сумерках, и мчится пространство, схватывая мысли, и теряешься ты: все твои теории обесцвечены прикосновением ночи. Сама луна далеко, где-то за темными садами, отдельно яркая, но бессильная перед темной деревней. все-все слышно сейчас. Время какое: ты сбираешь его в единое, а оно расходится с каждой подмеченной подробностью. И воздух — отторжение всего.
* * *
Перед рассветом синее вдали небо проявляет белые тучи, к западу бегуще-зеленоватые. Горизонт — переход, лилово-красный, он нес к себе землю в сумеречном освещении, и все словно двигалось к востоку, и наше внимание.
За нами внизу неба лежит луна, полная, за силуэтами деревьев, домов. Луна поодаль от себя в ярко-желтом мерцании прятала последние остатки летней ночи, в седине зелени — тайну звуков.
Ветер ровный, спокойный, запах сильный, плоский. Проступающая серым местность держит мысли как на весу, а бледное озеро с отраженьем зари у дальнего берега беспрерывно захватывает их в неясные собрания. Столько непосредственного у нас.
Запах сильный, над землей, и льется прохладный ветер, и опережают все незнакомые звуки.
* * *
Летом луна низка над тёмной землёй и тёмными силуэтами деревьев, над далью. И спешит уже сменить короткую ночь низкая слабо-фиолетовая красноватая заря …
* * *
Расстилается по дорогам и равнинам лунный свет, темны сады и овраги, уносится ввысь недоступностью бледное озеро, и словно сам растекаешься под лунными брызгами, — ты всюду: над темнотой тайн, над виднеющейся дорогой, голубовато-серебристым инеем росы в низинах, ты, неуловимое тепло и неожиданное обнажение, принимающий разум и предельно конкретные ответы.
* * *
Лунной ночью тишина широкая, а звуки случайны. Тишина, вертясь, мгновенно и беспрерывно уходит в небо.
* * *
Лунной ночью в поле от тебя все серо и тишина, большая. Низкая даль сочно-темная, небо с неопределенно-низкой границей. Все низко, все плывет в неслышных и невидимых струйках прохлады. Взгляд твой разбивается о сумеречное освещение, да и оно кажется новым-новым, будто совсем недавно до него были цветные огоньки, и вдруг огоньки убежали от теплой земли, оставив нам недоумение от сиюминутного состояния мыслей.
* * *
Таинственная лунная ночь в деревне или раннее звучное утро , неожиданное солнцем и теплом, — всё бесконечное открытие каждой подробности , где в ходе открытия можно представить многие стороны своей тайны и тайны красоты земли
Летом даль и близкое до полудня наполнены радостным воздухом, тёплым и голубоватым, пронизанным солнечными лучами , и свободным , парящим … Ты так рад миру своему
* * *
И сейчас я боготворил освещение лунной ночи, когда местность стала видимой таинственно, когда освещенно-синее небо огромно прохладой, редкими далёкими звёздами…, и под луною небо бесконечно близкое, льюще-зеленоватое, под луною земля большая, силуэтно-волшебная , тёмная…
* * *
Есть какая-то торжественность в лунной ночи : сквозь серое темнеет земля, запах низин окутывает холмы, а льющийся бледно-синий цвет от луны в мириадах точек молчаливо прикасается к серому …
А земля спит.
* * *
Ночью принимаем мы мир свежо и сразу отовсюду.
Сейчас бледное с зеленоватым отливом освещение сверху — луна. Тревожится сердце, предчувствуя что-то иное, чем красоту. Притихшая земля безлюдна, тени в ночи всегда необычны, виднеющаяся до горизонта местность — будто не должная быть видимой. Весь мир тих, словно всего касается единое.
После ночи мы мудрее для дня.
* * *
Ночью вообще мы принимаем мир свежо и сразу отовсюду; лунной ночью небо зеленоватое: льётся бледное освещение луны
земля безлюдна, тени необычные, сама местность, виднеющаяся до горизонта, словно не должная быть видимой
тишина : не шелохнётся листочек , слышна даль
А у меня же тревожилось сердце, предчувствуя что-то иное, чем красоту
Что?
Ночью полная луна на живописном своде — тонком, безразлично проходила разорванные темные облака: местность то светлела, обнажаясь строениями, то незаметно и сразу темнела.
* * *
Осенью небо за луной — пространство с бесконечно удаленной, но видной границей, явно освещенное луной. А здесь на земле — темно и сыро, здесь мы вмещаем ночь низкую в наше сознание…
* * *
Луна ослепительна, ясно освещает небо до темного свода, на земле все видно единым, которое разрывает и не может разорвать ветер. На озере в лунной дорожке огненные вихри постоянно разбегаются, отклоняясь от начального центра.
* * *
Иногда после сумерек поздней осенью появившаяся луна долго-долго ничего не освещает, много позже, когда уже местность вокруг – притихшая под луной и объединённая её светом, сама луна – главное событие, и мы ждём чего-то…
Неужели мы придумываем миру нечто своё, а потом верим придуманному?
Из книги «Природа»
Прохладной ночью в августе ярко светит далекая луна; в деревне лают собаки, задолго до рассвета кричат петухи.
