Солнце над горной речкой

Горная река

Какие стихи вы предпочитаете?

Стихи — Горная река

Стихи — В сновиденьях горной реки

Стихи — У горной реки

Присяду на камень у речки бурлящей,
несётся огромный поток.
Направленной мощи воды говорящей,
старается сделать виток.

Где тысячи брызг разбросали прохладу,
и свежесть коснулась лица.
Тебе благодарна за эту награду,
подарок от друга-гонца.

От бешеной страсти стираются камни,
взрывается горный курум.
Частиц мириады, фонтан полигамный,
меня очищает от дум.

Энергией силы река заряжает,
вливается в вены мои.
Желанием жить, побеждать наполняет,
в земные врезаясь слои.

Стихи — Река жизни

Тусклый свет во тьме бросает
Светлоликая луна.
Солнышком озарена,
Путь, дорожку освещает.

Призадумалась над шумом,
Что идет издалека,
Это горная река,
Свои воды бьет угрюмо.

В путь ей нужный направляет
По ущельям и долам,
По порогам и горам,
Вниз безжалостно бросает.

Воедино собирая
Миллионы родников,
Выходя из берегов,
По полям их разливая,

Столько вод в пути теряет.
Вырвавшись из-под оков,
Спрятавшись среди кустов,
Воды тут же высыхают.

Стихи — Горные козлы

Горные козлы, гордые козлы
Живут высоко в горах
В заснеженных
Там белым- бело
Чисто все кругом
И потому козлы очень нежные

И нежная их шерсть, дороги рога
И трофеи из них, очень дороги
Кто из нас козел, охотник нам скажи
Горные козлы смотрят с высоты
Строго, здорово

— Любовь и смерть не совместимы
Услышал мужчина от любимой
Сияло солнышко в горах
Паслись козы забыв про страх

Стихи — Горн и Крошка

Горны грома, крошки плазмы
Сопричастно – Велики
В рюмке рома, в чувствах ласки,
В рвеньях плазменной среды…
Искушенья жгут соблазны…
Исполнители вольны
Жечь неверные миазмы,
Пепелить слой немоты…

Грянул гром – в своей же власти
Высший градус новизны
Обновил живые краски
И поджёг очаг любви…
Плазма приняла участье…
Истребленьем глухоты,
Обнулила злые маски
Предводителей грозы!

Источник

Приветствуют лето авторы СД

ПОЗДРАВЛЯЕМ ВСЕХ ЧИТАТЕЛЕЙ С НАЧАЛОМ ЛЕТА! ПИШИТЕ СТИХОТВОРЕНИЯ О ЛЕТЕ, О ВАШИХ ЛЕТНИХ ПРИКЛЮЧЕНИЯХ И ПРИНОСИТЕ СТИХОТВОРЕНИЯ В ДРУЖАНУ!

Елена Воробьёва 8

Вечер тихо лёг на травы,
Бисером рассыпал росы,
Затуманились дубравы,
Ветер спрятался в берёзах.

Пики елей, словно мачты,
В серебре дорожки лунной,
У реки кукушка плачет
Под цикадовые струны.

Вдоль оврага – деревушка,
Гаснет жёлтый свет в окошках.
По сиреневым опушкам
Ночь крадётся чёрной кошкой.

От лугов, полей и сада,
Аромат струится тонкий.
Зной растаял, и в прохладе,
Спит родимая сторонка.

Анна Гайдамак 3

Самый жаркий месяц лета
Сенозарником зовут,
Знают все давно приметы,-
Для чего венки плетут.
Коль в цветенье дружно травы,-
Всем пора на сенокос,
Месяц тот жарит по праву,-
В декабре чтоб был мороз.
А ещё костры разводят
На купальских вечерах,
И поют и хороводят,
И в ночи неведом страх.
Знают все, что в полночь где-то
Есть таинственный цветок,
Кто найдёт примету эту,-
Будет всех он тайн знаток.
Плёс.2018г.

Анна Гайдамак 3

Письма лета, письма лета
Мне прислал наш старый сад,
В них знакомые приметы
Про бессонный листопад,
Он всё вальсы по- старинке
Кружит в музыке ветров,
То берёзку, то осинку
Завальсировать готов.
В блеске пурпура и злата
Цвет зари упал на клён,-
Он стоит как виноватый,-
Ведь вчера лишь был зелён.
Не готов пока он к вальсу,-
Не дошит его наряд,
Или просто застеснялся
(он на скромности богат).
Лишь красавицы- рябины,
Нарядившись ярче всех,
По известной нам причине
Претендуют на успех.
Только жаль, наряды эти
Скоро станут ни к чему,-
Старый сад покорно встретит
В белом саване зиму.
Плёс.2018г.

Ксения Вишневецкая 2

БАХЧА
Сама я родом с юга
И пригласить хочу
Сегодня прогуляться
Со мною на бахчу.

Туда, где зреют тыквы
И сладких дынь не счесть.
Пойдёмте же скорее,
Узнаем, что там есть.

ТЫКВА
Оранжевые тыквы
Достоинства полны.
Считают, что на Землю
Прислали их с Луны.

И летними ночами
Всем тыквам не до сна:
Растут, чтоб стать большими
Как полная Луна.

ДЫНЯ
Что так пахнет сладко-сладко?
Даже слюнки потекли.
Это мы до дынных грядок
Неспеша уже дошли.

Этот овощ очень древний.
Дыне много тысяч лет.
Люди Древнего Египта
Ели дыни на обед.

АРБУЗ
Учёные спорят
И копья ломают.
Куда отнести меня
Толком не знают.

