Солнце перевалило за полдень стало жарче

Юрий Павлович Казаков

Шел по обочине шоссе, глядя вдаль, туда, где над грядой пологих холмов стояли комковатые летние облака. Навстречу ему туго бил ветер, раздувал мягкую, выгоревшую на солнце бородку. На глаза часто набегали слезы, он вытирал их грязным, загрубевшим пальцем, опять, не моргая, смотрел вперед, в слепящее марево. Его обгоняли автомашины, бешено жужжа шинами по асфальту, но он не просил подвезти, упрямо чернел на сером, блестящем посередине от масла шоссе.

Был он молод, высок, немного сутуловат, шагал широко и твердо. Резиновые сапоги, зимняя драная шапка, котомка за плечами, теплое вытертое пальто — все это сидело на нем ловко, не тяготило и не мешало.

Думал ли он о чем-нибудь, шагая мимо деревень, лесов, мимо рек, зеленых полей и бурых паров? Синие его глаза в красных веках не смотрели ни на что внимательно, ни на чем подолгу не останавливались, блуждали по далям, по белым облакам, заволакивались слезами, потом опять бездумно глядели. Звонко стукала по асфальту ореховая, позелененная травой палка. Подкрадывались к шоссе кусты, задумчиво подходили большие старые березы и вновь неслышно уходили, не в силах скрыть великого простора полей.

Солнце перевалило за полдень, стало жарче и суше, ветер нес запах теплого сена, разогретого асфальта, а странник все так же ходко шагал, постукивал палкой, и неизвестно было, куда он идет и сколько еще будет идти.

Наконец он заметил очень далеко справа белую черточку — колокольню. А заметив, скоро свернул на пыльный проселок и пошел уже медленней. Дойдя до чистой глубокой речки, он сел в тени кустов, снял котомку, вынул яйца, хлеб и стал есть. Жевал он медленно, тщательно оглядывая кусок, прежде чем положить в рот. Наевшись, перекрестился, смахнул с бороды и усов крошки, тяжело поднялся, пошел к речке напиться. Напившись и вымыв лицо, он вернулся, забрался еще глубже в кусты, положил котомку под голову, поднял воротник, надвинул на лицо шапку и мгновенно уснул крепким сном сильно уставшего человека.

Спал он долго и проснулся, когда солнце село уже за холмы. Протер нагноившиеся глаза и долго зевал, чесался, оглядываясь и не понимая, где он и зачем сюда попал. Опухшее от сна лицо его не выражало ничего, кроме скуки и лени.

По дороге в сторону шоссе проехала машина с бидонами молока. Странник посмотрел вслед машине, лицо его оживилось, он быстро надел котомку, вышел на дорогу, перешел мосток над речкой и пошел к деревне, замеченной им еще днем.

Справа начались сочно-зеленые темнеющие овсы, потом потянулся двойной рядок елок. Солнце скрылось, оставив после себя узкую кровавую полосу заката. Эта полоса светилась сквозь черный ельник, и смотреть на это свечение и одновременно черноту было жутко. Странник заспешил, поднимая сапогами пыль. Он боялся темноты и не любил ночи.

А запахи пошли теперь другие. Пахло похолодевшей травой, пылью на дороге, томительно благоухали донник и медовый тысячелистник, от елок шел крепкий смолистый дух. Небо было чисто и глубоко, потемнело, будто задумалось, и ясно был виден слева молочно-белый молодой месяц.

Дорога стала петлять лесом, оврагами. Странник шел все торопливее, шевелил ноздрями, втягивал воздух по-звериному, часто оглядывался. Раза два он попробовал затянуть песню, но скоро смолкал, подавленный сумеречной тишиной.

Наконец запахло жильем, попалась поскотина, он пошел спокойнее, зорко глядя вперед. Скоро разбежались, остались сзади кусты и деревья, и он увидел боль

шую деревню с речкой внизу и церковью на горке. Весь низ у реки был занят скотными дворами, и там, несмотря на подкравшуюся темноту, чувствовалась еще жизнь, как чувствуется она вечером в улье с пчелами.

Уже дойдя почти до гумна, странник заметил вдруг идущую снизу, от скотных дворов к деревне, женщину и остановился, поджидая. Когда женщина подошла, странник сдернул с головы шапку, поклонился низким поклоном и, кланяясь, пытливо поглядел ей в лицо.

