Раннее утро солнце еще не встало

Раннее утро солнце еще не встало

Александр Иванович Куприн

Несколько лет тому назад я проводил летние месяцы на даче, вдали от пыльного, душного, наполненного суетой и грохотом города, в тихой деревушке, затерявшейся среди густого соснового леса, верстах в восьми от станции железной дороги. Туда только что начинали в то время показываться первые пионеры будущей дачной колонии, которая теперь совершенно заполнила это милое, уютное местечко франтовскими дачными костюмами, сплетнями, любительскими спектаклями, подсолнечной шелухой, фортепианными экзерсисами и флиртом. Теперь уже там нет ни прежней дешевизны, ни прежней тишины, ни пленительной простоты нравов.

Прежде, бывало, встанешь рано утром вместе с восходом солнца, когда росистая трава еще белеет, а из леса с его высокими, голыми, красными стволами особенно сильно доносится крепкий смолистый аромат. Не умываясь, накинув только поверх белья старое пальтишко, бежишь к реке, на ходу быстро раздеваешься и с размаху бухаешься в студеную, розовую от зари, еще подернутую легким паром, гладкую, как зеркало, водяную поверхность, к великому ужасу целого утиного семейства, ко­торое с тревожным кряканьем и плеском поспешно расплывается в разные стороны из прибрежного тростника. Выкупаешься и, дрожа от холода, с чувством здоровья и свежести во всем теле, спешишь к чаю, накрытому в густо заросшем палисаднике в тени сиреневых кустов, образующих над столом душистую зеленую беседку. На столе вокруг блестящего самовара расставлены: молочник с густыми желтыми сливками, большой ломоть свежего деревенского хлеба, кусок теплого, только что вырезанного сотового меда на листе лопуха, тарелка крупной, покрытой сизоватым налетом малины. Около самовара хлопочет хозяйская дочка Ганнуся – черноглазая крепкая деревенская девочка, задорная и лукавая. И как радостно, как молодо звучит в утреннем чистом воздухе ее веселое приветствие: «Здоровеньки булы с середою, панычу!»

Целый день бродишь с ружьем и собакой по окрестным лесам и болотцам, ловишь с белоголовыми ребятишками у берега раков, тянешь с рыбаками невод и варишь с ними поздней ночью уху или сидишь с удочкой, закрывши от солнца голову соломенным брылем с полями в пол-аршина шириною, и следишь пристально за поплавком, едва видным в расплавленном и дрожащем серебре реки. Домой возвращаешься усталый, перепачканный с ног до головы, но бодрый и веселый, с чудовищным аппетитом.

А поздним вечером, после того, когда возвратится в деревню стадо, пыля, и толпясь, и наполняя воздух запахом парного молока и травы, какое наслаждение сидеть у ворот и слушать и смотреть, как постепенно стихает мирная сельская жизнь. Все реже, тише и отдаленнее раздаются: то скрип колес, то нежная малорусская песня, то звонкое лошадиное ржанье, то возня и последнее щебетанье засыпающих птиц, то, наконец, те неведомые, загадочные, прекрасные аккорды ночной гармонии, которую каждый слышал и которую никто не мог ни понять, ни описать… Огни гаснут, в темно-синем небе загораются и дрожат ясные серебряные звезды… Сладкие, но неясные мечты, дорогие воспоминания теснятся в голове. Чувствуешь себя молодым, добрым и хорошим, чувствуешь, как стряхивается с тебя накипевшая за зиму городская скука, городское озлобление, все городские недомогания…

Теперь нет уже в моем мирном приюте ни неподдельного молока, ни масла без маргарина, ни чарующих буколических картин. В лесу прибиты роковые дощечки, запрещающие охоту и собирание грибов и ягод, по дорогам мчатся, согнувшись в три погибели, длинноногие велосипедисты, на реке толкутся декольтированные спортсмены в полосатых фуфайках, а хозяйские дочери носят нитяные перчатки и давно уже переняли от интендантских писарей известный жестокий романс про «собачку верную – Фингала».

Когда я приехал в деревню на второе лето и с помощью Ганнуси устраивал свою комнату, Ганнуся, в числе прочих многочисленных новостей, объявила мне, что напротив их хаты, у Комарихи, наняли комнату «каких-то двое постояльцев», муж и жена.

– Осипивна каже, що воны вже десять рокив, як поженылысь. Вин не дуже красивый, а вона така гарна, така гарна, як зиронька ясна… От самы побачите. Каже Осипивна, той пан десь там у городи за учителя. Каждынь день по зализной дорози издыть у город.

Часа два спустя, выглянув в окно, я увидел мою соседку. Маленький в четыре окна домик, весело выглядывавший белыми стенами из густой зелени вишен, слив, яблок и груш, был напротив нашего. Она сидела у открытого, полузавешенного легкими кисейными занавесками окна, в белой кофточке с ажурными прошивками на рукавах и груди, и, облокотясь на подоконник, читала книгу. У нее было одно из тех нежных, простых лиц, мимо которых сначала проходишь равнодушно, но, вглядевшись пристальнее и поняв их, невольно очаровываешься свойственным им смешанным выражением ласки, мечтательности и, может быть, затаенной страстности. Всех мелочей ее лица издали и с первого раза я, конечно, не мог разглядеть, но успел заметить ее пышные белокурые волосы, не завитые, а заброшенные назад, так что ее небольшой, заросший с боков блестящим рыжеватым пушком лоб оставался открытым; очень тонкие брови, гораздо темнее волос, с насмешливым и наивным в то же время надломом посредине, и маленькие розовые уши. Впоследствии я разглядел ее поближе: самой красивой чертой у нее были глаза – продолговатые, темно-серые и очень блестящие.