Проблема действительно
Сложная,
Не фрукт я, а ягода
Ложная.

ПАТИССОН
Нас природа удивила
Тыквы в юбки нарядила.
Юбки разноцветные,
Овощи приметные.

Белые, жёлтые,
Зелёные, в полоску.
Патиссоны и полезны,
И растить их просто.

КАБАЧОК
Гость заморский — кабачок —
Холодов не любит.
Даже маленький мороз
Кабачок погубит.

И хотя он и не рыба,
Всё же часто поутру
Мама вкусную готовит
Кабачковую икру.

ОГУРЕЦ
Лианы очень нежные
Заботливо подвязаны,
А завязи цветочные
Плодами быть обязаны.

Забавные, в пупырышках
Здесь будут зеленцы.
Наверно, догадались вы,
Что это — огурцы!

С ранней зорьки за окном
Птичий гомон слышен:
Строят сойки новый дом
На балконной крыше.

Птичка-папа ветки нёс
И вязал корзинку,
С краю – лыко от берёз,
Перья в серединке.

Мама-птичка всё внутри
Пухом устелила,
Чтобы детки спать могли,
Чтобы мягко было.

Крылья — крыша от дождя.
Без камней и глины,
Без единого гвоздя
Дом построен дивный.

Им, строителям, видней,
Каждый в деле – мастер.
А с рождением детей
В доме будет счастье!

Серебряный Диплом в конкурсе «Золотое Перо Руси»
***

ГДЕ РАСТУТ ОБЛАКА?

Где растут облака?
Что на завтрак едят?
Водяного быка?
Водопадных телят?
А возможно они
Только пьют по утрам?
Океанских чернил
Да с росой пополам.
Да с тумана болот
Или сонной реки
Ветер к ним принесет
Влажных роз лепестки.
Где растут облака?
Мне шепнул угомон:
«На ресницах цветка,
Посреди ярких крон,
На лугах сентября,
На крылах лебедей,
А ещё, говорят,
На ладонях людей!»
Я слегка удивлён,
Я на небо смотрю:
Облаков белый склон
Я сейчас сотворю!
Две ладошки раскрыл,
Бросил радугу вверх,
В небосклоне поплыл
Удивительный зверь,
А за ним две лисы,
Толстый заяц и лев,
Рядом гончие псы,
Пара тающих дев.
Знаю точно теперь,
Что растут облака,
Где фантазии дверь
Распахнула рука!

Шагает по земле Июнь,
Красив, задорен, ласков, юн.
Он в свете розовой зари
Над утренней рекой парит.

Робеют розы перед ним,
Напоминая нежных нимф.
Ромашки в белых кружевах,
Адонис огненный в горах

И маки алые в степи
Июню шепчут о любви.
А юный франт идёт, скользит,
Смеясь, на облачке летит.

Он, излучая счастья свет,
Танцует с ветром менуэт.
***

Мягким рассеянным светом
Горы озарены.
Солнечным лучиком лето
Спящие будит цветы.
Жёлтым огнём полыхнуло
Поле на склоне холма.
Свежестью утра дохнула
В древних морщинах гора.
Взвихрился воздух, качает
Волны зелёной травы.
Яркий тюльпан расцветает
Искоркой ранней зари.
Маки алеют кострами,
Глазки средь них васильков.
Лисьими машут хвостами
Впадинки у родников.
Солнце взбирается выше,
Шлейфом колышется зной.
Жмутся растения ближе
К речкам с хрустальной водой.
_________________________________
«Лисьи хвосты» — цветы, растущие в горах Средней Азии.

Вера Логовская -Стихи Для Детей

Под солнцем горячего юга
Арбузы на поле лежали.
Не просто лежали, а зрели,
Чтоб мы с аппетитом их съели.

Но два полосатых Aрбуза
Всё время тихонько шептались:
— Пока нас живыми не съели
И мы в животах не осели,
Давай под прикрытием ночи
Направимся в сторону Сочи!

До моря они докатились
И в воду устало свалились.
Качаясь на волнах, арбузы
Приплыли в пролив Лаперуза.

— Я вижу за бортом тельняшки,
Зелёные стали, бедняжки.
Спасайте скорее матросов!
Отставить любые вопросы!

Спасённые в море арбузы
На камбуз, конечно, попали.
Их съели без всяких вопросов
С большим аппетитом матросы.

ДОРОГИЕ АВТОРЫ ДРУЖАНЫ, ПРИНОСИТЕ СВОИ СТИХОТВОРЕНИЯ О ЛЕТЕ. РАЗМЕЩАТЬ В РЕЦЕНЗИИ, ССЫЛКА ОБЯЗАТЕЛЬНА.

Источник

Я как горная река

Какие стихи вы предпочитаете?

Стихи — Горная река

Стихи — В сновиденьях горной реки

Стихи — У горной реки

Стихи — Река жизни

Тусклый свет во тьме бросает
Светлоликая луна.
Солнышком озарена,
Путь, дорожку освещает.

Призадумалась над шумом,
Что идет издалека,
Это горная река,
Свои воды бьет угрюмо.

В путь ей нужный направляет
По ущельям и долам,
По порогам и горам,
Вниз безжалостно бросает.

Воедино собирая
Миллионы родников,
Выходя из берегов,
По полям их разливая,

Столько вод в пути теряет.
Вырвавшись из-под оков,
Спрятавшись среди кустов,
Воды тут же высыхают.

Стихи — Горные козлы

Стихи — Горн и Крошка

Источник

Солнце восходит над речкой хуанхэ.