— Здравствуй, мать! Храни тебя господь, — сказал он глухо и важно.

— И вы здравствуйте, — помедлив, отозвалась она, поправила платок, облизала сухие губы.

— Я-то? Здешняя. А вы чей будете?

— Дальний я. Хожу по святым местам. Странник, значит.

Женщина с любопытством оглядела его, хотела спросить что-то, но застеснялась, тихо тронулась дальше. Странник пошел рядом с ней, сохраняя на лице твердость и важность.

— Церковь работает? — спросил он, вглядываясь в золотисто-розовый крест колокольни.

— Церква-то? Где ж работать! Не служат. МТС в ней теперича. Батюшка был, да дюже старый, помер годов уж двадцать.

— В безверии, значит?

Женщина смутилась, снова поправила платок, вздохнула, опустив глаза. Странник искоса глянул на нее. Была она не стара еще, но с темным, заветренным лицом и такими же темными руками. Сквозь выгоревшую старую кофту проступали худые плечи, и почти не выделялись плоские груди.

— Где уж! — сокрушенно сказала она. — Молодежь-то нонче, знаешь какая, не верит. Ну, а у нас тоже работа круглый год да свое хозяйство, ни до чего. Батюшка когда наезжает, молебен на кладбище отслужим, вот и вся наша вера.

— Так. — протянул печально странник. — Эх, люди, люди! Сердце мое болит, глаза бы не глядели на житье ваше! Сами себе яму роете.

Женщина грустно молчала. Улица была темна, только в пруду стекленела вода, плавали вдоль осоки две припозднившиеся утки, жадно глотали ряску, торопясь наесться на ночь.

— Есть тут хоть кто верующий, божьему человеку приют дать? — с тоской спросил странник.

— Это переночевать, значит? Да что ж, хоть у меня ночуйте, места не пролежите.

Больше до самого дома ни странник, ни женщина не сказали ни слова. Только отпирая дверь, она спросила:

— Звать-то вас как?

— Иоанн! — по-прежнему важно и твердо сказал странник.

Женщина вздохнула, думая, быть может, о грехах своих, открыла дверь, и они вошли в темные пахучие сени, а оттуда — в избу.

— Раздевайтесь, отдохните. — сказала хозяйка и вышла.

Иоанн снял котомку, пальто, стал разуваться. Долго с печальным лицом нюхал портянки, чесал большие набрякшие ступни, осматривался.

Источник

Книги онлайн

. . . все ваши любимые книги онлайн

«Странник»

Юрий Павлович Казаков

Копирование материалов сайта www.mnogobook.ru
допускается только с письменного разрешения
администрации сайта.

Информационная продукция сайта
запрещена для детей (18+).
© 2010 -2021 «Книги онлайн»

Источник

Солнце перевалило за полдень стало жарче

Юрий Павлович Казаков

— Здравствуй, мать! Храни тебя господь, — сказал он глухо и важно.

— И вы здравствуйте, — помедлив, отозвалась она, поправила платок, облизала сухие губы.

— Я-то? Здешняя. А вы чей будете?

— Дальний я. Хожу по святым местам. Странник, значит.

— Церковь работает? — спросил он, вглядываясь в золотисто-розовый крест колокольни.

— В безверии, значит?

Источник

Тесты по грамматике русского языка контрольные работы

Главная > Тесты

Информация о документе
Дата добавления:
Размер:
Доступные форматы для скачивания:

Прежде всего, нас поражает необыкновенная свое-

образность характера Катерины. Ничего нет в нем

внешнего, чужого, а все выходит как-то изнутри его.

Это мы видим, например, в простодушном рассказе Ка-

терины о своем детстве и о жизни в доме у матери.