В начале шестого часа приехал муж блондинки, господин лет сорока, с типичной наружностью учителя: с растрепанной бородой, брюнет, в золотых очках, с усталым приятным лицом и тощей фигурой. Он приехал на простой мужицкой телеге, закутавшись от пыли в белый парусиновый балахон с капюшоном, прикрывавшим голову. Не успел он еще вылезть из своего неудобного экипажа, как жена выбежала ему навстречу, накинув по дороге на голову белый фуляр. Тут я разглядел ее фигуру: она была высока, стройна и гибка, точно сильно выросший подросток, несмотря на то, что ей по лицу можно было дать не менее двадцати семи – двадцати восьми лет. В то время как ее муж неловко перекидывал затекшие ноги через высокий бок телеги и осторожно сползал на землю, жена что-то оживленно говорила, смеялась и вынимала из телеги какие-то пакеты и свертки.

Вслед за блондинкой из калитки стремглав выскочил мальчик лет семи, очень на нее похожий, тоненький, бледный, вероятно, болезненный. Он с визгом бросился к отцу на шею и повис на ней, болтая в воздухе ножками, голыми по колени. Все трое пошли в хату.

Вечером я опять их видел. Муж в длинной синей блузе без пояса, вроде той, какую носят во время работы художники, сидел на корточках, нагнувшись над одной из крошечных клумб, разбитых в их палисадничке перед домом, и с сосредоточенным терпением что-то над нею делал. Я догадался, что он сажает цветочные семена. Сынишка его стоял около, заложив за спину руки, и внимательно следил за работой отца. Стройная фигура блондинки в белом платье показывалась то в доме, то в саду, и я невольно залюбовался ее грациозными, ловкими движениями. Один раз она подошла к мужу, и он, не вставая с корточек, поднял к ней вспотевшее и улыбаю­щееся лицо и сказал ей несколько слов, указывая на свою работу. Она нагнулась к нему, сняла с него шляпу и вытерла его мокрый лоб носовым платком. Он на лету поймал ее руку и поцеловал.

«Нет,– подумал я, глядя на эту нежную и наивную сцену,– хотя дачное соседство и дает некоторые права на бесцеремонное знакомство, но я не буду искать его. Разве я посмею непрошеным вторжением в семью отнять у этого, такого славного, доброго на вид человека хоть самую малую часть его домашних радостей? Вместо того чтобы мирно копаться в своих грядах, он принужден будет занимать меня разговором о винте, о погоде, о газетах, о здоровье, обо всем том, что ему, наверно, так давно уже надоело в городе. И, кроме того,– кто знает? – может быть, при ближайшем знакомстве этот славный и добрый человек превратится в педанта, в озлобленного неудачника, а мечтательная блондинка окажется сплетницей или генеральскою дочерью с аристократической родней и жеманными манерами… Такие превращения не редкость».

Источник

М. М. Пришвин Дневники 1926-1927 (стр. 29 )

Конец Августа и тетрадки.

Солнце еще не вставало, в низинах туман. По седой зелени мокрого луга пишет узоры мой быстрый Ромка. Ему очень ве­зет на дупелей.

Кто кого закопает?

Е. П. предложила мне разломить с ней косточку дупеля, что­бы узнать, кто у нас кого закопает. Я отказался и убедил Пав­ловну в отвратительном значении этой шутки, обходящей весь мир. Когда я потом сообразил, какая сила бессмыслия скопи­лась в этой шутке, сотни лет повторяющей всем мирам, я по­чувствовал удовлетворение от себя как революционера.

Но как только я счел себя за революционера, то вдруг мне представился Каменев с брюшком, говорящий толпе с балкона против обелиска Свободы. Мало того, Каменев, всякий, говоря­щий с трибуны, вырастающий на вкусах масс, мне представляется самым зависимым человеком, намотавшим теории на самомнение.

И я был доволен своей революционностью, своей мгновен­ной находчивостью в отказе разломать с женой дупелиную ко­сточку.

Санчо мудрей Кихота, но немудрый Кихот все-таки больше Санчо. Если бы у Санчо была идея, если бы у Кихота была мудрость!

Евреи мудрые, слишком мудрые люди, на них так бы и надо смотреть, как на Санчо. Откуда же неприязнь? Вероятно, пото­му что они, по существу низшие, имеют претензии высших. По­пробовал бы Санчо унизить Дульсинею!

Но это все кругом около истории одной любви, когда он пропустил один жизненный момент и от этого стал поэтом, но ничего не могло и не может заменить упущенного мгновения: а потому «идеал недостижим». Библия такого не знает. Еврей­ский пессимизм, значит, тоска по тоске.

Общий бекас. Пара журавлей. Работа по перемещению. Понимание бекаса определило ход по боло­ту, а не наоборот.

Вечер 31 августа

Ясно. Сильный ветер. Холодно. Березовый лист слегка по­горает. Ходил с Ромкой по болоту вокруг мыса Острова и ухит­рился ни разу не провалиться. Это тоже искусство ходить по болоту, тоже уверенность явилась: пусть себе качается, я не покачнусь. Убил одного бекаса. То, чем обрадовал меня Ромка утром, вечером на том же оплошал: бекас переместился у него на глазах, и он его стурил. Получил здоровую порку. Надо учить походу осторожному к перемещенной птице.

Журавли начинают свои осенние эволюции. Хорошо смот­реть, когда пара летает, планируя рядом, три раза один махнет, и три раза другой, и опять планируют, и опять по два маха, и.

Когда-то я убивался, учил Ромку ходить по топкому боло­ту, а теперь смешно думать об этом: тихий ход сам собой оп­ределился, когда он понял, для чего это нужно. Вот, я думаю, и в лесу также определится.

1 Сентября. Ночью бушевал северный ветер. Утром хозяева вышли в полушубках. Так случился мгновенный переход к осе­ни.

