Солнце ласкает землю луна целует море нужны ли поцелуи когда они несут лишь горе

Шелли, П. Б.: Стихи любви и восторга

Перси-Биши Шелли

Стихи любви и восторга

Перевод с английского и вступление Виктора Лунина

Опубликовано в журнале:
«Иностранная литература» 2001, №6
http://magazines.russ.ru/inostran/2001/6/shelly.html

Когда читаешь лирику Шелли, еще не зная ни его судьбы, ни его взглядов на мир, сразу же чувствуешь, что перед тобой человек невероятно сильных страстей и твердых убеждений, согласен ты с ними или не согласен. О стихах Шелли можно сказать, что это стихи любви и восторга. О чем бы ни писал поэт — о женщине ли, о времени ли, о дне или ночи, — в каждой своей строчке он поклоняется жизни. Однако несмотря на его идеализм и восторг, он — философ, а философ не может не смотреть на мир трезвыми глазами. Поэтому он порою бывает и печален. Но о себе Шелли, пожалуй, мог бы сказать словами Пушкина: “Печаль моя светла”. Да, он понимает, что смертен и сам человек, и все, что его окружает. Но пока существует изменчивость, жизнь продолжается — уже в новых формах, и любовь, умирая, вновь возрождается, как птица Феникс.

Многие поэты перепевают друг друга, берут для своих произведений чужие темы, чужую стихотворную систему. У Шелли — все свое. Стихи Шелли — это его удивительно тонкий духовный мир, перелитый в незабываемые ритмы и строчки. Для Шелли каждый недвижный камень одухотворен, каждое облако, каждый жучок, каждый цветок живы и обладают душой. Поэт разговаривает с Духами Ночи и Восторга, с Духами Неба и ангелами так, как будто их видит и чувствует всем своим существом. Гармония природы живет в его сердце. Но даже эта гармония не может заглушить мотив рока. Истинный поэт, Шелли способен прозреть будущее. Его тягу к морю, к морской стихии не смогли уничтожить ни его неумение плавать, ни гибель в море самых близких ему людей. И даже свою собственную кончину он как будто предрек в стихотворении “Время”.

Клерикалы считали Шелли атеистом, его отлучили от церкви, но вера в высшее начало, в дух, присутствующий в каждой частице материи, живет во множестве стихов поэта. Просто он всегда шел своим путем и не желал подчиняться церковным догматам. Внутренняя свобода, как и свобода внешняя для себя и для других, была для Шелли мерилом жизни. Аристократ по рождению — он ненавидел деспотизм и всячески боролся против него своими яркими и независимыми произведениями. Он приветствовал Французскую революцию, но, видя ее страшные, кровавые черты, не желал следовать революционным методам борьбы, ибо считал, что изменить людей к лучшему способна сила слова. Поразительные стихи великого английского поэта показались мне настолько современными, настолько созвучными моему духовному настрою и восприятию жизни в нашем нездоровом обществе, жизни, в которой так не хватает любви и радости, что некоторые из них мне захотелось перевести на русский язык. Надеюсь, читатель нового тысячелетия сумеет полюбить их так же, как когда-то полюбил их я.

К НОЧИ

На запад ко мне на быстрой волне,

Из темной пещеры в восточной стране,

Где днем одиноким и долгим в тиши

Сплетаешь ты радость и страх в сновиденья,

Тебя затянувшие призрачной тенью,

Накинь серый плащ со звездами златыми

На свой небосклон.

Прикрой очи дня волосами своими,

Так день зацелуй, чтоб он смерк, изнурен.

А после иди над землей покоренной,

Касаясь ее своей палочкой сонной,

Я жду — я влюблен.

Когда меня сонного утро ласкало,

Мне нужен был ты.

Когда на рассвете роса засверкала,

И полдень упал тяжело на цветы,

И солнечный день, утомившись вконец,

Как гость нелюбимый, ушел наконец,

Мне нужен был ты.

Сестра твоя, Смерть, прокричала, придя:

Сон — сын твой с глазами туманней дождя —

Жужжал как пчела на вершине дня:

“Могу я ко взору прильнуть твоему?

Ты хочешь меня?” Но сказал я ему:

“Не сманишь меня!”

Умрешь ты, и Смерть остановит тотчас

Мне сердце в груди.

Уйдешь ты, и Сон замелькает у глаз.

Награды твоей я не жду впереди,

Я жду лишь возлюбленной Ночи своей.

Любимая, Ночь! Приближайся скорей!

СВАДЕБНАЯ ПЕСНЯ

Сон, перед Силой и Красой

Раскрой скорей врата златые,

Чтоб образ их сверкал звездой

В зеркальной тьме морской стихии.

Ночь, звездный свет излей сполна,

Тьма, зарыдай росою зыбкой,

И пусть неверная луна

На верность не глядит с улыбкой.

Дадим укрыться им от глаз,

И пусть не станет счастья час

Для них ошибкой.

Вы, сонмы ангелов и фей,

От зла влюбленных защитите!

Рассвет, их сладкий сон развей,

Часы ночные, не летите!

О трепет! О восторг огромный,

Что их охватят ночью темной,

КОГДА В ГАРМОНИИ СЛИЛИСЬ

Когда в гармонии слились

Зефир, заря, земля и высь

И солнечный росистый день,

Смел, как непуганый олень,

Прошел по небу, словно тень,

Смеясь, уж ставил свой капкан,

Добычу видя, ураган.

ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ

Ручьи сливаются с Рекой,

А с Океаном — Реки.

Смешались сладостный покой

И горний ветр навеки.

Все в мире соединено.

Соединяться всем в одно.

Так что ж я не с тобою?

Взгляни, льнут горы к Небесам,

Друг друга волны гладят.

Прощенья нет тем двум цветкам,

Что меж собой не ладят.

Ласкает солнце лики дня,

Луна целует море.

Что мне их свет, коль ты меня

Не поцелуешь вскоре?

ЗМЕЯ

Не буди змею. Пусть спит.

А когда она проснется,

Пусть себе ползет во тьму

Трав дремучих у болотца.

Не услышать никому,

Ни пчеле, ни мушке сонной,

В колокольчике рожденной,

Ни сиянию заката,

Как она скользит куда-то.

ИЗМЕНЧИВОСТЬ

Мы словно облака, что под луной

Тревожно движутся по чьей-то воле,

Чертя лучами тьму! Но час ночной

Их окружил, и вот уж нет их боле.

Мы словно лиры, чей нестройный тон

Различно вторит разным дуновеньям.

Не столько звуки повторяет он,

Сколько несет кончину их движеньям.

Мы спим — нас травит сновидений дым.

Встаем — шальная мысль весь день нас гложет.

Источник

Солнце ласкает землю луна целует море нужны ли поцелуи когда они несут лишь горе

Солнце ласкает землю,
Луна целует море.
Нужны ли поцелуи,
Когда они несут лишь горе?
____________________________________________
— Это называется «Кошмар». Проклятие Демона; Ангела, павшего из рая из-за ненасытной похоти. Вы знаете художника?
— Генри Фюссли. Он был первой любовью моей мамы. Она пыталась покончить с собой лауданумом, когда он ушёл к другой женщине. Никогда не думала, что такая сильная женщина, как моя мать, так уязвима, когда речь идёт о любви.
— Любовь находит путь там, где волки боятся охотиться.
— Но если бы она была не восприимчива к боли разбитого сердца, разве у нас была бы надежда?
— Великое искусство жизни — это восприятие. Чувствовать что ты существуешь даже через боль! Разве вы не умерли бы ради любви? В конце концов, что такое жизнь, если в ней нет любви?
— Ничто, если верить вам, поэтам.
____________________________________________
. Однажды ненастной ноябрьской ночью я узрел завершение моих трудов.
. Вспомни, ведь ты создал меня. Я должен был быть твоим Адамом, а стал падшим ангелом, которого ты безвинно отлучил от всякой радости. Я повсюду вижу счастье, и только мне оно не досталось. Я был кроток и добр; несчастья превратили меня в злобного демона. Сделай меня счастливым, и я снова буду добродетелен.
. — Но скоро — воскликнул он — я умру и уже ничего не буду чувствовать. Жгучие муки скоро угаснут во мне. Я гордо взойду на свой погребальный костёр и с ликованием отдамся жадному пламени. Мой дух уснёт спокойно; а если будет мыслить, то это, конечно, будут совсем иные мысли. Прощай.

Источник

Солнце ласкает землю луна целует море нужны ли поцелуи когда они несут лишь горе

Перси Биши Шелли

Философия любви
( 1-й вариант )

Ручьи сливаются с Рекою,
Река стремится в Океан;
Несется ветер над Землею,
‎ К нему ласкается Туман.
Все существа, как в дружбе тесной,
‎ В союз любви заключены.
О, почему ж, мой друг прелестный,
‎ С тобой мы слиться не должны? –

Смотри, уходят к Небу горы,
А волны к берегу бегут;
Цветы, склоняя нежно взоры,
‎ Как брат к сестре, друг к другу льнут.
Целует Ночь – морские струи,
‎ А землю – блеск лучистый Дня:
Но что мне эти поцелуи,
‎ Коль не целуешь ты меня?

Философия любви
( 2-й вариант )

Ручей рожден, чтоб с речкой слиться,
И в океан бежит река,
И ветер с ветром нежно свиться,
Спешит, гоняя облака
Такие встречи – дар небесный.
Разнообразен мир земной,
И многим дарит миг чудесный,
Так отчего ты не со мной?

Целуется волна с волною,
Лазурь небес – с вершиной гор,
Луч солнца с милою землею,
Луна на пруд бросает взор
Ромашка братца на рассвете,
Целует, жар души храня
Что стоят поцелуи эти,
Коль не целуешь ты меня?

Love’s Philosophy

The fountains mingle with the river,
And the rivers with the ocean;
The winds of heaven mix forever
With a sweet emotion;
Nothing in the world is single;
All things by a law divine
In another’s being mingle—
Why not I with thine?

See, the mountains kiss high heaven,
And the waves clasp one another;
No sister flower could be forgiven
If it disdained its brother;
And the sunlight clasps the earth,
And the moonbeams kiss the sea;—
What are all these kissings worth,
If thou kiss not me?

Если вам не хватает эмоций или просто позитива – стоит прочесть несколько строк признанных авторов и жизнь начнет наполняться красками – бурлить и переливаться, словно горный ручей в своей обжигающей прохладе.

