С последним лучом солнца. Народная легенда
Руины древней крепости недавно
Мог видеть путник у крутой горы.
Но время беспощадное исправно
Разрушило знак вековой вражды.
Дожди, ветра и гулкие метели
Здесь бушевали у хребта Калбы*.
То поймы заливала, то мелела
Вода в реке извилистой Талды*.
Сосновым духом склоны наполняя,
Бегут вверх буйной порослью леса.
И жаворонки звонко запевают,
Роса в траве, как чистая слеза.
Средь тучного цветного разнотравья,
Согретый солнцем благостный покой.
В следы былого некогда тщеславия
Поверить трудно путнику порой.
Но верное тому есть подтверждение,
На пике остром дремлющей горы
Валун седой, похожий на медведя,
Лишайниками горными укрыт.
Легенду эту древнюю когда-то
Нам донесли великие жыршы*.
Из века в век, изустно, многократно,
О жарких битвах у хребта Калбы.
Огнем в степи казахской полыхая,
Царила бесконечная вражда.
Нещадно и стремительно ступая,
Легла на степь джунгарская пята.
На пастбища раздольные, густые
Кидал взор ненасытный лютый враг.
Там, за хребтом бесплодные пустыни,
И корм скоту добыть нельзя никак.
Вдобавок еще засуха случилась,
Желтея, гибнет на корню трава.
Стада их участь жалкую влачили,
И запылала вновь в степи война.
Врага луга отгонные прельстили,
Что распростерлись высоко в горах.
Алтайские предгорья побудили
Идти в набег, не ведая про страх.
Сюда весной казахские аулы
Вели отары, табуны коней.
По горным тропам не спеша тянулись,
И тех жайлау* им не было родней.
Здесь травы колыхались, словно море,
Кругом покой, обилие воды.
И скот за зиму отощавший вскоре
Вес набирал, не ведая нужды.
Вдыхая хвойный воздух полной грудью,
Жил скромной жизнью кочевой народ,
Да стригунки носились озоруя.
О чем еще мечтать мог скотовод?
Вослед весне живительной приходят
В заботах будних летние деньки.
Кипит работа с самого восхода,
Курт* на зиму готовят, бурдюки,
Запасами набив доверху масла,
Посыпав солью, отложить спешат.
Пока еще светило не погасло,
Котлы у юрт на очагах кипят.
По вечерам усталые мужчины
Стада приводят тучные с полей.
Покроет сумрак горные долины,
Как щелканье раздастся глухарей.
И булькая под крышкой деревянной,
В котле мясной поспеет бесбармак*.
Настанет миг под вечер долгожданный,
За целый день насытится казах.
Вдруг песня в гулкой тишине раздастся,
Средь гор печальной пронесясь волной.
И на гулянья молодежь подастся,
Увлекшись смехом, шутками, игрой.
Так день за днем размеренно, в заботах
Текла жизнь наших предков на земле.
И в бесконечном том круговороте,
Себя вверяли благостной судьбе.
Дни мирные закончились однажды,
Вторгается в владения лютый враг.
Чужой земли, скота, богатства жаждет,
Себя достойным посчитав всех благ.
Дотла сжигая, грабили аулы,
Плач и разор оставив за собой.
Земля гудит от вражьего разгула,
От злобы и от ярости слепой.
И кровью непокорного народа
Была Сары Арка* вся залита.
Такой беды не знала и разброда
До этих пор казахская земля.
Собрав в кулак разрозненные силы,
Степи трех жузов* хан Абулхаир*,
Пока пришельцы землю не сгубили,
Всех на врагов в поход объединил.
На штурм джунгарской крепости направил
Он самые отборные войска.
Сам конные отряды хан возглавил,
Но неприступна крепости стена.
И гибли в битве лучшие батыры,
Краса и гордость золотых степей.
Затупились их сабли, и секиры,
Но враг не стал от этого слабей.
Джунгары тоже понесли потери,
Дороги им все удалось отсечь.
В тылу врага джунгар теперь, не верит,
Казахам остается подналечь.
Но хунтайджи* на помощь осажденным
Бросает силы свежие опять.
Противник отступает побежденный,
Пока не удается крепость взять.
Абулхаир аскеров направляет,
Калмыков хочет все же одолеть.
Берет в осаду крепость, нападает,
Но вновь врагу случилось уцелеть.