СОЛНЦЕ ВОСХОДИТ НАД РЕЧКОЙ ХУАНХЭ.
(к столетию Октябрьской революции)

Начало «экваторного» третьего курса, пришедшееся на осень 1981 года, запомнилось появлением на биофаке Казанского университета первых иностранных студентов. Трое из ГДР – Нильс Дебус и две девчонки Аннет и Бетина, двое из КНДР – Чонг Киль Ун и Ли Кым Хэк.

Факультетский комитет комсомола поручил мне проинтервьюировать их для стенгазеты «Бигль». Сперва я направился к немкам, однако их в комнате общежития не оказалось. Зашел к Нильсу. Он, угостив чаем, заверил, что я могу не беспокоиться, и завтра ровно в 12-00 нужный материал будет в комитете комсомола. Мы немножко поболтали о том, о сём, и я, уходя, спросил его:

— Ну, как тебе вообще здесь?

Нильс немного сморщил лоб и, кашлянув, дипломатично ответил:

— Думаю, я ещё привыкну, освоюсь.

Забегая вперед, скажу: он, со временем, не только полностью освоился, но и почти натурализовался, увлекшись самодеятельной авторской песней, спортивным туризмом и побывав, благодаря этому, во многих местах нашей страны. Нильс научился не зацикливаться на внешней окружающей картинке, философски отсекая негатив, нередко выплывающий в различных ситуациях. Научился ставить духовное выше материального, читать между строк, видеть «за кадром» и отрешаться от официальной трескотни. Сумел прочувствовать и оценить глубину души и искренность наших людей. Добавить к этому радость юношеских взаимоотношений, дух студенческого братства, особенно зримо проявляемого в общежитиях. Всегда нравилось, когда Дебус при встрече широко улыбался, приветствовал «ловлей краба» и своим фирменным «Питег, здогово!», демонстрируя неистребимый берлинский акцент.

А вот с интервьюируемыми северо-корейскими «товарищами», присланными учиться на кафедру генетики, оказалось намного сложней. И хорошо, что поначалу их оказалось только двое. Чонг Киль Ун и Ли Кым Хэк поначалу очень настороженно ко всему относились, почти не улыбались и были подчёркнуто серьезными. В их глазах угадывалась постоянная встревоженность, впоследствии выяснилось, что им позволено появляться не во всех районах города. Помогло то, что я, представившись заместителем секретаря комитета комсомола по агитации и пропаганде, был воспринят ими пусть небольшим, но всё же начальником. Русский они знали намного хуже немцев.
Когда я объяснил цель своего визита, они что-то долго обсуждали, потом один из них, Ли Кым Хэк, подсел ко мне с огромным, шикарно изданным фотоальбомом на русском языке под названием «Гора Пэкту». Нет, это был не сборник горных пейзажей: в горных лесах Пэкту «великий вождь и учитель, несгибаемый полководец, сияющее солнце востока» Ким Ир Сен поднял на священную антияпонскую борьбу весь корейский народ. Здесь он начал создавать непобедимую Корейскую народно-освободительную армию, самую прогрессивную в мире Трудовую партию Кореи (ТПК), а также разработал первые положения великого бессмертного учения «чучхе» – опора на собственные силы. Пришлось из вежливости смотреть эту книгу.

С портрета во весь рост «любимого учителя и великого полководца» и перечисления всех мыслимых и немыслимых дифирамбов в его адрес и начиналась эта книга. Далее шла общая фотография членов Центрального комитета ТПК с их поимённым перечислением. Что меня изумило и умилило одновременно – под фотографиями, перед именем каждого члена ЦК стоял определенный эпитет. Например, «лучезарный» такой-то, «радужный» такой-то, «несгибаемый» такой-то и так далее – корейский язык, как и русский, видимо, лексически очень богат.

Ли Кым Хэк, словно пятилетнему корейскому ребенку, всё очень обстоятельно объяснял – я одобрительно мычал и кивал головой. Однако книга была очень толстой, и, когда мы дошли до середины, я осторожно, но твёрдо напомнил им о цели своего визита: взять интервью для стенгазеты. Тем более, главная цель демонстрации этой книги стала ясна уже страниц через десять: корейский народ – самый героический в мире, Трудовая партия Кореи – самая прогрессивная, а Ким Ир Сен, соответственно, – самый мудрый человек на Земле.

Гордые представители «самой» несгибаемой в мире страны опять начали что-то обсуждать, по-корейски, разумеется. Ли Кым Хэк (он, видимо, был за старшего), задал несколько неожиданный для меня вопрос:

— А цто ты хоцес услышать?
— Ну, – отвечаю, – как что? Кто вы, откуда, какую окончили школу, как оказались в Советском Союзе, почему попали именно в Казанский университет, каковы ваши первые впечатления – словом, всё, что может быть интересно студентам, ведь теперь вы – одни из нас! Понятно?

Они опять принялись что-то между собой выяснять. Наконец Ли Кым Хэк обратился ко мне:

— Давай!
— Давай! – обрадовался я.

Он, сверля меня своими раскосыми чёрными глазами, молчал. Я понял, что, видимо, пора задавать какие-то конкретные вопросы.