Собаки волнуются: кого возьмет хозяин. Кента выбежала, когда я надевал сапоги, вернулась к себе и там замерла. Она

выйдет опять, когда дойдет у меня черед до ружья. У Ромки безумное волнение, его перед охотой подавил страх, что его не возьмут, и он положил свой утюг между лапами и смотрит большими глазами.

Кого возьмет? Стог обжал. «Чмок» бекас: чмок болото. Ученье собаки: кого возьмем? Ветер в лесу.

Выходим с Кентой на Остров. Тетерева не даются, взлетают не в меру. Ветер сильно шумит. Я это в лесу не люблю. Мне бывает в сильно шумящем лесу, как когда за столом, когда каждый рассказывает что-нибудь интересное, а там ложку уро­нили, стали поднимать, уронили стакан, кто смеется, кто ссорит­ся, а меня совсем забыли с моим интересным рассказом, и ког­да, наконец, гости опомнились и сказали: «ну что такое хотели нам рассказать?», я вдруг сам забыл, о чем я хотел рассказать. Ветер в лесу шумный гость и не дает жить про себя.

Я бросил лес и стал обходить Остров болотами. Отступя от леса шагов на 200 или 300, в зыбунах кое-где были разброса­ны рыжеющие ивовые кустики, и в них попрятались гулявшие по скошенному болоту черныши. Их было три, два вылетело не в меру, одного я убил бекасинником.

Только один бекас взвился против ветра и устроил такое колено, что я и стрельнуть не посмел. Другие, не смея под­няться, перемещались от собак, как дупеля, на десять шагов и потом взлетали второй раз, замирали в воздухе, так что двух я взял прямо с прицела. На опушке леса и болота подвернулся и дупель. Итак, всего я взял за короткое время на возвратном пути: петуха, дупеля и четырех бекасов. Пришел к заключению обрат­ному, чем пишут: лучше нет стрельбы в бекасов, как по сильному ветру, и очень добычливо, и очень занятно: каждый бекас броса­ется на ветер, как в пучину на счастье, с дразнящим своим, вызы­вающим «чмок!» Схватишь его и скажешь: «вот тебе чмок!»

Я совсем перестаю проваливаться в болоте и пришел сухим. Надо опасаться стогов и подходить к ним с осторожностью, потому что стог своей тяжестью обжимает болото и вокруг него всегда грязно.

Искусство ходить по болоту, стога.

Читал речь Бухарина, и мне больно думать о жизни Троц­кого, Зиновьева и Каменева. Судя по тому, что говорил о них Бухарин, эти люди окончательно разочаровались в революции и, победив, продолжают какую-то мышью свою беготню: в их положении надо или верить, как хочет верить честный Бухарин, или покончить с собой.

Но нам со стороны трудно думать иначе как в направлении к национальному реформизму. Нагулялся по всей волюшке

Ленин, расходился во всю-то головушку. все испробовано, ка­кой там социализм. Лезет, прет мужик во всю силу, а осталь­ное все представление.

Очень возможно, что Бухарин ненатуристый человек и скло­нен интеллектуально настраиваться на роль во всемирном спек­такле. Эти люди около чего-то большого и реального стоят, но не знают его и называют бессмысленно.

Вот я охотник и знаю, что такое свобода, и если бы я взял­ся за революцию, начал бы стоять за ощутимую свободу. Они же обладают только футляром от всяких свобод, и на футлярах золотые слова. Иных «человек 9 других просто мужик привлекает мощностью своей натуры, человек натуральный, целостный, всегда привлекательней «частичного» человека, на этом правдивом чувстве и построен социализм. Но схватившись за натуру, социализм разбегается в политику. И вот, в конце концов, в чем же обвиняет Бухарин Троцкого — horribile dictu* для материалиста: обвиняет в том, что Троцкий не верит (так и написано). Милый Бухарин, это последнее, если один социа­лист упрекает другого в неверии.

Охота на бекасов в ветреный день

После удачной охоты долго потом переживается в подроб­ностях каждый интересный случай, сегодня я вспоминаю, как прижала к кустарникам Кента бекаса, и ему надо было лететь непременно на ветер, он же предпочел махнуть через собаку, затишинке кустов опушки, и как его нагнал мой вы­стрел.

А то был один опасливый, взлетел невысоко и стал опускать­ся. Я взял его при спуске возле травы, так что потом приходи­лось подходить с осторожностью, не взлетел бы, и он не взле­тел. А то был интересный бекас, как будто не осилил ветер, замер в воздухе, и я взял его прямо на мушку, как дрожащего кролика на месте кончины. И то же самое было с другим, и как было приятно, поднимая его, узнать дупеля.

Тоже не забывается, как вдруг в трех кустах пропала Кен­та. Я оглянулся вокруг, везде было чистое болото, и, значит, Кента невидимая стояла сзади куста, и раз уже было так с Ром­кой, вылетел петух, может быть, и сейчас. И в этот момент в заключение догадки, как он вырвался! с какой безумной быст­ротой ринулся в лес и раз! бекасиная мелкая дробь выбила пе­рья, он летит, кажется, сколько он пролетел! но это всего два шага, другой выстрел поправляет первый, немного вперед, и черныш с разбитой головой валится. Сегодня пришла Вера Антоновна с Лилей.

2 Сентября. Тихое свежее солнечное утро, потом сильный ветер. Разбился термос — какое горе! Расстроился желудок. Я вышел только в 7 утра на близкое болото с Ромкой. Сделал подряд пять промахов в бекасов и вернулся домой не совсем здоровый. Друг мой, вырви язык охотнику, который говорит, что он стреляет бекасов без промаху.