Джунгаров ожидания напрасны,
На выручку никто к ним не идет.
И хан казахский, уступив соблазну,
Отсюда без победы не уйдет.
А время шло, и осень приближалась.
Осаду с наступлением зимы
Снимать пора, и степи выстывали.
До следующей отложить весны
Хан битву затяжную ту решает.
К аулам теплым, к зимним очагам
Войска свои обратно собирает,
Приходится непросто и врагам.
Закончились и стрелы, и припасы,
От холодов себя не оградить.
О том из многих знаем мы рассказов,
Решается враг битву прекратить.
И вот калмык, вверх руки поднимая,
В один из дней на крепостном валу,
В кольчугу облаченный возникает.
— Я безоружен! – говорит врагу,
— И вам, и нам сражаться надоело,
Мы иначе решим давайте спор.
Не блажь вам предложить хотим, а дело,
Равны ведь силы наши до сих пор.
Решит пусть тяжбу эту поединок,
Кто победит, тому владеть землей.
Два воина поднимут на вершину
По камню, и кто самый удалой,
Тот принесет бескровную победу,
Покинет этот край другой из нас.
Два валуна похожи на медведей,
Их вряд ли отличить сумеет глаз.
И весом абсолютно схожи глыбы,
Их мастер самый лучший отесал.
И даже одинаковы изгибы,
Чтоб силу каждый в деле доказал.
За полдень только солнце перевалит,
К началу битвы будет подан знак.
Надеемся, что времени им хватит,
Всех убедить нас, чей проворней шаг.
Исчезнет лишь последний солнца лучик,
Их поединок будет завершён.
Кто первый, тот победу и получит.
Как вам, коль будет спор наш так решён?
Но только, если оба не успеют,
Угодно так, знать, было Небесам.
Перечить воле вышней не посмеем,
Продолжится меж нами вновь война.
— Пожалуй, мы на это согласимся, —
Казахский мынбасы* сказал в ответ.
— У нас нет возражений, подчинимся,
Держать сегодня будем свой совет.
Две стороны на том и порешили,
Им самых сильных предстоит избрать.
Скорей по ставкам разойтись спешили,
Никто не мыслит в споре проиграть.
Враг выдвинул могучего батыра,
Не всякий конь его мог удержать.
В плечах нет никого, кто будет шире,
И поперек никто не смел бы встать.
Батыр казахский мало был известен,
Из рода своего в отряд попал
Совсем недавно, молод был и честен,
Однако уже силу доказал.
Шел как-то раз он мимо коновязи,
Конь необъезженный лягнуть его хотел.
Не стал мириться с дерзостной проказой,
Схватил за ногу так, что конь присел.
Не видывал в степи никто такого,
Лишь бог мог силой наделить его.
Да разве можно им избрать другого?
Батыра выдвигает большинство.
К полудню, в час назначенный на месте
Калмыков и казахов рой гудит.
Следить за поединком будут вместе,
Совет судей начало возвестит.
Тень от копья, конец чей воткнут в землю,
Достигла нужной наконец черты.
Судей все знаку, замирая, внемлют
Средь мертвой и давящей тишины.
Знак подан и два воина подходят
К своим многопудовым валунам.
Никто такого поединка сроду
Не видывал, скажу я честно вам.
Калмык силен, без видимых усилий
Соперника оставил позади.
Натянуты, как струны, сухожилия,
Вот половина пройдена пути.
Отстал батыр, казахи приуныли,
Лишь пот горячий по его щекам.
Валун к вершине тянет через силу.
Ужель победу он отдаст врагам?
Но видимо напрасны их тревоги,
Смятения нет на его лице.
Не отвернулись от казаха боги.
Есть сила духа в молодом бойце!
Как будто нет усталости, неспешно
Батыр казахский поднимал валун.
Работу выполнял свою прилежно,
Объятия железные сомкнув.
С утробным стоном раненого зверя
Толкая камень, тужился калмык.
Свой каждый шаг тяжелым вздохом мерит,
Настырно упираясь, словно бык.
В движениях его видна усталость,
Все чаще отдых стал себе давать.
Всего лишь треть пути пройти осталось,
Джигит его вдруг начал догонять.
Вслед раздаются крики одобрения,
Пришла в восторг казахов сторона.
Все шлют ему свое благословение,
Стал легче вес как будто валуна.