Оказывается, что воспитание и молодая жизнь ничего

не дали ей: в доме ее матери было то же, что и у Ка-

бановых. Они ходили в церковь, шили золотом по бар-

хату, слушали рассказы странниц, обедали, гуляли по

саду. Выслушав рассказ Катерины, Варвара, сестра ее

мужа, с удивлением замечает: «Да ведь и у нас то же

самое». Но разница определятся Катериною очень

быстро в пяти словах: «Да здесь все как будто из-под

В разговорах странниц, в причитаниях она виде-

ла не мертвую форму, а что-то другое, к чему посто-

янно стремилось ее сердце. Она построила себе иной

мир, без страданий, без нужды, мир, весь посвящен-

ный добру и наслаждению. Но в чем настоящее доб-

ро и истинное наслаждение для человека, она не

могла определить. Бедная девочка, не получившая

широкого теоретического образования, не знающая

всего, что на свете делается, не понимающая хоро-

шенько даже своих собственных потребностей, не

может., разумеется, дать себе отчета р том, что ей

Катерина вовсе не принадлежит к буйным харак

терам, любящим разрушать во что бы то ни стало,

Напротив, это характер по преимуществу созидающий,

любящий, идеальный. Всякий внешний диссонанс она

старается согласить с гармонией своей души. Грубые,

суеверные рассказы и бессмысленные бредни стран-

ниц превращаются у нее в поэтические сны вообра

жения, не устрашающие, а ясные и добрые. Не обря

ды занимают ее в церкви: она совсем и не слышит,

что там поют и читают, у нее в душе иная музыка. Ее

занимают деревья, странно нарисованные на образах,

и она воображает себе целую страну садов, где такие

деревья и все цветет, и она задается вопросом: отчего

бы и ей не полететь?

(По Н. А. Добролюбову.)

Рисуя идеал своего блаженства, Илья Ильич Об-

ломов не думал спросить себя о внутреннем смысле

его, не думал утвердить его законность, не задал себе

вопроса: откуда будут браться оранжереи и парники,

нарисованные его воображением, кто их будет поддер-

живать и с какой стати он будет ими пользоваться? Не

задавая себе подобных вопросов, не разъясняя своих

отношений к миру и к обществу, Обломов, разумеется,

не мог осмыслить своей жизни и потому тяготился и

скучал. Сходился он с женщинами и при этом думал:

однако, чего же от них ожидать? Подумавши же, он не

решил вопроса и стал их избегать. Все ему наскучило

и опостылело, и он лежал на боку, с полным презре-

нием к «муравьиной работе людей», убивающихся и

суетящихся бог весть из-за чего.

Обломов не есть существо, от природы совершенно

лишенное способности движения. Его лень и апатия

есть результат воспитания и окружающих обстоя-

тельств. Он бы, может быть, и стал бы работать, если бы

нашел дело по себе. Но он не мог найти себе дела по

душе, потому что вообще не понимал смысла жизни.

Здесь-то он и подает повод к сравнению с прежними

типами лучших наших писателей.

Давно уже замечено, что все герои замечательных

русских повестей и романов страдают от того, что не

видят цели в жизни и не находят себе приличной де-

ятельности. Вследствие этого они чувствуют скуку и

отвращение от всякого дела. Раскройте, например,

«Онегина», «Героя нашего времени», «Кто виноват?»,

«Рудина». В каждом из них вы найдете черты, почти

буквально сходные с чертами Обломова.

Онегин, как Обломов, оставляет общество, затем, что

Измены утомить успели

Друзья и дружба надоели.

И вот он занялся писанием:

Отступник бурных наслаждений,

Онегин дома заперся,

Зевая, за перо взялся,

Хотел писать, но труд упорный

Ему был тошен; ничего

Не вышло из пера его.

Илья Ильич не отстал в этом от своих собратьев:

он тоже писал и переводил.

(По Н. А. Добролюбову.)

Ночь была тепла и как-то особенно безмолвна, точно

все кругом прислушивалось и караулило; и Берсенев,

охваченный неподвижной мглою, невольно останавли-

вался и тоже прислушивался и караулил. Легкий

шорох, подобный шелесту женского платья, поднимался

по временам в верхушках близких деревьев и возбуж-

дал в Берсеньеве ощущение сладкое и жуткое, ощу-

щение полустраха. Мурашки пробегали по его щекам,

глаза холодели от мгновенной слезы, — ему хотелось

выступать совсем неслышно, прятаться, красться.