Ромка тоже работает неважно, схватил бекаса очень далеко, по топкому болоту, не успеешь за ним, а он все лезет и лезет на болотную стойку, пока бекас не слетит. Но хорошо, что по взлете бекаса, если я по нем не стрелял, Ромка не только бежит за ним, а приходит ко мне виноватый и ложится.

Работа собаки в ветер.

Я пробовал пустить его против ветра, он схватывает дале­ко, и мне плохо приходится. Потом пробовал пускать его по ветру, так он держится ближе, потому что ему нужен ветер и приходится обертываться назад. Так выходило, будто невод закидываешь и потом собираешь его к себе: отбежав шагов на сто, Ромка делает круг в обратную сторону, выбирает ветер и вдруг, схватив желанную струю, вытягивается, наступает. Час­то ему не верится, он подается назад и оттуда несется на всем карьере к тому месту, где ему пахнуло и перестало, и если опять на этом месте он остановился, значит, это уж верно: бекас где-нибудь тут. Нет, скорей всего: Ромка не плохо работает, а это я плохо стрелял по болезни и с больной головы переводил на здоровый живот.

3 Сентября. Ясная, тихая и очень холодная ночь. Перед вос­ходом было холодно и в шерстяной куртке, потом начался силь­ный ветер. Охотился с Кентой на Ивановском болоте. Бекасов очень много, постоянно пересаживаются, как дупеля. Я убил, направляясь против ветра возле кустов, восемь штук, назад, на Кубже было еще больше, но и Кента их за ветром спихивала, не причуяв, а патроны мои давали осечки.

Всех бекасов подарил Вере Антоновне, которая сегодня отпра­вилась в Шеметово. Сегодня удалось мне наконец-то узнать, по­чему Кента иногда не находит убитых бекасов: один из убитых мной бекасов так запрятался в кочках, что, когда Кента и причу­яла и указала носом, я не мог его найти, и только уже когда ве­лел ей подать, она запустила нос в глубину и вытащила.

Запасаемся брусникой. Чтобы отделить ягоду от листьев и всякого мохового мусора, который неизбежно попадает при сборе, ставит Е. П. наклонно крышку стола и катит по ней яго­ду, и мусор, и листики остаются на столе.

Боговник и кочки.

В. А. задохнулась в моховом болоте от боговника, ей пред­ставилось, что ей ко рту приложили вату с хлороформом, ей страшно стало, что огромные кочки качаются и что их было много, без конца. Ужас ее охватил. И через это я понял огром­ное расстояние вкусов культурного человека от болот.

А Берендей потому мудрый царь, что заставил себе служить все, что люди называют злом: комары, слепни, гнус, и топь, и кочки — все это охраняет Берендеево царство от вторжения не­достойных людей. Потому попасть в Берендеево царство все равно что в Невидимый град: надо потрудиться, надо быть сильным и чистым сердцем. Вот и простые русские люди на бо­лотные кочки.

Хозяева стали позднее вставать (молоть­ба). Лисья шуба.

4 Сентября. Хозяин говорил вчера Е. П-не, что этой зимой сына ему придется женить. «Есть, — говорит он, — у нас лисья шуба, я ее к свадьбе берег, а он теперь стал понашивать и за­носит, а к свадьбе придется другую делать». Так выходило из слов хозяина, что лисья шуба главная причина скорой женить­бы Сережи. Женится и кончено: хомут на всю жизнь, да и ка­кой хомут!

По вечеру больше заметно движение осени, чем по утру. Но все-таки замечаю и утром, что мои хозяева стали много поздней меня вставать. У меня начинается самое хорошее время, пред­рассветные часы, в которые лучше всего работается. Я вышел сегодня не совсем рано, в 5 у., солнце, впрочем, еще только что поднялось и в тумане было, как месяц. Я пошел с Кентой на Ивановское болото пострелять бекасов всласть и на обратном пути в кустах проверить тетеревей.

Утро было прохладное, тихое и росистое. Мелкий лес, — березки, через пятое десятое, осинки и как редкость сосна или елочка с краснеющими кочками брусники — этот лес ждал охот­ника.

Я очень спешил попасть на болото до скота. В 54і солнце вышло из тумана, и я отпустил Кенту, сказав «ищи!» Но нет, на поскотине дупелей еще не было. Я перешел на ту сторону Кубжи за бекасами, и как раз в это время вошло на мое место стадо, все лошади собрались в кучу и стали смотреть на мою собаку.

Мне казалось, они это на меня смотрят, попаду я или про­махнусь в бекаса пондчалу. Среди них был, конечно, и не ви­

димый мне пастух. Я всегда делаю промахи, когда на меня смотрят. Не было исключения и в этом разе: три раза подряд. Но это меня ничуть не потревожило, теперь я уже уверен в сво­ей стрельбе и знаю даже, что промах вначале лучше, чем сча­стливый выстрел. Опираясь на удачу, можно отлично разохо­титься и без промаха бить в этот день, но это не значит, что завтра опять будет так. А вот когда началось с промахов, и притом знаешь наверное, что впереди будет лучше и лучше, то это уже не гаданье, а стрельба.

В охоте на бекасов, прежде всего смелость, решительность выстрела, чтобы стрелять не выцеливая, не выжидая, а сразу. Это не значит, что в этой стрельбе «сразу» тоже нет расчета, есть, конечно, только там уж рассчитывает не этот утопающий в грязи человек, а какой-то другой, легкий, свободный, счаст­ливый. Вот именно надо выйти из расчета, из страха промазать на глазах всех лошадей, от всего этого мелкого надо отрешиться и выйти на всю волю. После трех неудачных выстрелов я, на­конец, вышел из расчета, забыл лошадей.