Источник

Солнце ласкает землю луна целует море нужны ли поцелуи когда они несут лишь горе

а вот гугл много мне выдал))))))))))
Пер. Оборотень БОБ

Соседствует фонтан с рекой
И в океан впадают гордо реки
Ветров на небесах союз святой
Музыка сфер – нам чудный дар навеки
Закон нам Богом дан — его мы слуги
Ничто — без пары на Земле
Всё растворяется друг в друге
Но почему не я в тебе?

Так волн слияний сладостны движения
И вечен поцелуй небес с горами
Но не видать сестре-цветку прощения,
Коль брат пренебрежением в сердце ранен
Лучи ласкают солнечные — твердь
И свет луны лобзает гладь морскую
Но грош цена — всем поцелуям, верь,
Коль губ твоих не чувствую я плоть живую.

Напоминаю, что в ТП использовалась только 2 часть стиха.

Что касается перевода 1993 года, то напоминаю, что ОРТ лоханулось и вставило на этом месте перевод из абсолютно другого стиха Шелли. «ОДА ЗАПАДНОМУ ВЕТРУ» в переводе Пастернака. (Дай стать мне лирой и т.д.)

Чтобы вы не думали превратно о моих поэтических дарованиях, привожу др. переводы этого стиха:

Это перевод РТР:

«Небо целует горы,
волн распахнулись объятья,
Отвергнутые шлют укоры
Розам кичливые их братья,
Потоки лунного света
Ластятся к синей глади,
Но на что, скажите мне, все это
Если ты со мною в разладе»

А вот те переводы, на которые я в сети наткнулся, однако, тоже не фонтан:

Пер. Саши Бондарева

Сливаются ручей, река,
И реки входят в океаны.
Везде эфирные ветра
Бурлят призывными волнами.
Нет одиноких! Миру пристань
Дана божественной рукой
Космического всеединства,
Но почему я не со тобой?

Целует облака скала,
Волна волну ласкать устала.
Не будет прощена сестра
За то, что брата презирала.
И солнцем обнята земля,
И даже грустная луна
В морские волны влюблена.
Но не целуешь ты меня.

Струе источника любезны воды рек,
А рекам — океан безбрежный;
Ветра небесные сплетаются навек
В порыве ласки нежной.
Ничто в отдельности не хочет пребывать.
Всему положено судьбою
Родниться, смешиваться, брать и отдавать, —
Зачем не нам с тобою?

Не втуне ведь Монблан целует небеса,
И две волны, обнявшись, мчатся.
Цветку волшебному бесстрастная краса
И холод — не простятся.
Светило дневное Земле лобзанье шлет,
Луною — шумный понт волнуем,
Но и любовь планет законность обретет
Лишь с нашим поцелуем.

Источник

Перси Биши Шелли: Стихотворения

Поэты — непризнанные законодатели мира

Смолоду я был «заражен нормальным романтизмом», если перефразировать И. Бродского. Любимым поэтом был Блок, Лермонтова ставил выше Пушкина, а из английской поэзии ближе всех мне были младшие романтики, причем Шелли более, чем Байрон. Когда стал старше и горизонты расширились, Блока заслонил О. Мандельштам, Пушкина и Лермонтова — Державин и Тютчев, а затем настал черед открытий (возможно через работу Тынянова «Архаисты и новаторы»): Хлебникова, ОБЭРИУтов, прежде всего «Столбцы» Заболоцкого, а в западной поэзии — Элиота и Паунда, изучению и переводу которых посвятил не один десяток лет. Тем не менее, первая любовь не забывается, и хотя сейчас я, наконец, начинаю понимать Пушкина, который стал для меня важнее Лермонтова, а американские модернисты заслонили романтиков, от Шелли и Китса не отрекаюсь.

«Поэты — непризнанные законодатели мира», — писал Шелли в «Защите поэзии». В этой своеобразной декларации поэта выражена и цельность его мировосприятия, и его страстная вера в могущество поэзии, в которой, по его убеждению, полнее всего выражается духовная жизнь человека, его воображение, способность любить и творить. Не признаны поэты как законодатели — этим миром, в котором Разум подменен здравым смыслом. Эссе Шелли явилось ответом на памфлет «Четыре века поэзии» поэта и критика Пикока, в котором тот утверждал, что поэзия была естественным выражением образа мыслей примитивных народов, но с развитием цивилизации она утрачивает свое значение и вытесняется наукой. «Поэзия — это летопись лучших и счастливейших мгновений, пережитых лучшими и счастливейшими умами, — отвечает Шелли. — Поэзия дает бессмертие всему, что есть в мире лучшего и наиболее прекрасного. Любовь — вот суть всякой нравственности. Любовь или выход за пределы своего «я» и слияние с тем прекрасным, что заключено в чьих-то, не наших, мыслях, деяниях или личности, — утверждает Шелли и продолжает: «Воображение — лучшее орудие нравственного совершенствования, и поэзия способствует результату, воздействуя на причину. Поэзия расширяет сферу воображения».