Резкий ветерок набежал на него сбоку: он чуть-чуть

вздрогнул и замер на месте; сонный жук свалился с

ветки и стукнулся о дорогу, Берсенев тихо вскрикнул:

«А!» и опять остановился. Он начал думать о Елене,

и все эти мимолетные ощущения исчезли разом: ос-

талось одно живительное впечатление ночной свеже-

сти и ночной прогулки: всю душу его занял образ

молодой девушки. Берсенев шел, потупя голову, и при-

поминал ее слова, ее вопросы. Топот быстрых шагов

почудился ему сзади: кто-то бежал, кто-то догонял

его; послышалось прерывистое дыхание, и вдруг пе-

ред ним, из черного круга тени, падавшей от большо-

го дерева, без шапки на растрепанных волосах выныр-

— Я рад, что ты пошел по этой дороге, — с трудом

проговорил он, — я бы всю ночь не заснул, если б я не

догнал тебя. Я провожу тебя.

— Да как же ты пойдешь без шапки?

— Гм, — промычал Шубин. — Видишь ли, — при-

бавил он, — я должен тебе заметить, что я. я влюб-

— Ты влюблен в Елену! — повторил Берсенев и

— Да, — с принужденной небрежностью продол-

жал Шубин. — Это тебя удивляет? Скажу тебе более.

До нынешнего вечера я мог надеяться, что и она со

временем меня полюбит, но сегодня я убедился, что

мне надеяться нечего. Она полюбила, другого.

— Другого? Кого же?

(По И. С. Тургеневу.)

Он шел по обочине шоссе, туда, где над грядой бес-

крайних пологих холмов стояли бледно-голубые лет-

ние облака. Навстречу ему туго бил ветер, раздувал

мягкую, выгоревшую на солнце бородку. На глаза ча-

сто набегали непрошеные слезы, и он вытирал их гряз-

ными, загрубевшим пальцами, опять, не моргая, смот-

рел вперед, в слепящее марево. Его обгоняли автома-

шины, бешено жужжа шинами по нескончаемому

раскаленному асфальту, но он не просил никого под-

везти, упрямо чернел на сером, блестящем посереди-

не от масла шоссе.

Был он молод, высок, немного сутуловат, шагал,

широко расставляя ноги. Резиновые сапоги, зимняя

драная шапка, котомка за плечами, теплое вытертое

пальто — все это сидело на нем ловко, нисколько не

тяготило и нимало не мешало его ходьбе.

Думал ли он о чем-нибудь, шагая мимо окрест-

ных деревень, лесов, мимо рек, зеленых бескрайних

полей? Синие его глаза в красных веках не смотрели

ни на что внимательно, ни на чем подолгу не оста-

навливались, постоянно блуждали по далям, завола-

кивались слезами, потом опять бездумно глядели.

Звонко стучала по асфальту ореховая позелененная

Солнце перевалило за полдень, стало жарче и суше,

ветер нес запах теплого сена, а странник все так же

быстро шагал, беспрестанно постукивая палкой, исступ-

ленно глядя по сторонам, и неизвестно было, куда он

идет и сколько еще будет идти.

Справа начались сочно-зеленые темнеющие овсы,

потом потянулся двойной рядок елок. Солнце скры-

лось, оставив после себя узкую кровавую полосу зака-

та. Эта полоса светилась сквозь черный ельник, и смот-

реть на это свечение и одновременно темноту было

жутко. Странник заспешил, поднимая пыль тяжелы-

ми сапогами: он боялся темноты и не любил ночи.

А запахи пошли теперь другие: пахло похолодев-

шей травой, пылью на дороге, томительно благоухали

донник и медовый тысячелистник, от елок шел креп-

кий смолистый дух. Небо было чисто-чисто и глубоко,

потемнело, как будто задумалось, и ясно был виден

слева молочно-белый молодой месяц.

(По Ю. П. Казакову.)

На земле и на небе было еще темно, только в той

стороне, откуда подымались все новые звезды, чув-

ствовалось приближение рассвета. На землю пала

обильная роса — верный признак, что завтра будет

хорошая погода. Кругом царила торжественная ти-

шина. Казалось, природа тоже отдыхала в сладост-

Через час восток начал алеть. Я посмотрел на

часы — было шесть часов утра. Небо из мутного сде-

лалось синим, а потом серым, мутным. Ночные тени

стали жаться в близлежащие кусты и овраги, рассти-

лавшиеся вокруг нас. Они выйдут оттуда поочередно,

когда солнце в одиночку скроется за горизонт. Вско-

ре наш бивак ожил: люди заговорили сначала

вполголоса, а потом все громче и громче, очнулись от

оцепенения лошади, заверещала в стороне птичка-пи-

щуха, ниже по оврагу ей стала вторить другая; по-

слышался крик дятла и трещотная музыка желны.