Бекас летел, казалось, чуть-чуть не в меру, и я решился, стрельнул ему поперек пути. Он продолжал лететь после вы­стрела, но я что-то заметил, верно, это была оставшаяся в воз­духе пушинка, а может быть, особенность полета. Бекас как буд­то совершенно нормально выбрал себе с высоты место для спуска, снизился, раскрыл крылышки совершенно так, как они делают при опускании в траву, но последнюю четверть арши­на он спускался не так, было что-то неестественное, прямое. Я взял Кенту и, когда приблизился, выслал ее. Она сделала стойку и потом поняла: бекас лежал мертвый. Вот после этого, казалось бы, дурацкого, но смелого и решительного выстрела все пошло хорошо, и я взял свою норму (за норму считаю про­сто больше бекасов в сумке, чем промахов).

На обратном пути в кустах нашел ранний выводок тетере­вов, который разлетелся невидимо. Потом нашел тетерку с дву­мя петушками, начинающими чернеть. Это был поздний выво­док. Я взял обоих петушков, и бекасов у меня было 7 штук.

Ветер начался только в 10 у., но и то не такой, как вчера, и сегодня значительно теплее.

Я немножечко принастрелялся бекасов, тетерева в этом году с маленькими выводками неинтересны, все что-то нет «овсяных» дупелей.

Сижу я, отдыхаю в лесу под кустом, и является мне что-то вроде упрека: «как можешь ты выносить на родине такое без­людье?» Мне очень знаком этот «социальный» голос по старо­му времени. Я тогда себе так ответил: «а как же моряки, как путешественники, исследователи, колонизаторы и т. д., мало ли

таких людей на свете: все они живут надеждой на свидание с родными, с друзьями. Когда-нибудь и я увижусь».

И мне мой литературный путь кажется путем к близким мне людям. Оно так и оказалось, появились искренние люди, близ­кие, и стало среди них почти как в семье. Но все это было не совсем то: истинный друг так и остался недоступным, где-то за морями. Вот и теперь после разрушения литературной семьи стало еще виднее, что друг этот недоступный существует непре­менно и что этого довольно, чтобы выносить безлюдье пусты­ни и часто быть счастливым и не одиноким.

Ромка сидел двое суток без дела и одурел от скуки. Он вы­думал превратить свой нос в пылесос, так делает: к тонкой щелке между половицами прижимает ноздрю и остальную часть носа туго пришлепнет, так что тянется только из щелки, и тя­нет, и тянет в себя движимое содержимое подполья; отнюхав одно место, переходит к другому и оставляет на первом мокрый отпечаток своего пятачка.

Мне надоело слушать этот пылесос, пришлось под вечер пройти с ним на болото. К вечеру бекасы, вероятно, приготов­лялись летать, были строгие, слетели далеко, но один большой вислокрылый, снявшись, пересел на глазах Ромки в 10 шагах за куст. Мне удалось издали, то угрожая плетью, то лаская теплым словом, не только удержать Ромку от покушения бежать к нему, но даже призвать к себе. Потом я заставил его идти сзади, это было очень трудно, но все-таки я заставил, и так мы подошли к кусту: он, вспомнив, стал на старое место, я с другой стороны.

Вероятно, взволнованный работой над отозванием Ромки и особенно возней во время подхода, я промазал. Бекас, однако, опять пересел недалеко, и снова мучительный подход. После выстрела как обыкновенно уложил Ромку и теперь уже заста­вил подходить к мертвому определенно сзади себя. Когда воз­вращался домой, несколько раз проделал это: так с ружьем наизготовке, и он крался сзади. Это может быть примером уче­нья прямо на охоте без предварительной дрессировки.

В это поле не думаю пускать Ромку в лес, пусть пройдет его юношеская горячность.

Учил Ромку ходить позади.

5 Сентября. Ветер переменился, стало много теплее, но, ко­нечно, все-таки пахнет осенью, и всю охоту можно выдержать в шерстяной толстовке.

Сегодня я беру Ромку для проверки дупелей и накидываю в сумку побольше баранок. Я достигаю баранками этими две цели, первое, даю Ромке за хорошую работу и, второе, уничтожая за­пас их, приближаю время, когда Е. П-на возьмется за печенье.

Первый дупель взят был на тропе Берендея, второй на по­лосах, в третьем узнал от пастухов на Ясниковском болоте (что каждый день швыряют в него палками), этот третий дупель был не виданных мною размеров, почти вдвое против первых обык­новенных и тоже не худых. Вероятней всего эти последние из молодых, а большой — многолетний самец.

Характерно для теперешней охоты, что все время слышишь курлыканье журавлей и иногда любуешься их полетом.

Вчера ночью появился Петя и принес известие, что деньги мне за Собрание не присланы. Это считаю как угрозу «отдален­ной зимы».

6 Сентября. Вчера сухотье и дождя не было, сегодня вот началось утро и опять сухотье.

Еле можно писать на рассвете, но мне нужно, и неясно так вижу, что мне надо записать. Бывает, проснешься в темноте, угадывая предрассветный час, и чувствуешь, слежались, как одеяло, как туман на болоте ночью заветные чувства, сгустились они так тяжко, что вот бы только высказать их, и сразу выгля­нет солнце, и туманы рассеются. Но далеко до солнца в пред­рассветный час! попробую разобраться в этом тумане.

Я думал о любви и о черном хлебе во время голода. Быва­ло, как мечтаешь поесть, и когда дорвешься, потом разочаро­вание: «неужели это все?» И вот когда очень хочется есть, то как ни мечтай об этом, так мечтой не привлечешь к себе кусок хлеба. А любовь привлекается мечтой, красивые слова возбуж­дают у девушек доверие, она доверяет и отдает «свое лучшее». Любовь вся совершается в кредит. И продолжается дальше, когда родится ребенок: мать свое лучшее опять доверяет.