Шелли говорит о том, что «язык поэта жизненно метафоричен, то есть он подмечает прежде неизвестные отношения между вещами и сохраняет их понимание, пока слова, выражающие их, не превращаются со временем в знаки определенного рода или класса мыслей вместо того, чтобы запечатлевать образы мыслей в их цельности, и поэтому, если не появятся новые поэты, чтобы, обновляя, восстановить распавшиеся связи, язык умрет для всех благороднейших целей человеческого общения«Shelley P.B. A Defence of Poetry.// Shelley’s Poetry and Prose. A Norton Critical Edition. /Donald H. Reiman and Sharon B. Powers, eds. NewYork. London: 1977. P. 482. (Перевод мой — Я.П.)»)’ onMouseOut=»fprim(»)»> 1 . (Выделено мной. — Я. П.). Стало быть, обновляя язык, расширяя его границы, поэт тем самым связывает явления и мысли, бытие и время воедино, поэт не только запечатлевает следы прошлого, но и провидит будущее сквозь настоящее. Вот почему Шелли заявил, что «поэты — учредители законов и основатели общества»Shelley P.B. A Defence of Poetry.// Shelley’s Poetry and Prose. A Norton Critical Edition. /Donald H. Reiman and Sharon B. Powers, eds. NewYork. London: 1977. P..508.»)’ onMouseOut=»fprim(»)»> 2 .

Мы словно тучи на лице луны, —
Они, сияя, мрак разят лучами,
Движенья, блеска, трепета полны,
А ночь, сгущаясь, гасит это пламя.

Мы словно струны позабытых лир, —
Рождая в них нестройное звучанье,
Внезапно лиры пробуждает мир,
Но продолженья нет, и вновь молчанье.

Мы спим. Отравлен сновиденьем сон:
Поражены мы думою одною —
Смеемся ль, плачем, гоним горесть вон,
Любви ль полны, истерзаны ль тоскою —

Различья нет — и радость, и беда
От нас уходят в прошлое мгновенно, —
Вчера не повторится никогда,
Изменчивость пребудет неизменно.

Иди! Темнеют мох и вереск под луной,
Последний бледный луч до дна осушен тучей,
Иди! Пригонят скоро ветры мрак ночной,
Хрустальный полог скрыт в ночи грядой летучей.

Не мешкай! Прочь! Все голоса зовут: Иди!
Слезою тщетною не умолить любимой,
Вновь в одиночество тебя ведут пути, —
В ночи мерцает взгляд ее неумолимый.

Иди! Иди! В пустынный и печальный дом,
Заброшенный очаг ожги слезой горчайшей,
Гляди, как тени смутные блуждают в доме том,
Веселья грустного сплетай узор тончайший.

Плывет листва лесов опустошенных над тобой,
Еще сверкнут цветы весны росистой под ногами,
Но должен сжечь и мир, и душу холод гробовой,
Где встретится заря с угрюмыми ночами,

Где встретишь ты покой — есть мир и тишина
В полночных тенях туч: смежили ветры крылья,
И океана буйного безмолвна глубина, —
Те, кто живут трудом, движеньем, горем, — опочили.

А ты найдешь покой в могиле, но доколе сад,
Очаг и дом твой озаряет свет видений зыбкий,
В твоих воспоминаньях, думах исподволь звучат
Два голоса и льется свет одной улыбки.

Есть в бездонном океане
Скорби, горя и страданий
Много тихих островов,
Где, укрывшись от ветров,
Переводит дух моряк,
Чтобы дальше плыть во мрак:
Нависает небосвод
Тучами над бездной вод,
И свинцовой пеленой
Мгла клубится за кормой.
По пятам за судном мчится
Буря, грозная громница,
Парус рвет, обшивку, снасти,
Разрывает бриг на части,
И корабль, хлебнув сполна,
Смерти зачерпнул со дна,
Погружаясь в глубину,
Словно в сон, идет ко дну,
И во сне, стремясь вперед,
Через вечность он плывет:
В полумраке перед ним,
Смутен и недостижим,
Берег — зыбкая черта,
Отступает, как всегда,
И раздвоен, истомлен
Мореход: не в силах он
Плыть вперед, податься вспять,
Будет зыбь его качать,
Вечный странник, мореход,
В гавань смерти он плывет.

Там, за гранью зыбких вод,
Ждет его любовь едва ли,
Впрочем, вряд ли от печали
Ищет он спасенья в страсти
Или в дружеском участье, —
Грудь пуста, и лед в крови,
Сердце сгинет от любви,
Билась боль в бескровных венах,
Будто бы в тюремных стенах,
Чувства выжжены, побиты
Градом слов, огнем обиды,
Время грубо иссекло
Изможденное чело,
Искривленные уста
Опалила немота,
Так листва под коркой льда
Застывает в пустоте
На декабрьском кусте.
На полночном диком взморье,
Там, где северные зори,
Где стихией многопенной
Шторм ярится неизменный, —
Белый высится костяк,
Словно здесь уснул бедняк,
Не оплаканный никем:
Каменистый берег нем,
Редкий шелестит камыш,
Да кричат на кручах лишь
Чайки, будоража тишь,
Иль водоворот ревет, —
Так поверженный народ
Корчится у ног царя, —
Страшной славою горя,
Скачет тот сквозь павший град,
Где сражался с братом брат, —
Кости здесь теперь лежат,
И бессолнечный рассвет
Сизой мглой прикрыл скелет,
Не ответит он на зов —
Жизни, дум истлел покров.