Тайга просыпалась. С каждой минутой становилось

все светлее, и вдруг яркие солнечные лучи снопом

вырвались из-за гор и озарили весь лес. Наш бивак

принял теперь другой вид. На месте яркого костра

лежала пепельно-серая груда золы; огня почти не

видно было; на земле валялись пустые банки из-под

консервов: тушенки и сгущенного молока; там, где

стояла палатка, торчали одни жердочки и лежала

После наскоро выпитого чая мы стали вьючить

коней, и через некоторое время наш отряд тронулся в

путь. Ущелье, по которому мы шли, было длинное и

извилистое как змея. Справа и слева к нему подходи-

ли такие же ущелья. Из них с бешеным шумом бе-

жала вода. Узкий распадок становился шире и посте-

пенно превращался в долину, стелющуюся единим зе-

леным ковром. Наш проводник остановился и сказал,

что тропа, по которой мы шли, не конная, а пешеход-

ная, что идет она по соболиным ловушкам. Бурелом,

вскоре преградивший нам путь, не был прорублен.

Люди шли свободно, а лошадей приходилось обводить

стороной. Все это доказывало, что тропа не была при-

способлена для путешествий с вьюками.

(По В. К. Арсеньеву.)

Первые километры от истока долина Днепра пред-

ставляет собой не что иное, как ряд котловин, соеди-

ненных узкими мелкими протоками. Прихотливо пет-

ляя, Днепр подмывает то правый, то левый берег,

объемлет все окрестное пространство. Темно-зеленые

еловые леса, как будто нарисованные искусным мас-

тером, сменяются бескрайними полями, поля — весе-

лыми березовыми рощами. В одном месте, стиснутый

крутыми склонами, Днепр начинает беспокойно шу-

меть. Словно вняв его тревоге, долина размыкает

объятья, и река, почуяв свободу, рьяно бросается из сто-

роны в сторону. Излучины, описываемые Днепром, так

круты, что концы их оказываются всего в нескольких

десятках метров друг от друга. В одно из весенних по-

ловодий там происходит прорыв, и русло расправля-

Хорошо на реке в летний вечер. Над водой подни-

мается легкий серый туман. Он приглушает и гасит

дневные шумы, наиболее явственно слышные над во-

дой. Контуры берега и деревьев начинают понемногу

размываться, теряя определенность. Только древние

курганы продолжают мало-помалу вырисовываться в

темнеющем иссиня-черном небе, покрытом ярко бли-

Крутые, поросшие сосной и дубом берега, глубокие

овраги и серый песчаник обрывов, испещренный тем-

ными норами ласточек-береговушек, — все чрезвычай-

но красиво. Местами в обнажениях встречаются вы-

ходы известняка. Невдалеке от города, чуть ниже по

течению, разрабатывается известняковый карьер, а еще

Возле Орши Днепр поворачивает на юг и сохраня-

ет это направление на всем протяжении верхнего те-

чения. Плетущий по ней паутину будущих затонов

Днепр то подходит к высокому, местами обрывистому

правому берегу, то, отступая, отходит, словно для того,

чтобы полюбоваться на лес, на цветущие акации, по-

хожие издали на заснеженные ели, на белые, словно

пятна оставшегося с зимы снега, выходы мела у де-

Ветер доносит дурманящий аромат цветущих трав.

Ранней весной заливные луга по Днепру изумрудно-

зеленые, в мае — золотые от цветущей калужницы, а

в июле по желто-зеленому ковру вышивают пестрый

узор летние луговые цветы, и он расцвечивается си-

ними, белыми и алыми красками.