– Где, – спрашиваю, – ты родился?
– В Пхеньяне.
– Замечательно. А кто твой отец?
– Рабочий.
– Прекрасно. Сколько у вас детей в семье?
– Семеро.
– Чудесно. Школа, которую ты заканчивал, носит имя Ким Ир Сена?
– Носит.
– Великолепно. Так и запишем: «Я родился в столице нашей страны Пхеньяне в большой дружной семье рабочего. Школа, которую я закончил, носит имя великого вождя и учителя корейского народа Ким Ир Сена». Годится? – предложил я, отчётливо понимая, что при таком раскладе моих сил надолго не хватит.
– Всего корейского народа! – акцентировал Ли Кым Хэк, резко вскинув вверх указательный палец.
— Хорошо-хорошо, «всего корейского народа», – согласился я.

После чего, хмыкнув себе под нос, Ли Кым Хэк опять начал о чём-то рядиться с Чонг Киль Уном. Вскоре я услышал их вердикт:
– У нас так не писут.
— А как, гм-гм, у вас, извините, «писут»?! – подчёркнуто отчетливо спросил я, чувствуя, что начинаю терять самообладание.

Они опять стали держать совет.

– Короче! – бесцеремонно прервал я непонятный для меня диспут. – Вот вам бумага, вот ручка, пишите, как принято у вас, я через час приду – будем переводить! Ясно?!
— Хоросо-хоросо, – ответил Ли Кым Хэк, сбавив тон. Он почувствовал моё раздражение, а, поскольку я всё-таки был «насяльник», понял, что нужно выполнять моё распоряжение. Понятия о субординации у них были железобетонные.

«Вот ведь, блин, заколебали! Надо было мне раньше на них рявкнуть!» – подумал я, выходя из их комнаты и чуть не шарахнув от злости дверью.

Через часок я вновь постучал к ним в дверь.

– Ну, что, готово?
— Готово. – Ли Кым Хэк протянул мне листочек, испещрённый немыслимыми закорючками.

Тут в комнату вошел третий жилец – Радик Салихзянов, высоченный нехилый первокурсник. Во время исполнения мною художественного перевода с корейского он лежал на кровати и тайком слушал наши потуги, время от времени неслышно сотрясаясь от смеха и накрывая лицо тетрадкой. Почему он столь старательно скрывал свои эмоции, я узнал позднее.

Процесс авторизованного перевода состоял в следующем: я предлагал пять-шесть вариантов перевода каждого предложения, а северо-корейские товарищи после недолгого консилиума выбирали наиболее, по их мнению, точный. Часа через три стало казаться, что корейский мной освоен свободно – сон в ту ночь явился мне на этом колоритном гортанном языке. По окончании «интервью» они написали мне на память корейский алфавит, объяснили слогово-идеографическую (не иероглифическую!) систему построения корейского письма, научили писать моё имя и фамилию по-корейски.

И вот, наконец, вышел долгожданный «Бигль» с интервью первых на биофаке иностранных студентов. Нильс Дебус не подвёл – их заметка появилась вовремя. Немцы написали скупо, точно и очень просто, по существу, русским ещё свободно не владели. А рядом… Рядом с их довольно примитивным текстом красовался давшийся мне потом и кровью текст северо-корейцев. Но, поскольку русский язык я все-таки знал лучше немцев, «корейский» текст по звучанию и содержанию ярко контрастировал с «немецким» в лучшую сторону.

Поскольку обе заметки были подписаны их именами, студенты, с интересом читавшие статейки иностранцев, с восхищением констатировали: «Да-а, насколько всё-таки корейцы лучше владеют русским, по сравнению с немцами!». Однако уже успевшие вживую пообщаться с приверженцами «великого учения чучхе» недоумевали: надо же, насколько они умеют концентрироваться именно при написании, бывает же так! Молодцы! Написано-то просто безупречно! – Но я помалкивал – пусть говорят.

С тех пор, случайно сталкиваясь со мной, корейцы (они везде ходили строго вдвоём) останавливались и самым обстоятельным образом докладывали о своих делах: как успевают, какие оценки получены. Словом, скрупулезно отчитывались перед «насяльником» – я не возражал, ради Бога.

Каждый раз я подмечал в них что-то новое: на лицах появились улыбки, изменилась походка, манера говорить, во всё более уверенной речи стали проскакивать нестандартные образные обороты, студенческий сленг. Как-то слышу хохот – оборачиваюсь, вижу: мои «чучхеисты» совершенно непринужденно болтают со своими однокурсниками, с кем-то из только что подошедших, приветствуя друг друга, «поймали краба», кого-то хлопнули по плечу. Ну, думаю, процесс пошел (пока без кавычек, так как знаменитого политического деятеля, обессмертившего последние два слова, тогда знали только на Ставрополье).

Позже мне рассказали забавную историю, как на чьём-то дне рождения в общаге, куда также были приглашены корейцы, кому-то взбрело в голову исполнить дурашливую, популярную тогда среди студентов песенку про китайцев, подхваченную другими гостями:

Солнце восходит над речкой Хуанхэ,
Китайцы идут на поля.
Горсточка риса и Мао портрет –
Вот и вся ноша моя!

Солнце заходит за речку Хуанхэ,
Китайцы идут домой.
Горсточка риса уж съедена давно,
Лишь Мао любимый со мной!

Солнце зашло уж за речку Хуанхэ,
Китайцы давно уже спят,
Только их детишки, сидя на горшке,
Цитатниками Мао шелестят.

Наследники бессмертных идей чучхе и славных традиций антияпонской борьбы её не поняли, тем более, пелось как бы на китайский манер: речка – «рецка», горсточка – «горстацка», ноша – «носа». Лишь чуть напряглись, услышав и пытаясь понять, причём тут знакомые слова «Мао» и «Хуанхэ». И тут неистребимый выдумщик Айдар Аюпов выдал экспромт:

Солнце зашло за общагу номер раз,
Студенты давно уже спят.
Только Чонг Киль Ун и Ли Кым Хэк
Цитатой Ким Ир Сена шелестят!