Калмык, на это глядя, встрепенулся,
Обида появилась на лице.
От ярости, похоже, задохнулся,
Увидев силу буйную в юнце.
Играючи джигит вперед стремился,
Ему калмыка предстоит догнать.
Народ, волнуясь, у горы сгрудился,
Казахи стали громко ликовать.
Взревел калмык, лютуя от досады,
Рывками камень принялся толкать.
Вперед уйти хотя бы на полшага,
Никак он не желает уступать.
Неумолимо солнце продвигалось,
Еще чуть-чуть, уйдет за горизонт.
Калмык почти у цели, всем казалось,
Шагни, и будет склон преодолён!
Все глубже за чертой тонуло солнце,
Последние горят его лучи.
Виднеется лишь тоненькая кромка,
Вот-вот и дело двинется к ночи.
Батыр казахский, кажется, собрался,
Дыхание второе вдруг обрёл.
Не глядя на врага, вперед умчался.
Сдаваться не желает, слишком зол
Калмыкский богатырь, как поперхнулся,
От ярости, бессилия взревел.
Собрался снова с силами, встряхнулся
И от натуги весь побагровел.
А с двух сторон кричат, руками машут,
Победы каждый требует от них.
Кто первенство свое из них докажет?
Взор отвести не могут от двоих.
Отчаявшись и за валун схватившись,
Калмык из сил последних побежал.
Скользнул ногою, кубарем скатившись,
И голову от страха в плечи вжал.
И нехотя как будто, следом камень,
Разгон набрав, по склону заскользил.
Был бег его вначале легок, плавен,
Склон грохотом затем он огласил.
Валун несется молнией к подножию,
С трудом признал калмык, что обречен.
Вниз поглядел с неодолимой дрожью,
Обмяк от мысли горькой: побежден!
Сородичи взирают с неприязнью,
Джунгарская затихла сторона.
Поглядывают в стороны с боязнью,
Вслед слабаку посыпалась хула.
Ну а батыр, всем вздрагивая телом,
От бешеной натуги ошалев,
К вершине свой последний шаг проделал,
Оставшийся отрезок одолев.
Еще чуть-чуть, еще одно усилие
И чудище из камня наверху.
Внизу все в ожидании застыли,
Ведь поединок близится к концу.
Понять не могут, почему он медлит?
Джигит рывком тут камень водрузил
И спину распрямил, весь почернелый.
Нет никаких, как видно, больше сил.
Победный клич казахов раздается,
Толпа ликует, шлемы вверх летят.
Батыра сердце радостно забьется,
Соперники молчание хранят.
Вверх приподнял натруженную руку,
Чтоб капли пота едкого стряхнуть.
Сквозь пелену и усталь на округу
Глазами воспаленными взглянуть.
И в этот миг вдали, у горизонта
Луч солнца заходящего блеснул.
Последний, ослепительный и тонкий,
Горящий взор туманя, ускользнул.
И с той поры средь вольного простора,
Что отвоеван предками для нас,
Загадкою заманчивой для взора
Стоит на пике горном Аю Тас*.
А у подножья каменная россыпь
Нехоженой травою поросла.
Горят на ней предутренние росы,
Когда-то крепость вражья здесь была.
*Калбы – Калбинский хребет в Восточном Казахстане.
*Талды – река Талды Булак в районе Калбинского хребта.
*Жыршы – казахский народный певец-сказитель, в отличие от акына, исполнитель, но не создатель фольклорных произведений
*Жайлау – летние пастбища, чаще в предгорьях.
*Курт – сухой кисломолочный питательный продукт долгого хранения, изобретенный кочевыми народами Центральной Азии. Особенно был удобен при длительных переходах.
*Бесбармак – основное блюдо казахской национальной кухни.
*Сары Арка – центрально-казахстанский мелкосопочник.
*Жуз – исторически сложившееся объединение казахских племен, состоит из Старшего, Среднего и Младшего жузов.
*Хан Абулхаир –(1693-1748) – чингизид, хан Младшего жуза с 1718 по 1748 годы. В 1726-1730 годах объединил в борьбе против джунгар силы Младшего, Среднего и Старшего жузов, сформировав общеказахское ополчение.
*Хунтайджи – правитель Джунгарского ханства.
*Аскер — тюркск.солдат, воин.