Ночь глубокая: горизонт неба неопределенно близок или далек, само небо тяжелое, но тебе легко в этом торжествен¬ном течении времени. А даль пронизывает тебя: далекие звуки рядом; ночью ты вообще приближен ко всему. Луна освещает пустынные улицы деревни, повсюду лунные те¬ни, — странно вокруг! Странное, торжественное, великое время!
Странное время потому, что стараемся осознать виденное, что собственное знание сейчас о планете Луна нам и не нужно: неужели мы хотим что-то «осознать» через чувства? То есть, через знание, получаемое мгновенно, с нуля?
Ни в какие противоречия мы не вступаем, мы хотим осознать непременно конечную связь между ландшафтом (с нашим Я, разумеется) и Луной. Эта «эстетическая» связь, переворачивающая тебя буквально, тем не менее, остается непонятно-возвышенной.
Светло настолько, что можно читать; лунный свет медленен. Вокруг словно обратное тому, что происходит днем; какой смысл в том, что такую красоту мы постоянно просыпаем, в том, что мы словно подглядываем? в том, что у нашего мира есть иное состояние? Луна, лунный свет провоцирует наши мысли о сказочном, волшебном, неестественном, и нам хорошо от таких мыслей, — ведь мы ими закрываем какие-то пустоты, проблемы.
Зимой луна освещает пустынные поляны белого снега, темные дома и деревья: всюду тени и мрачный возвышенный свет, подчеркивающий твою отчужденность, твое одиночество, твое сознание.
Лунный свет естественно обнажал такие взаимоотношения между нами и природой, которые не могли «вскрыть» другие состояния дня и ночи. Луна холодно спешила в освещаемом собой небе и своим светом магнетически воздействовала — на землю: мы завораживались и луной, и виднеющейся навстречу луне местностью, и тайнами всюду; пустая темнота, медленная и текучая, поглощала или усиливала звуки.
А летом, низкая над сумеречной и гулкой ночью, вся далекая и большая, луна освещала только открытые пространства, но все же было темнее, чем зимой; впрочем, ореол таинственности при лунном свете сохранялся во все времена года. Небо летом под луной было низким, сумеречным, струйки темноты видимо уходили вверх. А зимой — небо под луной и за луной виделось просторным настолько, что впору было говорить о неожиданном новом небесном пространстве.
Разгоряченные собственными взаимоотношениями, мы не замечаем красоты неба: какое время нужно для естественного перехода к восприятию окружающего чуда? Ведь все это есть: и чудо, и восприятие, и время! И ничего нет. Словно все в чужом течении.
Солнце сияло, луна светила; луна, как нечто невоздушное, воспринималась с большим удивлением, чем солнце, создавала и хранила больше тайн, ибо попросту сказать, все заключалось в «организации» светового пространства: оно, действительно, при лунном свете оказывалось необычным.
При пустынности улиц и всей местности — пространство оказывалось тесным, заполненным твоими домыслами, фантазиями, заполненным легендами, поверьями. Чем еще?
Из работы «О самодостаточности человека»
Ночью (весенней? но уже была трава), вдруг, проснувшись, сердцебиением я почувствовал пересекаемость значений времени: миры наслаивались, стояла громкая тишина, и…тягучая торжественность бледного лунного освещения горела за окнами деревенского дома…
Да и изба была пронизана торжественной тишиной, словно приподнята была неведомым таинством.
Я вышел так, как будто был вызван, не боясь, дрожа от внутреннего непонятного мужества и сиюсекундно ожидая какого-то зла, – не против себя! но вопреки всему,….ожидая какой-то изнанки мира, которая управляет всем-всем, до мельчайшей подробности.
Блистала луна! На холодной траве, листьях, стенах избы, на силуэтах дальних строений и деревьев луна оставляла серебро молчания, изливаясь и истончаясь светом. Всё близкое холодное небо, тёмно-зелёное или тёмно-синее, было видным, освещённым: осветлялось луною, даже оттенялось ею. И небо дышало звучной тишиной, дышало невысказанным, ожидаемым…
Большая луна…смотрела, говорила о неслучайности мира, луна являла связь, родство,…странное родство, рассудочное (?). И странный свет! Медленный, висящий в тёмном воздухе светлыми пунктирами,…свет бледный, сильный, тяжёлый – несознаваемый?
А мы быстры, мы «уходим» от влияния лунного давления. Мы живём в обычном (дневном?) времени…
Сказочный неестественный свет лунный свет есть великая провокация нам: ведь ум наш только тогда начинает действовать, когда есть различие (в данном случае времени). Есть различие!
Луна, лунный свет, весь этот хор тишины, вся организация видимого едва пространства, вся эта лунная торжественность – всё было противовесом дню.
И богат ты был бесчисленными возможностями событий, и сильнее становился для себя, для единственного времени, в котором так много зависело именно от тебя, и – умиротворённее: пульсировал в сознании твой протест, твой поиск, твоё различие – отличие.
Из книги «Арабески»
Нет большего контраста, чем беззаботно отдыхающие люди в лунную ночь и воспринимающие луну лишь как деталь собственного отдыха.