Услышав святое для всех северных корейцев имя Ким Ир Сена, друзья-чучхеисты перестали улыбаться, потребовав от Айдара подробней объяснить смысл не совсем понятой ими песенки. Все гости немного насторожились: обида могла вспыхнуть нешуточная. Однако никогда не унывающий, находчивый Аюпов, не моргнув глазом, выдал:

– Ну, что тут непонятного? Солнце село, все студенты нашего общежития легли спать, только вы не спите, изучаете труды великого полководца Ким Ир Сена! Ясно?
— А-а! Понятно! Да-а, хорошо, хорошо! – Счастливые улыбки вновь вернулись на лица чувствительных корейцев. Именинник и гости, чуть не рассмеявшись, облегченно вздохнули, и веселье покатилось дальше.

Тот же Аюпов рассказывал, как на другой вечеринке бедные Чонг и Ли не угнались за нашими разгильдяями в выпивке («литрболисты» из них никакие) и мертвецки «отрубились»: Чонг Киль Ун валялся поперек чьей-то кровати, тихонечко постанывая в тяжелом хмельном забытьи, а Ли Кым Хэк дрых, сидя за столом и уронив голову на руки. Они остались одни в комнате: все ушли на дискотеку в красный уголок общежития. Айдар вошел и что-то случайно уронил. Ли, мотая головой, обдал его мутным страдальческим взглядом.

– Ты трезвый?
– Трезвый, – пожал плечами Аюпов.
— Тогда пошёл на х… отсюда! – И в дупель пьяный кореец вновь уронил голову на руки.

Одним словом, студенты братской Северной Кореи стали всё меньше и меньше отличаться от других наших студентов, как, впрочем, и немцы.

Но следует заметить, что приснопамятный лидер ГДР Эрик Хонеккер занимал в сердцах и умах студентов-немцев космически меньшее место по сравнению с лидером КНДР у студентов-корейцев. На занятия в университет они ходили с одинаковыми большими значками с изображением основоположника чучхе, на полках в комнате общаги на самом видном месте стояли его труды, которые они действительно почитывали, а тумбочку между их кроватями украшал бронзовый бюст «великого полководца».

Их сосед Радик Салихзянов, сперва обрадовавшийся тому, что жильцов в комнате будет только трое (обычно первокурсников селили по пятеро), позже жаловался, что корейцы часто достают его своей непонятной подозрительностью, излишней строгостью, крайней обидчивостью и каким-то элементарным житейским «недотумкиванием». Тем более, ему сперва было интересно узнать их видение мира, но те, всегда всерьёз воспринимая любую идеологически выдержанную беседу, очень примитивно трактовали события мировой истории и всё, абсолютно всё подводили к главному, в их понимании, событию в истории человечества – рождению и деятельности Ким Ир Сена. Он воспринимался ими живым божеством. Конечно, Чонг и Ли не могли не осознавать скудость своих миссионерских потуг, но, видимо, какие-то установки они в своём посольстве получали, а потому Радик казался им вполне «по зубам». Добавить к этому постоянный специфический запах в комнате от их присутствия, а уж когда северо-корейцы, не понимая истинного назначения удобной эмалированной посудины с крышкой и большой ручкой, варили на кухне общаги рис в ночном горшке – это стало факультетским анекдотом.

Сильно задел за живое Салихзянова один случай. Как-то раз он, в отсутствие корейцев, решил убраться в комнате. Мурлыкая себе что-то под нос, Радик вытирал пыль на их тумбочке, приподняв бюст Ким Ир Сена. В этот момент нелегкая занесла корейцев в комнату. Увидев бюст «божества» в руках Салихзянова, они подскочили к нему, а Ли Кым Хэк, с силой вырвав священный образ, возопил, округлив глаза:

— Поставь и никогда больше не трогай.

Радик опешил:
– Ты чего, упал что ли – я ж пыль вытираю!
= Всё равно, никогда даже не прикасайся к Нему!

Радик затаил злобу. И вот однажды он заметил в кипе журналов немного помятую обложку с изображением Ленина. Салихзянов вырвал её, принёс в комнату и, разгладив руками, прикрепил над своей кроватью. Лёг, закурил и стал дожидаться прихода высоко идейных соседей. Когда те вошли в комнату, он громогласно изрёк:

– Слышьте, вы! Видите этот портрет? Тронете – убью.
Корейцы молча пожали плечами, никак не отреагировав на провокационный тон и угрозу Радика. Их лица даже немного посветлели: наконец-то и у этого, в их представлении, балбеса и пустомели появилось хоть что-то святое.

Разок, кстати, и мне пришлось на них обидеться. Однажды, сразу после их первой зимней сессии, я, встретив Чонга и Ли, спросил:

– Ну, друзья, как сдали сессию?
– Хорошо!
– А что по истории КПСС получили? – поинтересовался я, ожидая услышать «отлично», будучи уверенным: иных оценок у выходцев из страны, где изучению общественных дисциплин придают решающее значение, быть попросту не может. Но в ответ услышал банальное:
– Четверки.
– А чего не пятёрки-то?
— А нам это не нужно!

Как это «вам не нужно»?! Вы что, какое-то непонятное учение вашего Кима ставите выше изучения истории партии великого Ленина – основателя первого в мире государства рабочих и крестьян? Создателя большевистской партии – боевого авангарда революционного пролетариата? Вы же, едрид вашу, тоже кличете себя коммунистами! А?!

