Полукаров
По бирюзовому небосклону, бесконечно высокому и прозрачно-нежному, местами подернутому, словно белоснежным кружевом, маленькими перистыми облачками, быстро поднимается золотистый шар солнца, жгучий и ослепительный, заливая радостным блеском водяную, холмистую поверхность океана. Голубые рамки далекого горизонта ограничивают его беспредельную даль.
Торжественно и безмолвно кругом.
Только могучие светло-синие волны, сверкая на солнце своими серебристыми верхушками и нагоняя одна другую, плавно переливаются с тем ласковым, почти нежным ропотом, который точно нашептывает, что в этих широтах, под тропиками, вековечный старик океан всегда находится в добром расположении духа.
Бережно, словно заботливый нежный пестун, несет он на своей исполинской груди плывущий корабль, не угрожая морякам бурями и ураганами.
Пусто вокруг!
Не видно сегодня ни одного белеющего паруса, не видно ни одного дымка на горизонте. Большая океанская дорога широка.
Изредка блеснет на солнце серебристою чешуйкой летучая рыбка, покажет черную спину играющий кит и шумно выпустит фонтан воды, высоко прореет в воздухе темный фрегат или белоснежный альбатрос, пронесется над водой маленькая серая петрель, направляясь к далеким берегам Африки, и снова пусто. Снова рокочущий океан, солнце да небо, светлые, ласковые, нежные…
Здесь автор почтительно ставит многоточие, отдавая дань таланту знаменитого мариниста Константина Станюковича. Многие читатели наверняка вспомнили рассказ “Максимка” и даже успели догадливо уличить автора в плагиате. Признаю, слова не мои, но как восхитительно хороши, хоть и написаны сто лет назад!
Полукаров знал и любил творчество Станюковича, с детства зачитываясь его морскими рассказами. В мальчишеских мечтах, вместе с героями знаменитого писателя он бесстрашно, в жестокий шторм, поднимался на мачту, одной рукой держась за рею, при ледяном ветре, цепляясь зубами за мякоть паруса, тянул гитовы, убирая лишние паруса и спасая тем самым клипер от неминуемой гибели. И самые слова и команды эти: “ Паруса ставить! Марсовые к вантам. Живо! Свистать всех наверх! Грот и фок на гитовы!”, звучали как изумительная музыка в сердце влюбленного в море мальчика.
Но сегодня, с утра, он не замечал морских красот. Ни ласкового шепота океанских волн, ни свежего, румяного , будто умытого, встающего из океана солнечного диска, ни дельфинов, резвившихся за бортом, кажется без особых усилий обгоняющих плывущее судно и появляющихся то слева, то справа, а то и по носу судна, купающихся в брызгах морской воды, поднимаемых носовой оконечностью корабля, бульбой.
Ничего этого он не замечал, рассеянно, в полной тишине каюткомпании поглощая завтрак и не ощущая его вкуса. Его мысли заняты были отказавшим пару дней назад авторулевым. Все его попытки выяснить причину отказа пока не привели к успеху. Успех придет, он был уверен в этом. Вчера он тщательно проверил все электронные блоки рулевой колонки, электрогидравлические рулевые машины, гирокомпас, сигнал с которого держал судно на заданном курсе, измерил и записал входные и выходные сигналы. На первый взгляд, все было в порядке, но авторулевой упорно не хотел работать. Что-то он упускал, что-то ускользало, проходило мимо его сознания, мешая найти причину неисправной работы авторулевого.
Вечером, после ужина, Полукаров заставил себя не думать больше о неисправной рулевке, лег спать пораньше, зная, что во сне его мозг подспудно продолжает работать, анализировать полученную информацию, иногда решение приходило к нему во сне. И сегодня утром он встал не сомневаясь, что победит.
Капитан и старший помощник не задавали вопросов Полукарову, терпеливо ожидая, когда же наконец найдет он причину неисправной работы отказавшего авторулевого, но во взглядах их читался этот укоризненный, не высказываемый вслух, вопрос. Да и на лицах рядовых членов экипажа чудился Полукарову этот вопрос. Оставалось терпеть, думать и искать отказавший элемент схемы авторулевого.