Да, средь горестей бездонных
Много островков зелёных,
К одному приплыл мой челн,
Легким ветром окрылён,
Слушал я раскат пеана
И грачей призыв гортанный
Над Евганскими холмами, —
Рассекая мглу крылами,
Сизокрыло взмыла стая,
И, величием блистая,
Встало солнце, небосвод
Весь клубился, а восход
Тучи опалил огнём,
И безмерный окоём
Вспыхнул в отблесках лазурных,
Крылья в крапинках пурпурных
Золотым дождём проплыли,
Перистый огонь пролили
На залитый солнцем лес
Средь яснеющих небес,
И вознёсся холм пустынный,

И туман сошёл в теснины —
Над Ломбардскою равниной
Дымки зыблется граница,
Свет лазурный льёт денница
На созвездье городов, —
Словно россыпь островов,
Блещут в море изумрудном,
Лабиринтом многолюдным
Здесь Венеция плывет,
Нежась у отцовских вод:
Амфитриты здесь обитель,
Седовласый повелитель
Вымостил её чертог,
Волны расстелив у ног.
Боже! Над чертой дрожащей
Вод хрустальных круг блестящий,
Красно-огненный, багровый
Дымки разорвал покровы, —
Как в пылающем горниле,
Купола, колонны, шпили,
Загоревшись, озарили
Алтари мерцавших вод
И пронзили небосвод
Огненными языками, —
Словно жертвенное пламя
Древле в храме Аполлона,
Взмыв, коснулось небосклона.

Город светоносный, чадо
Океана и отрада,
А потом его царица,
Над тобой судьба глумится,
Жертвой стать должна ты вскоре,
Ты могла бы кануть в море,
Если бы благая сила
Одр печальный осенила,
Твой, раба рабов, с челом,
Опозоренным клеймом,
Был бы менее печален
Твой конец среди развалин,
Покрывающихся мхами
И зелёными цветами,
Опадут на дно руины,
Станут острова пустынны,
И рыбак, с ветрами споря
Средь заброшенного моря,
Парус распрямит скорей
И веслом взмахнет сильней,
Чтобы мрачный берег твой
Миновать быстрей, покой
Спящих в той пучине звездной
Не тревожа, иль над бездной
Встанут толпы мертвецов,
Смерти выпростав покров.
Кто, подобно мне, взирает,
Как над городом сияют
Башни в золотистой дали,
Те вообразят едва ли,
Что пред ними лишь гробница, —
Там, во чреве копошится
Ком червей в людском обличье,
Впившись в мертвое величье.
Пусть Свобода отряхнет
Кельтов самовластный гнет
И темницы распахнет,
Где с тобой томятся вместе
В унижении, в бесчестье
Сто прекрасных городов, —
Отрешившись от оков,
Вы бы доблести вплели
В солнечный венок земли,
Гордой ратями былыми.
Иль — погибни вместе с ними, —
Вы не сгинете напрасно,
Солнце воссияет властно
Светом Истины, Свободы,
Как цветы, взойдут народы,
Прорастут сквозь темень лет,
Будет пышен их расцвет.

Что ж, погибни — рухнут стены,
Но останутся нетленны,
Как небес твоих покровы,
Что всегда над миром новы,
Долговечней, чем лохмотья
Времени на бренной плоти
Города с печатью горя, —
По волнам скитальца-моря
Поплывут воспоминанья,
Что закончил здесь скитанья
Гордый Лебедь Альбиона, —
Он, гонимый непреклонно
Из земли своей исконной,
Рассекая ураган,
Плыл к тебе, и Океан
Приютил здесь беглеца,
Радость, окрылив певца,
Песней взмыла, перекрыв
Бури громовой порыв.
О, Поэзии Река,
Щедрая во все века,
С незапамятных времен
Ты текла сквозь Альбион
И доныне не щадила
Славные певцов могилы,
Отчего скорбишь ты ныне
О любимце на чужбине;
Город рабский, словно тучей
Омрачавший дух летучий,
Город мертвецов, ответь,
Чем воздашь ему за честь;
Как Гомер бессмертной тенью
Осенил Скамандр, забвенью
Преграждая путь, Шекспир
Эвон озарил и мир,
И божественная сила
Смерть навеки победила,
Как любовь Петрарки ныне
Пламенеет здесь, в долине, —
В негасимом этом свете
Обретает мир бессмертье, —
Так тебя, поэта кров,
Будут славить средь веков,

Как Свобода окрыленно,
Ввысь летит вдоль небосклона
Солнечная колесница:
Разрушается граница
Меж долиной и холмами,
Словно свет вселенский, пламя
На венецианских башнях —
Отблеск доблестей вчерашних.
Падуя блистает славой,
Восставая многоглавой
Многолюдною пустыней
В ослепительной долине,
Полной зреющих хлебов, —
Скоро в житницы врагов
Пересыпят их крестьяне,
А волы, как на закланье,
На телегах, полных дани,
Словно горы, повлачат
Цвета крови виноград,
Чтоб забылся буйным сном
Кельт, упившийся вином.
Меч не предпочли серпу,
Чтоб скосить господ толпу, —
Что посеешь, то пожнешь,
Приготовь для жатвы нож,
Силу силой уничтожь,
Скорбный край, — что ж, собирай
Свой кровавый урожай.
Горько, что не в силах разум
И любовь покончить разом
С самовластьем — кровью лишь
Пятна рабства удалишь.