Мы продолжали сидеть у костра, прислушиваясь

к окружавшей нас со всех сторон темноте, но кругом

было тихо, так тихо, как только бывает в лесу в холод-

ную осеннюю ночь. Вдруг сверху посыпались мелкие

камни, и через несколько минут к нашему огню подо-

Одет он был в куртку из выделанной оленьей кожи

и такие же штаны. На голове у него была повязка, на

ногах унты, за спиной котомка, а в руках старая длин-

ная берданка. Он поставил к дереву свою винтовку и,

обтерев потное лицо, подсел к огню. Теперь я мог хоро-

шенько его рассмотреть. На вид ему было лет сорок пять.

Это был человек невысокого роста, коренастый и, види-

мо, обладавший достаточной физической силой. Грудь у

него была выпуклая, руки — крепкие, мускулистые, ноги

немного кривые. Загорелое лицо его было типичным для

туземцев: выдающиеся скулы, маленький нос, глаза с

монгольской складкой век. Небольшие темно-русые усы

окаймляли его верхнюю губу, и маленькая рыжеватая

бородка украшала подбородок. Но всего замечательнее

были его глаза. Темно-серые, но не карие, они смотрели

спокойно и немного наивно. В них сквозили решитель-

ность, прямота характера и добродушие.

Пока я ел, я продолжал его рассматривать. Очевид-

но, это был охотник: у его пояса висел охотничий нож.

Руки его были исцарапаны, загрубелые. Такие же, но

еще более глубокие царапины лежали на лице: одна —

на лбу, а другая — на щеке около уха. Незнакомец снял

повязку, и я увидел, что голова его покрыта густыми

русыми волосами; они росли в беспорядке и свешива-

лись длинными жидкими прядями.

Он рассказал мне, что у него никогда не было дома,

он вечно жил под открытым небом и только зимой

устраивал себе временную юрту из кореньев и берес-

ты. Первые проблески его детских воспоминаний

были: река, шалаш, огонь, отец, мать и сестренка. Лицо

его стало вмиг грустным от воспоминаний. Я пробо-

вал его как мог утешить, но что были мои утешения

для этого одинокого человека, у которого смерть отня-

ла семью — это единственное утешение в старости.

(По В. К. Арсеньеву.)

Невдалеке я услышал ровный и отрешенный

шум — это был шум Терека. Я решил выкупаться:

жара стояла несносная и пот стекал по спине, так что

летняя легкая одежда не успевала его впитывать.

Терек — стремительная река. Но, глядя на него

первый раз, испытываешь разочарование: после лер-

монтовских стихов он кажется совсем не таким, ка-

ким бы хотелось бы. И все же, слушая его тревож-

но-усыпляющий шум, хотя и с некоторым усилием

можно, наверно, представить охоту толстовского Оле-

нина. А глядя на заречный лиственный лес, испыты-

ваешь странное ожидание: кажется, что вот-вот где-

то там мелькнет лохматая шапка абрека и раздастся

хлопок ружейного выстрела, блеснет на солнце кли-

нок шашки, послышится песня красавицы горянки.

Но ничего подобного ни на том, ни на этом берегу не

Вода в Тереке оказалась похожа по цвету на кофе

с молоком, которым потчуют в московских столовых.

Никаких пловцов и пловчих в дали окрестной я не

приметил. Мне вздумалось переплыть на другой берег,

он был пустынным и жарким. Я поднялся метров на

триста по течению и поплыл обратно. В эти минуты

как-то напрочь забылось, что вода в Тереке особенно

стремительна: тающие в горах ледники посылают ему

свои чистые, но постепенно мутнеющие подкрепления,

вследствие этого река во многих местах тут же меняет

свое русло, перемывая с одного места на другое песча-

ные массы, размывая глинистые берега.

Предаваясь безмятежно-блаженному состоянию, я

неожиданно обнаружил, что за какую-то минуту-две

меня унесло не меньше как на полкилометра. Я при-

бавил ходу, стремясь приблизиться к берегу, но меня

несло все дальше. Я поплыл наперерез, но берег не

приближался. Сознание быстро сориентировалось в

сложившейся обстановке, прикинуло, что и как, и мол-

ниеносно пришло к бескомпромиссному решению:

«Надо отдохнуть. Не двигаясь, переждать, скопить силы

и поплыть к берегу».