Старпому пришлось поставить на вахту троих матросов, по очереди сменявших друг друга на руле. Планы привести в порядок главную палубу до прихода в порт, то есть очистить поверхность от ржавчины, обезжирить и покрасить, полетели к черту. Боцман, лишившись основной рабсилы, уныло стучал молотком, отбивая ржавчину, окидывая взглядом напластавания отваливающейся краски и поминая тихим непечатным словом незадачливого Полукарова, нарушающего все планы палубной команды по приведению судна в надлежащий морской образцовый вид. Каждый день плавания в тропиках был дорог, погода благоприятствовала палубным работам. Но судно шло курсом на северо-восток, потихоньку смещаясь к северу. Что там, в северных широтах, ожидало судно было неизвестно, скорее всего, погода могла испортиться. Настроение боцмана, впрочем, было испорчено уже с утра: выяснилось, что вчера Полукаров не сумел исправить авторулевой и матросы по-прежнему заняты на руле.
Авторулевой вышел из строя два дня назад, вечером, на вахте старпома. Приметное облачко на горизонте, прямо по курсу, вдруг поползло вправо, старпом не сразу сообразил, что произошло. Руль заложило до упора на левый борт, и судно начало циркуляцию, сбившись с заданного курса и оставляя за кормой правильную кильватерную окружность – пенный след взлохмаченной гребным винтом морской воды.
Взволнованный старпом, чертыхаясь, перешел на ручное управление, вывел судно на прежний курс, вызвал на мостик матроса –рулевого и электромеханика.
Сегодняшнее утреннее предчувствие Полукарова стало перерастать в уверенность, появился азарт даже, когда он снова начал проверять, один за другим, блоки авторулевого, обращая внимание на мелкие детали, ускользавшие до поры обстоятельства, результаты измерений, пока, наконец, не вычислил, затаившийся среди множества других элементов, маленький, неприметный транзистор!
Как же любил в такие минуты свою профессию Полукаров! Когда после утомительных, выматывающих всю душу и, кажется сам мозг, напряженных, мучительных поисков, получалось найти решение проблемы, и ловить благодарные, иногда восхищенные взгляды моряков, понимающих, что электрон , как зачастую звали Полукарова на судах, у них один, и только он может справиться с проблемой в электрооборудовании.
Переключатель режимов работы рулевого снова стоит в положении “Автомат”, судно послушно следует вдоль невидимой линии, задаваемой гирокомпасом и теряющейся за горизонтом, а Полукаров, расслабившись на крыле ходового мостика с кружкой кофе в руке, услужливо предложенной старшим помощником, напустив на себя утомленный вид, обозревает окрестности. Вахтенный штурман склонился над картой, наносит точку местоположения судна, матросы весело колошматят по палубе молотками, отбивая напластования ржавчины, довольный боцман покрывает суриком очищенную от ржавчины поверхность.
А умиротворение и правильность наступившего судового дня случились благодаря его, электромеханика Полукарова работы и, что греха таить, веэения.
Полукаров безмятежен, горд и счастлив. Да и много ли нужно для счастья моряку: кружка горячего, обжигающего кофе, в меру крепкого, в меру сладкого, предложенного на ходовом мостике благодарным штурманом, да осознание того, что механизмы исправны, на берегу ждут жена и дети, зарплата придет вовремя, и океан с утра спокоен и тих…
По бирюзовому небосклону, бесконечно высокому и прозрачно-нежному, местами подернутому, словно белоснежным кружевом, маленькими перистыми облачками, быстро поднимается золотистый шар солнца, жгучий и ослепительный, заливая радостным блеском водяную, холмистую поверхность океана. Голубые рамки далекого горизонта ограничивают его беспредельную даль.