И потом. Ваш Ким Ир Сен родился всего-то в 1912 году, когда Ленин уже был признанным вождём мирового пролетариата, за его плечами были и ссылки, и тюрьмы, и изгнания, и первая революция! Да ваш Ким «пешком под стол ходил», когда Ленин осуществил великую Октябрьскую Революцию, когда исторический залп «Авроры» возвестил всему угнетённому миру о начале новой эры в истории человечества, в том числе, считай, и вашей революционной истории! Не так ли?!

Весь этот поток моего «революционного» сознания молнией пронёсся в голове. Я раскраснелся от негодования и уже открыл, было, рот, но в последний момент остановил себя. Выдохнул. Ладно, думаю, «живите». Во-первых, не хотелось подпадать под «синдром Салихзянова». Во-вторых, подобная отповедь, несомненно, корейцев страшно бы обидела и уничтожила мои с ними добрые отношения, заработанные столь тяжким трудом, а я, член комитета комсомола, должен был быть выше этого. В-третьих, «хорошо» – это всё же не «удовлетворительно».

И, в-четвертых, самое главное. Впереди ещё четыре с половиной года их учебы в универе, продолжение курса истории партии и других общественных наук – будем работать с ними дальше. Я же видел, как буквально на моих глазах они меняются в нужную сторону, хотя и с небольшими периодическими отклонениями. Но ничего: жизнь полноценна во всех своих проявлениях. Время поправит.

Правда, по окончании первого курса, верные последователи теории чучхе расстались с Радиком Салихзяновым. Последней каплей, переполнившей чаши терпения обеих сторон, стала очередная ссора, завершившаяся гневным выпадом Ли Кым Хэка в адрес Радика:

– Если б ты был моим другом, я б тебя убил!
Радик медленно встал во весь свой огромный рост – воинственный кореец оказался чуть выше его живота.
— Попробуй!

Результатом этой стычки стали два заявления в деканат от Радика и самих корейцев с просьбой расселить корейско-татарский коллектив комнаты, не сумевший разделить высокие идеалы интернациональной дружбы.

Но как же я заблуждался в своих надеждах, что «время поправит»!

Причиной неисполнения моих надежд явилось появление в следующем учебном году на биофаке еще семерых северо-корейских студентов во главе с новым лидером их «общинки» – студентом Рим Мен Чхолом.

Знаменитый безжалостный испанский инквизитор Торквемада – это и есть Рим Мен Чхол. Надо было видеть его лицо: каких-либо эмоций на нём я не замечал в принципе: плотно сомкнутые челюсти, тяжёлый свинцовый взгляд. По чучхейским «канонам» оно было, по всей видимости, почти иконописным. И как он ходил! Точнее проносил себя – надо было видеть. По-моему, это качество может быть только врождённым. По слухам, Рим Мен Чхол был какой-то их партийной «шишкой», но это и так не вызывало сомнений: он мгновенно изолировал корейских студентов, добился через деканат их компактного совместного поселения в общаге, постоянно проводил с ними какие-то политзанятия.

А уж бедным Чонг Киль Уну и Ли Кым Хэку досталось по полной за год их безнадзорной студенческой вольницы – боль и тоска были отпечатаны на их немного «обрусевших» за год лицах. Наши ребята, их однокурсники, продолжали ещё какое-то время звать их в гости, приглашать на вечеринки и застолья по различным поводам, но те только глубоко-глубоко вздыхали. Впрочем, никто не расспрашивал, почему северо-корейские первопроходцы биофака вдруг стали «невыездными»: одного лицезрения Рим Мен Чхола было достаточно, чтоб всё понять правильно.

По линии комитета комсомола биофака были попытки установить хоть какое-то идеологическое сотрудничество с посланцами северной части страны Утренней Свежести, но позже, по слухам, был дан сигнал из деканата: оставить их в покое.

Правда, перекидной настенный фотокалендарь в комитет комсомола Рим Мен Чхол подарил – он целый год красовался на стене, я никогда не отказывал себе в удовольствии его лишний раз перелистать. О-о, это «чудо» надо было видеть! О чём календарь? Естественно, о счастливой жизни в КНДР под мудрым руководством великого вождя и учителя Ким Ир Сена и его бессмертной партии. Все до единого лица на фотографиях светились блаженными, немного дурковатыми улыбками – у станков, в кабине комбайна, на улицах, сценах, в аудиториях. От этого участники подобной забавной фотосессии казались классическими восточными фарфоровыми «болванчиками». Мне даже показалось, что их лица малость смазаны маслом или каким-то отсвечивающим кремом: на всех играл солнечный или световой блик. На канонической территории «чучхейской епархии» уныние, я слышал, вообще запрещено, плакать и горевать дозволяется лишь специальными постановлениями партии и правительства.

В футбол около общаги северо-корейские студенты играли только между собой, причём в одно и то же время, по расписанию. Однажды кто-то из наших предложил им сыграть вместе, но Рим Мен Чхол решительно отрезал: «Ми сами!»

Впрочем, выступить на ежегодном фестивале художественной самодеятельности биофака они не отказались. Посланцы севера Корейского полуострова, как сейчас, у меня перед глазами на сцене: все невысокие, черноволосенькие, коротко подстриженные, в коричневых пиджаках и синих штанах – они так и ходили на занятия. И все с одинаковым Ким Ир Сеном на нагрудных значках. Вышли строем в ногу с серьёзными минами, исполнив в унисон несильными басками песню с какой-то бесформенной мелодией про «солнце востока и великого полководца». Надо отметить, что все студенты-корейцы отслужили в армии и были старше большинства однокурсников, правда, внешне определить это было невозможно: возраст по ним не читался.