*Мынбасы – от каз. мын – тысяча, военачальник, возглавлявший войско численностью в тысячу человек.
*Аю Тас — от каз. аю – медведь, тас – камень, название горы.
Источник
С последним лучом солнца по высотам
Перепишите текст 1, раскрывая скобки, вставляя, где это необходимо, пропущенные буквы и знаки препинания.
Последний луч.. со..нца показыва..т землю в ином виде. Она тускне..т, когда со..нце покида..т небосклон. Всё ст..новит..ся выпуклым. Краски приобр..тают густоту. Они прибл..жают (2) всё дальнее и уводят его в бе(з/с)конеч..ность.
Прибл..жение веч..ра поража..т густотой красок и лё..кост..ю воздуха.
Море после бур.. зат..ха..т поёт и задумчиво переб..рает мелкую гальку. Вода ст..новит..ся тёплой и прозрач..ной.
В..черн..е со..нце свет..т ни(з/с)ко (1) и угрюмо. (4) Соед..нение бел..й (3) пены и солнеч..ного пламени — это самое уд..вительн..е зрелище на з..мле. Такие ч..десные к..ртины (не)вид..т люди, которые (не)умеют ценить кр..соту мира. Зато м..нуты погружения в мир природы вд..хновляют художников п..сателей.
Перепишите текст 1, раскрывая скобки, вставляя, где это необходимо, пропущенные буквы и знаки препинания.
Последний луч солнца показывает землю в ином виде. Она тускнеет, когда солнце покидает небосклон. Всё становится выпуклым. Краски приобретают густоту. Они приближают (2) всё дальнее и уводят его бесконечность.
Приближение вечера поражает густотой красок и лёгкостью воздуха.
Море после бури затихает, поёт и задумчиво перебирает мелкую гальку. Вода становится тёплой и прозрачной. Вечернее солнце светит низко (1) и угрюмо. (4) Соединение белой (3)
пены и солнечного пламени — это самое удивительное зрелище на земле.
Такие чудесные картины не видят люди, которые не умеют ценить красоту мира. Зато минуты погружения в мир природы вдохновляют художников, писателей.
Источник
Онлайн чтение книги Повесть о жизни. Книги 4-6
Последний луч
Последний луч солнца, падая на землю, показывает ее совсем в ином виде, чем под прямыми солнечными лучами.
Все становится более выпуклым и весомым. Краски приобретают густоту, приближают к нам первые планы ландшафта, но вместе с тем удлиняют дальние и уводят их в бесконечную прозрачность. Она тускнеет медленно, по мере того как солнце покидает небосклон.
Приближение вечера тем и прекрасно, что придает густоту краскам и необычайную легкость воздушным пространствам.
Этот эффект последнего солнечного света впервые увидели художники, особенно Клод Лоррен , Манэ , Тернер , наш Левитан и многие другие. Следя за их взглядом, мы увидели то же самое, что видели и они.
Сейчас я опять поймал себя на мысли, смущающей меня постоянно. Когда я разрушаю более или менее трезвое течение прозы, бросаясь в излюбленную область звуков и красок, то теряю в некоторых случаях чувство меры.
Желание передать окружающим свое видение мира бывает настолько сильным, что требование соразмерности отступает перед ним.
Вот и теперь я заговорил о закатах, тогда как мне нужно написать об отъезде из Батума и бросить последний взгляд на этот необыкновенный и живописный город.
Я давно заметил (хотя это очень субъективно), что при прощании с каким-нибудь уголком земли он появляется перед нами в самом превосходном и выпуклом виде: именно как пейзаж, освещенный последним светом вечерней зари.
Так было и с Батумом. Мы с Фраерманом назначили уже день отъезда.
Как всегда при расставании надолго, а может быть, и навсегда, – все в Батуме казалось сейчас милым – даже дождь и жирный дым наливных пароходов.
Хмурая и теплая зима поселилась в порту. Иллюминаторы пароходов были освещены изнутри, будто во всех каютах горели елки. Море затихало после бури и сонно пело, задумчиво перебирая гальку. Цвет воды был светло-серый, но удивительно теплый и прозрачный.
Вся преувеличенность южных красок и несколько крикливый цвет моря исчезли и приобрели сдержанность.
В красках появились новые сочетания, каких никогда не было летом.