Могучие светло-синие волны, сверкая на солнце своими серебристыми верхушками и нагоняя одна другую, плавно переливаются с тем ласковым, почти нежным ропотом, который точно нашептывает, что в этих широтах, под тропиками, вековечный старик океан всегда находится в добром расположении духа…
Источник
Снова рокочущий океан солнце да небо светлые ласковые нежные
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 273 387
- КНИГИ 641 914
- СЕРИИ 24 451
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 603 483
Константин Михайлович Станюкович
Из цикла «Морские рассказы»
Только что пробил колокол. Было шесть часов прелестного тропического утра на Атлантическом океане.
По бирюзовому небосклону, бесконечно высокому и прозрачно-нежному, местами подернутому, словно белоснежным кружевом, маленькими перистыми облачками, быстро поднимается золотистый шар солнца, жгучий и ослепительный, заливая радостным блеском водяную холмистую поверхность океана. Голубые рамки далекого горизонта ограничивают его беспредельную даль.
Как-то торжественно безмолвно кругом.
Только могучие светло-синие волны, сверкая на солнце своими серебристыми верхушками и нагоняя одна другую, плавно переливаются с тем ласковым, почти нежным ропотом, который точно нашептывает, что в этих широтах, под тропиками, вековечный старик океан всегда находится в добром расположении духа.
Бережно, словно заботливый нежный пестун, несет он на своей исполинской груди плывущие корабли, не угрожая морякам бурями и ураганами.
Не видно сегодня ни одного белеющего паруса, не видно ни одного дымка на горизонте. Большая океанская дорога широка.
Изредка блеснет на солнце серебристою чешуйкой летучая рыбка, покажет черную спину играющий кит и шумно выпустит фонтан воды, высоко прореет в воздухе темный фрегат или белоснежный альбатрос, пронесется над водой маленькая серая петрель, направляясь к далеким берегам Африки или Америки, и Снова пусто. Снова рокочущий океан, солнце да небо, светлые, ласковые, нежные.
Слегка покачиваясь на океанской зыби, русский военный паровой клипер «Забияка» быстро идет к югу, удаляясь все дальше и дальше от севера, мрачного, угрюмого и все-таки близкого и дорогого севера.
Небольшой, весь черный, стройный и красивый со своими тремя чуть-чуть подавшимися назад высокими мачтами, сверху донизу покрытый парусами, «Забияка» с попутным и ровным, вечно дующим в одном и том же направлении северо-восточным пассатом бежит себе миль по семи — восьми в час, слегка накренившись своим подветренным бортом. Легко и грациозно поднимается «Забияка» с волны на волну, с тихим шумом рассекает их своим острым водорезом, вокруг которого пенится вода и рассыпается алмазною пылью. Волны ласково лижут бока клипера. За кормой стелется широкая серебристая лента.
На палубе и внизу идет обычная утренняя чистка и уборка клипера — подготовка к подъему флага, то есть к восьми часам утра, когда на военном судне начинается день.
Рассыпавшись по палубе в своих белых рабочих рубахах с широкими откидными синими воротами, открывающими жилистые загорелые шеи, матросы, босые, с засученными до колен штанами, моют, скребут и чистят палубу, борты, пушки и медь — словом, убирают «Забияку» с тою щепетильною внимательностью, какою отличаются моряки при уборке своего судна, где всюду, от верхушек мачт до трюма, должна быть умопомрачающая чистота и где все, доступное кирпичу, суконке и белилам, должно блестеть и сверкать.
Матросы усердно работали и весело посмеивались, когда горластый боцман Матвеич, старый служака с типичным боцманским лицом старого времени, красным и от загара и от береговых кутежей, с выкаченными серыми глазами, «чумея», как говорили матросы, во время «убирки» выпаливал какую-нибудь уж очень затейливую ругательную импровизацию, поражавшую даже привычное ухо русского матроса. Делал Матвеич это не столько для поощрения, сколько, как он выражался, «для порядка».
Никто за это не сердился на Матвеича. Все знают, что Матвеич добрый и справедливый человек, кляуз не заводит и не злоупотребляет своим положением. Все давно привыкли к тому, что он не мог произнести трех слов без ругани, и порой восхищаются его бесконечными вариациями. В этом отношении он был виртуоз.