Доброжелательные зрители устроили небольшую овацию. Впервые, находясь за кулисами, я увидел улыбку «в исполнении» Рим Мен Чхола: уголки его губ чуть-чуть приподнялись.

Как-то один студент для прикола поинтересовался у Рим Мен Чхола:

– Слушай, Рим, а что за человек изображён на ваших значках?
– Это великий вождь и учитель Ким Ир Сен! – отчеканил тот, изобразив на лице презрение к вопрошавшему.
— Да-а? Как интересно! А вождь кого и учитель чего, не подскажешь?

Оскорбленный до глубины души Рим Мен Чхол судорожно отшатнулся от «богохульника», как от прокажённого, после чего почемучка просто-напросто прекратил для него своё земное существование. Рим не просто больше никогда не общался с ним, но даже не смотрел в его сторону, зорко бдя за своими подопечными: на общение с «исчадием святотатства» было наложено жесточайшее табу.

Однако, как правило, корейцев старались не задевать – крайняя чувствительность, доведённая до исступления, была видна невооруженным глазом. Бог с ними – живут да живут, их проблемы.

Разок, правда, высокоидейный Рим чуть было не «огрёб». Была суббота, в красном уголке общаги вечерком устроили, как обычно, весёлые «скачки» – дискотеку. Понятное дело, это мероприятие северо-корейскую общину не интересовало: Рим Мен Чхол в это время всегда проводил политзанятия в читальном зале общежития, пустующем субботними вечерами. Дискуссий на них я не помню, обычно выступал сам Торквемада в северо-корейской реинкарнации или кто-то другой под его железным приглядом. О чём там шла речь, тоже оставалось неведомым – выступления, естественно, были на корейском. Только тема ни у кого из наших не вызывала сомнений: теория «кореизированного» коммунизма – чучхе.

Всё шло у них, как обычно, по плану, несмотря на доносящуюся снизу музыку. Но вдруг в читалку заглянули двое наших студентов – кого-то искали. Один из них, здоровенный бугай, был в изрядном подпитии по случаю своего дня рождения. Он окинул корейцев придирчивым взглядом:

— А-а, всё сидите… И не надоело вам, – начал именинник, – шли бы лучше в красный уголок, поскакали бы, развеялись!

Тут он заметил своих изолированных с недавних пор однокурсников Чонг Киль Уна и Ли Кым Хэка.

— О, Киль Ун, Кым Хэк! Завязывайте с этим делом, пошли ко мне в комнату, выпьем, закусим, побазарим: у меня сегодня день рождения! Вы что-то вообще перестали к нам заходить!

Услышав это, дуэт корейских «первопроходцев» вздрогнул, панически взглянув на своего духовного наставника.

И тут Рим Мен Чхол сделал шаг вперёд, как бы заслоняя своим героическим телом вверенную ему паству.

А подвыпивший именинник, обдав Торквемаду недовольным взглядом, продолжил:

— А ты-то, Рим, чё вылез, ёкэлэмэнэ! Тебе не кажется, что ты уже их всех заколебал до крайности? Ты чё такой-то, блин, а? Или думаешь, что если ты иностранец, то, в натуре, в грызло от меня не получишь? Ты, блин, мне давно не нравишься! Ходишь, как этот, всё время, ё-ма!

Наверное, то был высший момент испытания на крепость идейного руководителя местной ячейки Трудовой партии Кореи. Он стоял молча, как скала, с непроницаемым лицом – без сомнения, с такими лицами люди, готовые умереть за свои убеждения, обычно восходят на эшафот. В это мгновение Рим Мен Чхол, скорее всего, представлял себя на переднем краю битвы с идеологическим врагом, за ним плотными шеренгами стоял весь несгибаемый корейский народ, вооруженный самым передовым в мире общественным учением чучхе. Да что там народ! «Великий полководец и любимый учитель» незримо вдохновлял на подвиг!

И «враг» пал! Точнее, отступил! Еще точнее, более трезвый приятель агрессивно настроенного именинника, потянув того за рукав к выходу, малодушно, пораженчески промямлил:

– Да ладно, пошли. Чёрт с ними, пусть сидят!

Помимо знакомства с Торквемадой, четвертый курс мне также запомнился началом изучения нового предмета, аналога чучхе – «Научного коммунизма», сокращенно «научка». По нему предстоял единственный государственный экзамен на пятом курсе. Кстати, на третьем курсе довелось постигать премудрости еще одной общественной дисциплины – «Научного атеизма». Я подметил одну закономерность: если научность предмета вызывает сомнения, это особо акцентируется в самом его названии.

Если доселе изучавшиеся общественные дисциплины имели всё-таки предмет исследования, то каково было высокое предназначение «научки», советской разновидности чучхе, я так и не понял. Какая-то умопомрачительная заумь, набор заклинаний, несусветный замес из всего, что мы изучали ранее с добавлением новых умозаключений про развитие всенародного государства от стадии диктатуры пролетариата до высот развит;го социализма, обильно приправленных цитатами основоположников марксизма-ленинизма. Или про структуру лишённого антагонизмов советского бесклассового общества, состоящего из двух родственных классов трудящихся – пролетариата и колхозного крестьянства с прослойкой между ними в виде «социалистической» интеллигенции.