. а луна сияла — открытая, недоступно далёкая, безмерно печальная, луна смотрела на землю, заливая её до горизонта печальным светом, и словно тайну какую-то несла с собой. Какую?
. летняя низкая лунная ночь шумная, звучная, таинственная; и кажется, что дышишь ты насквозь шумным воздухом, темным, силуэтным, не дышишь — пьёшь. летняя лунная ночь прохладная, прохлада. в отдалении, прохлада застывающая.
а свет луны — торжественный, замирающий, медленный да и время это всё — медленное, словно земное быстрое время, незамечаемое тобой. встречаясь с лунным светом, — замедляется: от этого необычно!
луна замедляет твоё время! поэтому на «острие» времени «скапливаются» бегущие мгновенья, и вот уже ты не на «острие» времени, но на поверхности времени, открытой лунным светом. а «времена» всё прибывают и прибывают!
какое-то торжество, чьё-то торжество вокруг, а ты не можешь быть непосредственным: ты постоянно «оглядываешься» на собственное прошлое, да и вот оно, рядом! . времена выстраивают печальную поляну, всё увеличивающуюся
/низкая ночь потому, что темнота только вокруг, а поодаль словно светло.!/
. низкая летняя ночь, а там, далеко в небе, бледные звёзды да редкие облака, то седые, то чёрные, и всё тот же печальный и разреженный свет луны.
А зимою уже высокая луна, и ночное небо уже высокое-высокое — видное! — видное от самой заснеженной земли, видное всё с тем же застывающим в пути встречным лунным светом, а темнота, должная быть, вытягивается куда-то в невообразимую вышину, к горизонту, и поэтому зимней лунной ночью — светлее, зимней лунной ночью сам ты кажешься себе — меньше /!/, поэтому вся зимняя лунная ночь — объемнее, просторнее, да и луна в холодном небе кажется меньше, а «печаль» её — недоступнее
* * *
Открывается земля со всем живым — луне, и безотчётно, подсознательно, человек обращает мысли к себе, к оценке себя
Открывается земля лунному свету и беспокойство с нами, настигает неожиданная и непонятная самооценка, а она, оказывается, «требует» как-то иначе «обращаться» со временем. Как? и какая самооценка?
Безмолвный свидетель луна, свидетель наших помышлений и действий, луна — великая спутница на нашем пути.
И луна, и водное отражение всегда несли с собою что-то совсем-совсем новое — для нас. Что?
Из книги «Этюды о сознании»
288. Ночью льётся бледный лунный свет на переполненную шумом жизни Землю: я – здесь, среди жизни, я осознаю потому, что у меня есть сознание, и моё я, удивительное и для меня самого,- в моём же сознании, или даже ведёт его…И сознание, моё же, мне удивительно: мне всё это – в дар!
Что за «земными пределами» осознания? вот, также «подведёт» физиология, сознание угаснет (с нашей точки зрения), и где оно тогда будет? С богатой оценкой на жизнь, с неповторяющейся памятью: где память будет развёрнута?
Неужели только в памяти близких?
Я не верил
Не верил потому, что бесконечное в себе исчезать не может!
* * *
405. Холодный воздух и твёрдую землю освещает медленный свет маленького месяца; я немедленно представил зимнее лунное небо и пустынный снежный ландшафт под ним
Луна, в особенности, месяц – свидетель наш, великий выразитель одиночества.
Ещё совсем недавно, летом, в гулком пространстве воздушного неба, низкая и круглая луна таинственно объединяла ночь, порождая тени (!), силуэты, и (вдруг) открывая бледные поляны…
Всегда, всегда! луна или месяц привносили странное чувство, что мы не одни: там, за нашими жизнями, есть что-то другое…Что?
Я думаю, что странное чувство диктуется тем, что наш дом Земля охраняет нас (т.е. наше сознание), охраняет вся Земля, противопоставляя иным пространствам и временам. Сознание – глобально, и мы не можем решить эту проблему при узком подходе. (Молодец!) См также № 856.
* * *
521. Надо бы выписать и заново пережить, «переформулировать» описания лунной ночи из своих сочинений: луна оказывает странное воздействие на сознание
Сознание «обнаруживает» себя в новых условиях – с разным временем!
Да и свет лунный, словно распылённый, был в каком-то равновесии с твоим внутренним: он не «препятствовал» …объективной самооценке
С печальным светом луны над тёмной отрадой летней местности (или словно независимым ни от чего светом далёкого месяца над светлеющимися зимними просторами) ты ясно осознавал присутствие Наблюдателя (!).
Физического. Безразличного.
Может быть такое?
* * *
522*…перед зимними сумерками, когда морозный голубеющий вечер держал огромное небо, уже светила луна: и вся местность под огромным небом объединялась этой непонятной голубеющей целостностью
Застывшее мгновенье словно зацепило цветом всю картину перед глазами, но вместе с тобой!, и — держало …
Я знал, что там, где луна, там в любое время года время лишалось непосредственности (?!), оно (само время) было – рядом, но не в тебе (!).
Источник