В Падуе на площадях
Карнавальных сея страх,
Мать и Сын, немые гости,
Смерть и Грех играют в кости,
А на карте — Эццелин,
И теряя ставку, сын
Впал в неистовство, а мать,
Чтобы сына обуздать,
Обещала хлопотать
Пред австрийскими властями,
Чтоб над этими полями
До гряды альпийских гор
Властвовал он с этих пор,
Став наместником, — и Грех
Рассмеялся, этот смех
Лишь ему присущ, и вот,
Сын и мать за годом год
Укрепляют власть господ
Кровью и кровосмешеньем,
Так расплата с преступленьем
Неразлучны, перемены
Время так несет бессменно.

Падуя, сошел на нет
В ярких залах знанья свет,
И коварный смутный след,
Словно метеор, маня,
Гаснет над могилой дня.
В оны дни под эти своды
Шли паломники-народы,
Светоч твой сиял во мгле
На холодной злой земле, —
Но зажегся в мире ныне
Новый свет, а ты в пустыне:
Деспот грубою пятой
Затоптал огонь святой.

Как в глухой сосновой чаще
Огонек, едва горящий,
Гасит лесоруб норвежский,
Но огонь змеится дерзкий
Огненными языками,
И взревев, коснулось пламя
Свода сумрачных небес,
Озарен безбрежный лес,
Лесоруб простерся в страхе, —
Точно так лежать во прахе,
Тирания, будешь ты:
Ты с надменной высоты
Смотришь на пожар вдали —
Сгинь же в прахе и в пыли!

Полдень снизошел осенний
Припекает зной последний,
Дымки зыбкая вуаль
Мягко застилает даль:
Приглушенное сиянье,
Свет и цвет, благоуханье, —
Все смешалось, воздух мглист,
Запотевший аметист
Так сияет иль звезда
В беспредельности, когда
Разорвет небес покровы.
Виноград навис багровый
Над безветренной пустыней,
А вдоль башни сизо-синей
Взмыла дикая лоза
Строем копий в небеса.
На листве — кристаллы слез,
Здесь прошел дитя-Мороз
Легкой утренней стопой,
И размытою чертой
К югу от немой равнины
Громоздятся Апеннины,
Словно острова в оливах
Средь просторов молчаливых,
И покрытые снегами
Вознеслись над облаками
Альпы, будто грея склоны, —
И тогда в мой истомленный
Дух, что замутил родник
Этой песни, вдруг проник,
Снизошел обман святой:
Пусть любовью, красотой
Вечно будет мир согрет,
Да прольется Горний Свет
Музыкой, душой нетленной
Иль моей строкой смятенной
В одиночество вселенной!

Полдень надо мною — вскоре
Встречу вечер на просторе —
Выйдет с юною луной,
Неразлучной со звездой,
С той наперсницею, чей
Свет становится теплей
В блеске солнечных лучей.
А мечты утра, взлетая,
Как ветров крылатых стая,
Покидают островок.
Одиночества челнок
Поплывет к страдальцам вскоре,
И старинный кормчий-Горе
Правит в горестное море.

Есть, должно быть, и другие
Островки среди стихии
Жизни, Горя и Страданий, —
В том бездонном океане,
На седых волнах взмывая,
Вьется светлых духов стая,
Иль, быть может, на скале
Ждут они меня во мгле:
Через миг расправят крылья,
И челнок мой без усилья
В гавань тихую войдет, —
Вдалеке от всех невзгод,
Боли, страсти и грехов
Обрету цветущий кров:
Средь лощин, долин, холмов
С теми лишь, кого люблю я,
Буду жить, любви взыскуя,
Слушать море, гул ветров
И дыхание цветов.
Будет наша жизнь светла,
Но, быть может, духи зла,
Осквернить стремясь приют,
Толпы темные нашлют, —
Эту злобу усмирят
Тихий свет и аромат,
И возвысится душа —
Ветры, крыльями шурша,
На нее прольют бальзам.
Гимны посвящая нам,
Звучно зарокочет море,
И его дыханью вторя,
Вечной музыкой в тиши
Стих прольется из души,
И любовь дыханьем жизни
В этой радостной отчизне
Уничтожит зависть, страсти,
Воцарится братство, счастье,
И земля, к любви готова,
Станет молодою снова.

Край безоблачных ночей,
Кладезь золотых лучей,
Вечный купол над вселенной,
Был и будешь та всегда,
Беспредельный свод нетленный,
Дом извечных Где, Когда,
Дивный храм, дворец дворцов,
Всех времен обитель, кров
Дел грядущих и веков!

Землю к жизни ты воззвал,
Свет великой жизни дал
Сонму звезд в бездонных безднах,
И косматые планеты
Носятся в пучинах звездных,
Ты зажег миры, планеты,
Пламень солнц в ночной стихии,
Блещут луны ледяные
И светила огневые.

Даже имя твое свято,
Небо, Свет и отблеск света
Вышнего, где, как в зерцале,
Отразился человек,
И тебя обожествляли
На земле за веком век
Люди, преклонив колени, —
Сгинут боги, поколенья,
Ты один избегнешь тленья!