В заботе о хлебе насущном результаты труда «пожинают» и говорят: «что посеешь, то пожнешь. Там весною и летом рабо­тают, а осенью едят и зимою лежат на печи.

В любви сначала полежат, а потом начинают заботиться. Организация счастья у крестьян такая, чтобы сразу в момент появления любви отдавать ее на растерзание заботам о добы­вании пищи и подчинить эту силу одному закону утоления го­лода. Крестьянам не приходится отрабатывать долг любви, напротив, им любовь остается в долгу.

Вечером дым от выстрела лег на траву и остался лежать на ней белым, далеко заметным пятном, будто сметану пролили.

И все это для того, чтобы раскрыть значение слов «я отда­ла свое самое лучшее». Значит, что отдала всю свою силу до­верия к другому, она уже не может в себе найти ничего равно­го. Это доверие может ограничиться только духовными силами, без которых тело ничего не значит, так что «лишение невинно­сти» не значит «лишение девственной плевы». Таких девствен­ниц, лишенных невинности (т. е. доверия, делающего матерью), множество.

Вообще любовь с самого начала является врагом материаль­ного, «экономического фактора», и так разделяется жизнь, что личность, творчество остаются на одной стороне (с любовью), а общественность на другой стороне, на добывании средств потомству (экономическ. фактор).

В стае журавлей еще не совсем проч­ная связь: отделяются три, и это были два старых и один мо­лодой — журавлиная семья.

Петя был командирован на разведку в Солнцево, но Ярик от него удрал. Я прошелся с Кентой по Жарью. Убил одного бе­каса, Петя трех из-под себя.

Приехал Андрюша, провалившийся на экзамене. Леве грозит опасность не сдать экзамен и быть исключенным из универси­тета. Ворчу.

Журавлиное время. Охота на дупелей всегда сопровождалась перелетом журавлиных стай.

Дупеля и журавли.

7 Сентября. Великая сушь, но прохладно, и облака по небу ледянистые. До чего сухо, что дорога стала мягкой, как пухо­вик, а боковая тропа твердой, как асфальт. Вчера селезень из прудика вышел на дорогу и начал, как у них это ведется, стал на месте хлопать крыльями, — так он в одну минуту поднял вокруг себя облако пыли. Сегодня на дороге мы рассмотрели отпечатки лап русака, видно было, где он шел, где посидел, где скинулся и потом снова пошел. Мы с Петей шли этим следом до самого Дмитрия Солунского.

Овес весь в копнах. Посевы ржи зеленеют. На нескошенных болотах осока сверху погорела, и болото стало бледно-рыжего цвета. Зеленело только там, где было скошено, и теперь пошла отава. В утренний час стаи журавлей непрерывно перемещают­ся с поемных лугов на поля, а то и наоборот, если спугнут на полях. Заметно, что их стаи еще непрочны: иногда вдруг отде­ляются от стаи три журавля, два большие и один между ними

поменьше, значит, детеныши, значит, все три журавля — одна семья, и полетит эта семья стороной куда-то в другое место или, исчезнув на горизонте, появится и спустится в общую стаю. Так скопилось на И Банковских полях и лугах, я думаю, не меньше двухсот, куда ни глянешь, везде шеи и головы, как бутылки тор­чат.

Вот интересная тема для орнитолога — собрать материалы о журавлиной общественности, как она складывается из присое­динения к стае новых семей. Наблюдать журавлей легко в са­мый ветер, когда кусты на болотах шумят и можно близко под­крадываться.

Мы с Петей сегодня вышли в 4 утра и в 4 вечера вернулись домой, так что почти без отдыха шли 12 часов: шли на Дмит­рия Солунского, потом тропой на Солнцево, обошли Солнцевс­кое болото, встретился только один, наверно, гнездовой дупель и несколько бекасов. Около Стогов убили молодого, нынешнего года, черныша, у него была только голова серая. При выслежи­вании его нам очень помог колокольчик, привязанный к ошей­нику Кенты. Колокольчик был довольно большой, как раз такой, какие бывают в деревнях у собирающих деньги. И все-таки те­терева его совсем не боялись, напротив, мне кажется, даже были смирнее, вероятно, потому, что принимали за коровий звонок. В наших местах, где и от покосов, и от скота тетерева забираются в крепь, колокольчик необходим и заменяет анонс. Одно плохо, что с колокольчиком собака плохо слышит свисток.

Болотная охота очень портит лесной поиск собаки, мне по­чти каждый раз приходилось переучивать Кенту, и каждый раз выходит в лесу все хуже и хуже. Звонок становится необходимым. От Станков мы прошли до Садикова, спустились в Ивановское болото для охоты на бекасов, но так устали, что не могли охотиться. Однако дупеля я убил на совершенно сухой, покрытой можжевельником лесной поляне, вероятно, его пере­гнал сюда скот на болоте. Итого, за весь день у нас был убит черныш, дупель и бекас. Такая неудачная охота объясняется тем, что тетеревиные гнезда померзли в этом году, что не начинался перелет дупелей и что бекасов после тяжелого похода не были в состоянии стрелять. Впрочем, на Ивановском болоте от частых охот бекасы уже заметно поредели.

Болото и лес: одно портит другое (собаку).

Войско царя Берендея теперь исчезло, как исчезает всякое войско, когда нет в нем надобности. В осеннее время Берендею уже не грозит нашествие дачного типа людей.

Стрелок бекасов, не расчетливый, а вдохновенный стрелок. Состояние духа при стрельбе бекасов близко подходит к твор­честву.

Царь Берендей, окруженный своим войском.

Андрюша тоже поражен видом мохового болота, первый раз видит, как растет клюква, пьяника и брусника.

Спросить Федора Ивановича о работе на просеке. «В 30-м году Дубна будет близко». А в этом году землечерпа­тельная машина поломалась, и рабочие целый месяц сидят без дела. На наш век хватит.