Однажды я видел, как в порт вползал заржавленный до красноты высокий грузовой пароход. По морю шла волна, и пена, облизывая борта парохода, тотчас таяла.
Заходящее солнце светило угрюмо и низко. Соединение белой пены, рыжих бортов и красного солнечного пламени в стеклах палубных надстроек показалось мне одним из живописнейших зрелищ, какие я видел на земле.
Солнце село. Вечер, подернутый лиловым налетом, принес тишину. Только где-то далеко от порта она была украшена едва слышным пением сазандари.
Когда последний луч падал на Батум, то город каждый раз казался нагромождением ржавого дымящегося железа, брошенного к подножию сумрачных гор.
Никогда я не видел на батумском закате того знаменитого «зеленого луча», о каком слышал много разговоров. Кстати, о нем писал и Куприн.
В последние дни я часто ездил на Зеленый Мыс и в Чакву. В зарослях Зеленого Мыса было просто жутко от обилия растительности. Казалось, что лавина листвы в конце концов остановит маленький дачный поезд с игрушечными открытыми вагончиками.
В последний вечер все собрались у Синявских на Барцхане. Пришли Фраерман, Чачиков, Мрозовский, Довгелло, корректор Семен Акопович и Нирк.
Люсьена жарила пирожки с камбалой. Чачиков принес гитару.
Мы пели под нее множество песен, большей частью печальных, но они не вызывали у нас грусти. Очевидно, потому, что Батум для нас всех (кроме Мрозовского) был только «почтовой станцией» на той огромной жизненной дороге, какая еще лежала перед нами. Она звала нас дальше, сулила неожиданности, правда, туманные, но безусловно заманчивые, – новый труд, новые встречи, новые беды и удачи.
Странно устроен человек: несмотря на интересную жизнь в настоящем, мы жаждали будущего и без конца говорили о нем. Мы жили будущим. В настоящем и прошлом мы искали только доказательств неизбежного прихода этих будущих времен. Они придут. В этом мы были уверены, несмотря на то что подчас жестокие препятствия задерживали их приход.
Наутро на закруглении железнодорожного пути у Зеленого Мыса в окна вагона широко сверкнуло Черное море, и у меня забилось сердце: я расставался с морем надолго, может быть, навсегда.
Но мои лирические и печальные размышления у окна вагона были прерваны внезапным яростным криком:
– А ну, покажи билет!
Я быстро обернулся. Позади меня стоял черный горбоносый человек с унылым лицом неудачника. На нем были пыльные черные галифе с оранжевым кантом, стоптанные чувяки, сиреневые носки. Чтобы они не падали, на ногах у этого странного человека пониже колен были надеты подвязки ярко-красного цвета.
Позади этого человека стояли два ухмыляющихся солдата с винтовками в таких же сиреневых носках, чувяках и подвязках.
Я молчал, пораженный. Тогда унылый человек снова прокричал яростным голосом, но на этот раз уже покраснев от нетерпения:
– А ну, покажи билет!
Тогда я догадался, что это обыкновенный поездной контролер. Окончательно я понял это, когда заметил около вооруженных юношей несколько смущенных безбилетных пассажиров. Они с интересом и сочувствием смотрели на меня, как на товарища по несчастью.
Я протянул билет. Контролер скучно посмотрел на него, пробил щипцами и вдруг кинулся, как коршун, на моего соседа – старика с кошелкой яиц:
– А ну, покажи билет!
Старик ласково улыбнулся, но билета не показал. Вместо этого он встал и молча присоединился к толпе безбилетных.
Юноши с винтовками погнали, посмеиваясь, безбилетных, как отару овец, в соседний вагон. Туда же ушел и контролер.
– Они всегда так кричат, – горько пожаловалась нам старая грузинка в черной круглой шапочке «кеке» и с кисейной фатой позади. – Можно просто оглохнуть на этой железной дороге, пока доедешь до Зестафони. Ой, горе! Ой, горе!
– На пушку берут, – объяснил веселый матрос. – А зачем – непонятно. Будто от ихнего крика билет сам по себе возникнет.
– Все бывает, – вздохнул старый грек в очках. – Плохой человек как крикнет, так даже земля может остановиться, кацо!
Вскоре я привык к удивительным нравам на Закавказских железных дорогах. Но в первый раз мы смеялись с Фраерманом до слез.
Источник