Юных разумов приют,
Их мечты к тебе прильнут,
Словно мошки льнут к стеклу,
Ослепленные зарницей, —
Старый мир сойдет во мглу,
Воссияет над гробницей
Новым светом мирозданье
И твое затмит сиянье,
Как былой мечты мерцанье.

Мир! Ты хаосу смешон,
Ты из атома рожден —
Что есть Небо? И что — ты?
Что есть солнца и светила?
Вас на миг из пустоты
Создала благая Сила —
Пыль среди пучин смятенных,
Словно капли в тонких венах,
Промелькнете во вселенных!
Что есть Небо? Сфера, свод —
Росы на заре прольет,
И, раскрыв глаза, цветок
В мире непостижном зрит
Раскаленных солнц поток
В беспредельности орбит —
Миллионы звезд, планет,
Оставляют зыбкий след,
И, мерцая, гаснет свет.

С рекой сливаются ручьи,
К океану льнет река,
И ветры обнялись в ночи,
Переплетаясь на века.
На свете одиноких нет,
Всех связал любви закон,
Почему же столько лет
Я с тобою разлучен?

Целует розу друг, она
Раскрыла лепестки свои,
К морю ластится луна,
Небеса полны любви,
Ластится к волне волна,
Все живет, любовь храня,
Почему, скажи, одна
Не целуешь ты меня?

Средь города, повергнутого в прах,
Где колыбель была, теперь могила
Угасшего народа, и в слезах

На берегу Забвенья Скорбь застыла, —
Взметнулась Башня Голода, стоят
Внизу темницы, где томясь бескрыло,

О хлебе, крови, золоте твердят.
Печаль, и Боль, и Грех колеблют пламя
Их жизней — догорающих лампад,

А Башня вознеслась над куполами
Палаццо, храмов и особняков,
Где роскошь спит за медными вратами,

Куда не проникает гул веков.
Недвижный воздух италийский мрачен,
Но рядом с Башней меркнет блеск дворцов,

И мир пустынен, обнажен, невзрачен, —
Как будто смутный дух, слепя глаза
Прелестные, в которых стыд утрачен,

Сверкнул, как зеркало, где явлена краса
И грех под слоем пудры и белил, —
О, если б он, покинув небеса,
Красавиц грешных в мрамор превратил!