Выехать из Александрова в Сергиев можно будет, когда определится перелет дупелей и бекасов.

По деревенской молодежи нельзя судить о состоянии дере­венских нравов, потому что в момент женитьбы молодой чело­век в деревне принимает заветы старого времени.

Барышня Изюмова с вечера по-прежнему поет у амбара под нашим окном: «Милый Коленька, я беременна». Но осень дела­ет свое дело, ребятам надоели свои девки, и темная ночь скоро глушит веселье.

8 Сентября. Ночные дожди. Утром небо в тучах, тихо, очень прохладно. Остальной день сильный ветер.

Охота с Ромкой по Вытравке. Выработались следующие пра­вила охоты с молодой собакой:

1) Когда бекас убит или улетел после выстрела, собака дол­жна лежать. Если птица убита, собаке велеть идти назад и как бы подкрадываться вместе с охотником. В нескольких шагах от убитой птицы собака пустилась впереди и, когда сделает стой­ку, ложится.

2) Если птица ранена (часто в крыло), собака укладывается перед живой птицей, охотник отходит на расстояние десяти шагов, отзывает к себе собаку, потом вместе с ней медленно подходят (подготовка к анонсу).

3) Если птица переместилась недалеко на глазах собаки, все­ми средствами препятствовать ее продвижению, лучше всего отзывать.

4) При чистой работе в момент укладывания птицы в ягд­таш собаке дается кусочек баранки.

5) Если бекас вылетает без стойки от сильного хода собаки, или потому что был за ветром, собаке дается выговор, надо стремиться, чтобы собака сама винилась и ложилась. Если бе­кас вылетает от слишком скорой невежливой подводки, так, что охотник не успел приблизиться на выстрел, собаке говорят:

«Что ты сделал?» Она ложится, ее прицепляют к сворке и дают удар плетью. Непременно прицеплять, так как иные собаки отпрыгивают от наказания.

6) Когда приходится идти под ветер, то собака забегает впе­ред и очуивает полукругом все пространство между ней и охот­ником, и потом опять так, и в общем получается, будто невод закидываешь.

7) При поиске на ветер собака иногда причуивает очень далеко, тянется туда струной и так быстро отходит от охотни­ка. Это надо предупреждать и отозвать собаку, иначе она уйдет слишком далеко, птицу не убьешь и собаку подпортишь.

Гаршнеп, ласточки, турухтаны.

Этот свежий осенний ветер умеет нежно разговаривать с охотником, как часто сами охотники говорят между собой от избытка радостных ожиданий; можно говорить и можно мол­чать, чуть мелькнуло что-нибудь в воздухе, и охотник потом: «а о чем я говорил?», и не вспомнишь, и ничего, можно опять что-то рассказывать. Так ветер охотничий осенью постоянно шеп­чет о чем-то и, пересказав одно, переходит к другому — от крика журавлей.

Ветер очень обманывает собаку: вот она повела определен­но, стала, опять повела, вот близко птица, но эта струя ветра кончилась, пахнуло от дальней птицы, собака, обманутая, ведет к дальней, а охотник, следуя за ней, сам выгоняет пройденную.

А то бывает: собака бежит, напрягая все силы, чтобы поймать отдаленнейший запах, и вдруг из-под носа у нее вырывается пти­ца, запах которой ветер резко уносил от нее. При сильном вет­ре собаке работать очень трудно, промаха не избежать, но все-таки, в общем, возможно: так Ромка два раза спихнул носом бекаса, один раз мимо близкого провел к дальнему; один раз прихватил на таком расстоянии, что было невозможно к нему подойти вовремя по болоту, было много стоек без определения местонахождения птицы, запах маленьких птичек при ветре его иногда занимал, но было достаточно и твердых стоек, чтобы с удовольствием охотиться. Но если вполне верно пишут (Мензбир), что ветер обманывает собаку, совсем неверно, что в свежую ветреную погоду «бекас на чеку» и далеко вылетает.

Огромное большинство бекасов сегодня отлично выдержива­ли стойку. Стрельба в ветер тоже, наверно, признается трудной, в ветер бекас часто теряется, летит прямо и тихо, и низко перемещается на близкое расстояние, и во всяком случае бывает оживленным, и разнообразный взлет весьма интересный.

8 этот раз резко определилось, что бекасы стали держаться ближе к краю болота. Еще мы встретили как новость двух гар­шнепов и много турухтанов. Ласточки так табунятся, что если присмотреться, иногда небо бывает покрыто от них, как бы сет­кой. У охотников примета: когда ласточки табунятся, является дупель пролетный.

Мы взяли 5 бекасов.

План ближайших охот до конца.

Мне остается теперь дожидаться дупеля, поохотиться на пе­релете и потом отправляться домой. Конец тетеревиным и даль­ним охотам. Я буду ходить понемногу краем Вытравского бо­лота, за Ясенкой по лугам до Никольского, на Родниках и против Михнева. Вместе с тем начинаю чтение «Кащеевой цепи» и так подготовлюсь для писания.

9 Сентября. В предрассветный час (от 3 до 4 утра) слышен был с улицы ровный гул, и я очень обрадовался, я думал — это началось несчастье, дождь, значит, можно садиться за «Кащее-ву цепь», а между тем прилетят дупеля. Но когда я встал и открыл окно, то оказался не дождь, а сильный, ровношумящий деревьями, юго-западный ветер.

Надо залучить Федора Ивановича и выспросить у него все названия урочищ, по которым я охотился. Кроме того, мне нужно от него узнать о просеке на Дубну.

В 6 утра вышел на Алекс, болото. Очень сильный ветер справа на болото.