Я также не понял, почему «развит;й социализм» наличествовал только в Советском Союзе, а не, скажем, в «витрине социализма» ГДР. Ведь там и порядку было больше, обильнее и сытнее жизнь, чем в СССР – на лекции по «научке» это, кстати, вовсе не отрицалось. Но оказывается, уровень жизни в этом вопросе не причем – есть куда более важные критерии. И если мера оценки «развитости» идёт от обратного, то «самый развитой», или «развитейший» социализм должен иметь место в КНДР? По логике-то так. Там хоть и кушать особо нечего, зато воистину «народ и партия едины». Видимо, чтоб правильно воспринимать теории что «чучхе», что «научного коммунизма», нужно родиться и вырасти в Северной Корее. Можно даже ввести в научный обиход, обосновать и градуировать новую переменную – «коэффициент северо-кореистости» с единицей измерения «севкор». И тогда всё встанет на свои места: градацию стран и, в целом, любых явлений можно провести по этому показателю. Один «севкор», два или десять «севкоров». Справедливости ради, отмечу, что у меня самого тогда с «севкорами» был перебор, чего уж там скрывать.

Вспомнился еще один эпизод, связанный с Чонгом и Ли (дело было до приезда Рим Мен Чхола). Их пригласили на фестиваль самодеятельности биофака, усадив на места в почетном первом ряду вместе с немцами. В первом отделении концерта всегда исполнялась какая-нибудь литературно-художественная композиция, мы называли её «монтаж», на патриотическую тему. В тот раз она строилась от отправного тезиса Маяковского «Отечество славлю, которое есть, но трижды – которое будет!». Корейцы с интересом наблюдали: несомненно, подобные мероприятия для них как родные. Проводились фестивали, как правило, в актовом зале главного корпуса, где когда-то первокурсник «Казанскаго Императорскаго унiверситета» Володя Ульянов поднял студентов на бузу, впоследствии именованную «исторической сходкой».

И вот, в кульминации композиции при звучании громких мажорных аккордов торжественной музыки, игры света, выхода всех участников монтажа зазвучали стихи Маяковского: «. одна советская нация будет!» Краем глаза глянул на корейцев – они от этих слов вздрогнули. Захотелось их успокоить: это, мол, аллегория, имелось ввиду вовсе не поглощение одной страной других. С таким же успехом могла прозвучать фраза «одна корейская нация будет». Подразумевалось то, о чём часто толковалось на занятиях по «научному коммунизму»: возникновение новой всемирно-исторической общности человечества, в случае победы коммунизма на всей планете (или, по тому же Маяковскому, «. без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитием»). И жить, разумеется, по принципу «от каждого по способности, каждому – по потребности».

Но, скажите на милость, как определить уровень потребности, и кто его сможет определить? Рим Мен Чхол и прочие «римменчхолы»? Видимо, да. Уж они-то точно знают все «потребности», научат радоваться каждой пайке. Как пел впоследствии «Наутилус Помпилиус»: «нищие молятся, молятся на то, что их нищета гарантирована…».

Обожаю телесюжеты из Северной Кореи. Как они маршируют! Какие грандиозные массовые парады и мероприятия проводят! Сколько же нужно времени, чтоб так всё отточить? Поднята рука – и тысячи людей плачут от умиления, раздаётся команда «фас!» – и поднимается дружный «лай» в адрес того, на кого укажет «земное солнышко». Технологии зомбирования освоены ими в совершенстве.

Со временем, даже внешне южные и северные корейцы стали отличаться: первые – щекастые, кругленькие, вторые же – худые, грустные, в каких-то серых одеждах убогих фасонов, и у каждого на лице неистребимая печать изнурительного нескончаемого процесса штудирования «бессмертного учения чучхе». Космическая фотография корейского полуострова в ночные часы вторит этому: южная часть залита светом, тогда как над северной его частью – беспросветная мгла с одиноким, сиротливо мерцающим огоньком на месте Пхеньяна. Нет, друзья, это не абстрактная картинка – это мы в нашем несостоявшемся «коммунистическо-чучхейском» будущем. Смотрите и наслаждайтесь! В словосочетании названия страны – Корейская Народно-демократическая Республика – правдиво только одно слово: «Корейская».

Посередине семестра (я, правда, к тому времени уже окончил университет) Ли Кым Хэк исчез… Ставший непривычно серьёзным балагур Айдар Аюпов поведал однокурсникам вполголоса: к нему поздно вечером заходил Ли, попрощался – его, дескать, срочно вызывают в посольство в Москву, утром в дорогу. И еле слышно добавил: дядю дома арестовали… «Я ему, мол, не езди, ты что? Сгинешь ведь! Неужели ничего нельзя придумать – ты же ещё здесь, а не там!» Но в ответ Кым Хэк выпрямился и непреклонно ответил: «Если Родина, Партия приказывают – надо ехать!» Что ж, мы это тоже, в своё время, «проходили». Как ему тогда удалось ускользнуть от внимания Рим Мен Чхола осталось загадкой.

Так или иначе, но забавного, немного несуразного, хотя, в целом, симпатичного парня среди студентов больше не стало… В деканате на все вопросы отвечали сухо: вызван в Москву в распоряжение своего посольства. Точка. Без сомнения, Торквемада был в курсе, но он не только не отвечал – он даже голову не поворачивал в сторону вопрошавших.

Уже позже, в разгар Перестройки, я где-то читал, что Ким Ир Сен издал приказ: всех студентов КНДР из Советского Союза – срочно домой! Понятно почему: чтоб не только не подхватили заразу инакомыслия, но и вообще не имели понятия о том, что возможно, в принципе, инако мыслить.

Источник