Время от времени матросы бегали на бак, к кадке с водой и к ящику, где тлел фитиль, чтобы наскоро выкурить трубочку острой махорки и перекинуться словом. Затем снова принимались чистить и оттирать медь, наводить глянец на пушки и мыть борты, и особенно старательно, когда приближалась высокая худощавая фигура старшего офицера, с раннего утра носившегося по всему клиперу, заглядывая то туда, то сюда.
Вахтенный офицер, молодой блондин, стоявший вахту с четырех до восьми часов, уже давно разогнал дрему первого получаса вахты. Весь в белом, с расстегнутою ночной сорочкой, он ходит взад и вперед по мостику, вдыхая полной грудью свежий воздух утра, еще не накаленный жгучим солнцем. Нежный ветер приятно ласкает затылок молодого лейтенанта, когда он останавливается, чтобы взглянуть на компас — по румбу ли правят рулевые, или на паруса — хорошо ли они стоят, или на горизонт — нет ли где шквалистого облачка.
Но все хорошо, и лейтенанту почти нечего делать на вахте в благодатных тропиках.
И он снова ходит взад и вперед и слишком рано мечтает о том времени, когда вахта кончится и он выпьет стакан-другой чаю со свежими горячими булками, которые так мастерски печет офицерский кок, если только водку, которую он требует для поднятия теста, не вольет в себя.
Вдруг по палубе пронесся неестественно громкий и тревожный окрик часового, который, сидя на носу судна, смотрел вперед:
Матросы кинули мгновенно работы, и, удивленные и взволнованные, бросились на бак, и устремили глаза на океан.
— Где он, где? — спрашивали со всех сторон часового, молодого белобрысого матроса, лицо которого вдруг побелело как полотно.
— Вон, — указывал дрогнувшей рукой матрос. — Теперь скрылся. А сейчас видел, братцы… На мачте держался… привязан, что ли, — возбужденно говорил матрос, напрасно стараясь отыскать глазами человека, которого только что видел.
Вахтенный лейтенант вздрогнул от окрика часового и впился глазами в бинокль, наводя его в пространство перед клипером.
Сигнальщик смотрел туда же в подзорную трубу.
— Видишь? — спросил молодой лейтенант.
— Вижу, ваше благородие… Левее извольте взять…
Но в это мгновение и офицер увидел среди волн обломок мачты и на ней человеческую фигуру.
И взвизгивающим, дрожащим голосом, торопливым и нервным, он крикнул во всю силу своих здоровых легких:
— Свистать всех наверх! Грот и фок на гитовы! Баркас к спуску!
И, обратившись к сигнальщику, возбужденно прибавил:
— Не теряй из глаз человека!
— Пошел все наверх! — рявкнул сипловатым баском боцман после свистка в дудку.
Словно бешеные, матросы бросились к своим местам.
Капитан и старший офицер уже вбегали на мостик. Полусонные, заспанные офицеры, надевая на ходу кители, поднимались по трапу на палубу.
— Старший офицер принял команду, как всегда бывает при аврале, и, как только раздались его громкие, отрывистые командные слова, матросы стали исполнять их с какою-то лихорадочною порывистостью. Все в их руках точно горело. Каждый словно бы понимал, как дорога каждая секунда.
Не прошло и семи минут, как почти все паруса, за исключением двух — трех, были убраны, «Забияка» лежал в дрейфе, недвижно покачиваясь среди океана, и баркас с шестнадцатью гребцами и офицером у руля спущен был на воду.
— С богом! — крикнул с мостика капитан на отваливший от борта баркас.
Гребцы навалились изо всех сил, торопясь спасти человека.
Но в эти семь минут, пока остановился клипер, он успел пройти больше мили, и обломка мачты с человеком не видно было в бинокль.
По компасу заметили все-таки направление, в котором находилась мачта, и по этому направлению выгребал баркас, удаляясь от клипера.
Глаза всех моряков «Забияки» провожали баркас. Какою ничтожною скорлупою казался он, то показываясь на гребнях больших океанских волн, то скрываясь за ними.
Источник