1-й бекас. Кента, сбитая ветром, закопалась в наброде, и вдруг «чирк!» — бекас вылетел, мне не с руки. Какой-то вызы­вающий, дразнящий крик, и какое зато удовлетворение, когда на это «чирк» грянет выстрел, и белое из серого вдруг стано­вится белым, падая вниз.

Охота на бекасов.

А журавли, которых видел Петя (200 шт.) у Садикова, прилетные.

2-й бекас. Кента схватила по ветру, вылезла из мокрого бо­лота и стала перед кустом. В это время солнце пробилось че­рез облака, и я залюбовался сверкающими каплями, которые падали мерно с каждого сосца Кенты и особенно крупные с уголка правой повернутой на стойке передней ноги. Я не мог отвести глаз от капель, и это спасло жизнь двум бекасам. В первый момент не успел, а потом стрельнул по обоим невер­но. Но теперь я больше не боюсь промахов, знаю, что навер­стаю.

3-й бекас. Какие-то две птицы вылетели на берегу из кустов, может быть, дупель, может быть, вальдшнеп, и полетели к Яс-никЪву. Мне пришло в голову сделать описание полета птиц, как мы, охотники, узнаем их издали по полету. Кента закопа­лась в наброде, бекас вылетел у меня из-под ног, и я успел пе­ресечь ему путь.

1-й дупель. Я нашел его в «Родниках» возле той самой ка­навы, где убил последнего, которых пастухи гоняли палками. Дупель. Кента взяла его верным чутьем. Дупель был такой жирный, как прежний.

2-й дупель оказался неподалеку от первого на зеленой, слег­ка кочковатой полосе, между полосой скошенного овса и льня­ным сланцем.

3-й. После того начался дождь, и я спешно пошел домой, но на среднем Ясинском болоте Кента с ходу сделала стойку. Ду­пель после выстрела улетел довольно далеко и опустился в тра­ву, казалось, в обыкновенной своей повадке. Но пущенная на разведку Кента принесла его мертвого.

4-й дупель нашелся на «Слатинке». Жирным оказался толь­ко первый. Я не сомневаюсь, что пролетный дупель пошел (ла­сточки, журавли, турухтаны). А дождь пошел настоящий, ду-пельный, мелкий, шел до вечера, и потом при сером небе в сумерках все шла мокрая мга. Завтра проверю те же места.

10 Сентября. После дождя сегодня в предрассветный час в туманной мгле так пронизывающе сыро и холодно, что жуть брала в одной шерстяной толстовке спускаться в болото по тропе Берендея. Но скоро все это «обошлось» и начался рос­кошный рассвет с пурпуровой зарей, светящей через туман.

Перед восходом солнца, как бывает у нас при сильнейшем восторге от красоты, начался в природе обычный озноб. И я чувствовал, что меня знобило от радости утра и мне казалось, что вся природа холодела тоже от великого счастья.

Много, много у меня прошло дум, таких быстрых, что ска­зать о них невозможно. То мелькала мне жалость, что вокруг чувствуют не так, как я, а то, наоборот, я себя самого жалел, что не могу вполне быть, как все. Но что соединяло меня со всей природой прочно и дружно, это было доверие к грядуще­му солнцу, готовность моя отдаться ему, и я двигался быстро на болоте по моему охотничьему делу, как двигаются все.

И, несмотря на то, что все мое тело, колеблясь на кочках, постоянно двигалось, все-таки мелькали и человеческие мысли, я думал, помню: «ведь вот никакая бы жизнь на земле была не возможна, если бы все поступки людей были основаны на не­доверчивом, «а почему?» А сколько писателей насмешливо изоб­разили учителей и ученых-педантов, пытающихся устроить свою жизнь на «почему», и все-таки юность, предшествующая любов­ному экстазу, стремится жить «по причинам» (логически).

. Вдруг Ромка что-то причуял, повел, стал внимательно об­нюхивать одну кочку. Я ожидал в нетерпении дальнейшего, потому что часто, переходя к следующей кочке, собака начинает больше узнавать запах, дальше еще больше, и так начнется под­водка к дупелю. Но Ромка, обнюхав внимательно кочку, под­нял на нее ногу и кончил. Отсюда поговорка в Берендеевом царстве: «если собака понюхает кочку и на нее ногу поднима­ет, значит, дичи тут нет».

Ромка ногу поднял на кочку.

Годится для рассказа: «вчера я ждал дупелей и обыскивал болото: их не было. Я вчера очень присматривался к коровьим лепешкам, нет ли на них дырочек от прикладывания носами ду­пелей. Вчера ничего не было, я заметил именно одну лепешку между двумя кочками с кустиками, и сегодня лежала эта самая лепешка на том же месте, но вся была покрыта мелкими дыроч­ками. ».

Сегодня я совсем не нашел дупелей ни на вчерашних местах, ни на Ясниковских овсах, ни на лугах, ни на Вытравке. Убили коростеля и бекаса на Алекс, вытравке. Сегодня я почему-то совсем не видал и не слыхал журавлей. Мне показалось, что на Вытравке было много мелких бекасов. Около 9 утра стало очень холодно.

Петя отправился проверять Мергусову бель.

Вот вопрос: фактический социализм, то есть, как он являет­ся в рабочих массах, имеет ли что-нибудь общее с тем социа­лизмом, на котором воспитывались мы?

Массовое творчество сводится к личному творчеству, и лич­ное творчество есть основа культуры; о соц-е и кап-ме можно говорить только как об условиях личного творчества.

Мир существует, конечно, для живых, но вопрос, кого счи­тать живыми? Ведь есть мертвые, которые живее живущих, и есть живущие, мертвее мертвецов.

Раньше вокруг меня все было ладно, да я не устроен, теперь, наоборот; у меня все сложилось, а вокруг все расстроилось.

Источник