Это бури разгул. Лоскута парусов
Бьются немощно в бешеной пляске ветров,
И в ночи непроглядной, как потоп Преисподней,
Хлещет сумрачный ливень по воле Господней.
В блеске молний чернеет смерчей крутизна:
Достают до небес, восставая со дна,
И кренятся, как будто обрушилась твердь,
Тщатся водные башни ее подпереть
И дрожат от натуги. Воды алчно раскрыли
Чрево мрачной пучины. В бездонной могиле
Смерчи сгинули с ревом глухим. В этот миг
Стихли громы и волны. Послышался крик:
Эхо вторило ветру. Судно грянуло с кручи
И металось по дну, и в грохочущей туче
Скрывалось, и, с волны устремляясь отвесной,
Срывалось, поглощенное вспененной бездной.
И недвижные, немо зияли глубины,
И нависли, как стены бездонной равнины,
Толщи мутно мерцавших и зыбких зеркал,
И, обрушившись россыпью звезд, ослеплял
Жутким блеском, сиянием адских огней
Грозный шквал, извергались фонтаны смерчей,
Вал над валом вставал из кипящей пучины,
Пирамидам подобно, взмывали вершины,
Полыхали на них огневые зарницы
И буравили небо. Готов расщепиться
Был, казалось, корабль, и в коловращенье
Носился, и, словно землетрясенье
С корнем вырвало дерево, бриг затрещал:
Вихрь его завертел, и безумствовал шквал.
С неба хлынул поток раскаленных шаров,
Тотчас мачту обуглив и вмиг расколов.
Хлещет в щели погибель. Неживая громада,
Словно труп средь песков, что приметы распада
Заметают усердно, качалась средь волн.
Был уже до краев трюм расколотый полн, —
С треском вздыбился палубы нижней настил,
Будто лед на озерах весной растопил
Зной пустыни. Но кто на другой уцелел?
Друг на друге распластаны грудою тел,
Как в могиле одной, у фок-мачты лежат
Все матросы. Поодаль от страха рычат
Тигры, два близнеца, покорились стихии
Прежде буйные хищники, ныне — ручные.
Кто остался еще на дощатом настиле?
Девять долгих недель пролежал в мертвом штиле
Стройный бриг. Ярость солнца губила их днем,
И, казалось, луна полыхала огнем.
Но клубился свинцовый туман в глубине:
Вспыхнул мор и пополз, будто порча в зерне,
Расползалось повсюду дыхание гнили,
В парусиновых саванах к борту тащили
Полумертвые мертвых. Свирепствовал мор.
И бросали умерших в кишащий простор,
Где шныряли акулы и саваны рвали,
Словно манной небесною их осыпали,
Как Господь иудеев в пустыне. Безлюдно
Стало вдруг на борту многолюдного судна,
И когда собралось войско туч грозовых,
Только семеро их оставалось в живых.
Шестерых из них молния насмерть сразила:
Почерневших, как мумий, на досках настила
Всех отметило Время глумливым клеймом,
И засел, будто острая пика, в седьмом
Обломок от мачты: на руине — руиной,
Словно символ крушенья, он повис над пучиной.
Кто еще? Только женщина, что затмевает красой
Звездоокое небо, когда над водой
Солнце стелет свои золотистые кудри, —
Защищая дитя от неистовой бури,
Белокурого мальчика держит она,
У руля притулившись. Ребенку смешна
Ярость грома и моря, при виде зарницы
Он хохочет и тигров зовет порезвиться.
Радость брызжет огнем из мальчишеских глаз,
Скорбной матери взгляд безвозвратно угас.
«Успокойся, дитя, и засни глубоко —
В сладком сне тебе вынести будет легко
Все мученья, что посланы страшной судьбой,
Но страшнее стократ, что ты должен со мной
Разделить их. Забвение. Сон. Неужели
Ты навеки уснешь в ледяной колыбели?
Что есть жизнь? Что есть смерть? Что есть мы, если в час,
Когда судно потонет, не станет и нас?
Неужели тебя больше не обниму,
После жизни, как перед рожденьем, во тьму
Погрузившись? Неужто теперь навсегда
Твой смеющийся облик отнимет вода?
Нежность губ, ясность глаз, безмятежность чела, —
Дух прекрасный, которого сыном звала,
Ты померкнешь, как радуга, следом исчезну
Я, пролившись дождем в беспощадную бездну!»
О Боже, корабль, зарываясь в волну,
Идет, завалившись налево, ко дну.
От ужаса тигры рванулись на месте,
Встопорщились ости негнущейся шерсти,
И хриплый, протяжный, раскатистый рык
Вершин многоводной равнины достиг,
Раскатами грома гремел среди скал
И ливень грохочущий перекрывал.
Ураган, подхватив этот рык, пересек
Змеей стреловидной бурлящий поток
И, мчась на восток, из бездны кипящей
Рванулся, как слон, выдираясь из чащи,
И черным орлом прокричал в вышине,
Меж небом и морем, подобно волне,
Взметнулся до туч на краю мирозданья,
Подобных колоннам, — у основанья
Лежал океан, и бури чертог
Поверг ураган, и тучи рассек.
Так рвется поток сквозь гористые кряжи,
А тучи подобны разорванной пряже,
Подобны руинам упавшего храма
И праху, что вихри взметают упрямо,
И там, где завесу прорвал ураган,
Лучи пронизали свинцовый туман,
Заря разгорелась, блистаньем одета,
Сплоченные армии солнца и света
На приступ идут и, не зная преград,
Клинками хрустальными темень разят,
И ветры сложили усталые крылья
И ярость смирили, уснув от бессилья,
И сгинули в лоне вздымавшихся вод,
И по морю прочь в страшной славе идет
Разбитая буря, клубясь над водой,
Клубы превращаются в пар золотой
Под пламенем солнца. Так страсти порыв,
Ласковой силой своей укротив,
Смиряет Любовь. И вширь простирая
Владенья свои от края до края,
От Атласа к Андам, вокруг островов,
Несет океан свой печальный улов
Обломков. И небо улыбкой лазури
Прикрыло дрожащую гладь после бури,
И зыблется мир многоводный. Но где
Корабль? Накренившись, лежит на воде:
Тигр сцепился свирепо со змеем морским,
В дикой схватке ярится, но кольцам тугим
Уже не разжаться. И мощные кости
Хрустят, но клыки и могучие когти
Рвут кольца. Над зыбью безмолвной
Рев, грохот, шипенье, — так ветры и волны
Гремят, попадая в железные зубы,
И в гром размолов их, двигатель грубо
Швыряет раскаты стозвучного гула.
В голубом океане — голубая акула,
Плавники, словно крылья. Живая гробница
Ждет победителя. И пытается скрыться
Брат погибшего тигра — в безумный рывок
Все отчаянье тщетно вложив: грозный рок
И над ним тяготеет. Но Боже, плывет
Быстроходная шлюпка среди вспененных вод,
И на весла двенадцать гребцов налегли.
На корме трое метких стрелков: обожгли
Горячими пулями тигра, и вот
Последний приют и погибель средь вод
Ждет зверя. А женщина левой рукой
В обломок вцепившись, глядит пред собой,
А правою держит дитя, и в глазах
Безумных ее отражается Страх,
Смерть, Любовь, Красота — все смешалось вокруг
И дрожит на ветру: полыхает испуг
В лихорадочных жестах, на светлом челе, —
Метеор над водой так сверкает во мгле,
И лепечет, шалит, улыбаясь, дитя,
И стихия глядит, улыбаясь, хотя
Буйство бури скрывает обманчивый взгляд,
Словно брат и сестра, друг на друга глядят
Они до поры.

Страшусь поцелуев, дева, твоих,
Не бойся моих, друг мой:
Томится мой дух в глубинах глухих,
И твой незыблем покой.

Страшусь улыбок, жестов, речей,
Не бойся моих, мой свет:
Боготворю тебя, но страстей
В сердце невинном нет.

Источник

➤Adblock
detector

Оглавление: – Изменчивость – Стансы – Строки, написанные среди Евганских холмов – Ода Небу – Философия любви – Башня Голода