Меня несло и несло все дальше и дальше. Но Те-

рек, словно забавляясь, то приближаясь, то удаляясь,

относил меня от берега. Не помню, как мне, наконец,

удалось ухватиться за какую-то спасительную при-

В начале мая тысяча девятьсот первого года в

Кронштадте пришвартовался четырехпалубный крей-

сер, построенный в Филадельфии по заказу русского

адмиралтейства. Это был двухмачтовый корабль во-

доизмещением в шесть с половиной тысяч тонн, воо-

руженный двенадцатью стапятидесятидвух-, таким же

количеством семидесятипяти- и восемью сорокасеми-

миллиметровыми орудиями. Пушечное вооружение

дополнялось двумя пулеметами и шестью торпедны-

ми аппаратами. Тридцать котлов давали жизнь двум

паровым машинам мощностью в десять тысяч лоша-

диных сил каждая.

Командир корабля капитан первого ранга Бэр и

старший офицер Крафт, вероятно, не отличались ши-

ротой характера: насаждая бездумную дисциплину, они

с педантичным упорством муштровали команду. Ко-

мандиром кронштадтского порта адмиралом Степаном

Осиповичем Макаровым не раз предпринимались по-

пытки облегчить судьбу людей, одетых в холщовые мат-

росские робы, однако у Бэра была невидимая рука где-

то в придворных недосягаемых сферах, и адмирал, как

он ни старался, ничего не мог сделать.

В августе 1901 года «Варяг» вышел из Кронштадта,

чтобы пополнить многочисленную Тихоокеанскую эс-

кадру. После полугодового через три океана плавания

крейсер прибыл в Порт-Артур. Здесь ненавистный

матросам Бэр наконец был смещен, и в конце декабря

1902 года командиром «Варяга» стал Всеволод Федо-

рович Руднев — капитан первого ранга, потомственный

моряк, всю жизнь посвятивший русскому флоту.

В декабре 1903 года Руднев был вызван на флаг-

манский броненосец «Петропавловск», где получил

приказ идти в корейский порт Чемульпо для охраны

русской дипломатической миссии и пребывать там в

течение положенного времени.

Японское командование торопилось окончательно

захватить Корею и превратить ее в плацдарм для своей

агрессии против Маньчжурии и России.

В Чемульпо «Варяг» прибыл 12 января 1904 года,

где стояли английские, американские, французские,

итальянские, японские и русские военные корабли,

словом, все те, кому весьма не безразличная была судь-

ба Дальневосточного региона, выражаясь современ-

ным языком. Далеко не глупый Руднев понимал, что

посылка новейшего корабля, каким был «Варяг», на

роль охранника русского посольства в Корее представ-

ляла серьезную непростительную ошибку, так как это

было распылением сил флота. Кроме того, в случае

войны с Японией из далеко не близкого порта Чемульпо

будет невозможно прорваться в Порт-Артур.

Моздокский базар описать очень трудно: его надо

видеть своими глазами, слушать своими ушами и но-

гами по нему ходить своими же. Слегка, может быть,

и поторговать чем-нибудь, только тогда поймешь кое-

что, да и то не все, потому что это стихия, а стихия, как

известно, изучению поддается с трудом, да и то не все-

гда. Что можно, к примеру, понять в движении морс-

кой воды во время хотя бы пятибалльного шторма?

Подгонять это все под определенную систему, искать

закономерности, создавать свои параллели и меридиа-

ны, свои центры и периферии — дело, может быть,

отнюдь не безынтересное для людей интеллектуаль-

ного труда. Так и этот базар.

В базарной, если можно так выразиться, натуре спла-

вились воедино все аспекты и свойства: есть вполне

понятная заинтересованность земледельца во взаимо-

обмене, есть и жажда прохвоста из чисто спортивного

интереса любыми путями объегорить кого-нибудь, и

добротная совесть труженика-частника и циничное

нахальство кочующего проходимца, нередко представ-

ляющего целую торгово-самодеятельную фирму, и стар-

ческое скопидомство одинокого пенсионера и бесшабаш-

ное равнодушие к торговле юноши. Здесь, на базаре, все

нации и народности чувствуют себя равноправными, как

нигде и никогда.

Здесь торговали, видимо, всем, что рожала и что

носила на себе земля Северного Кавказа. Живность, к

примеру, тут была вся, начиная от молодого и безрас-

судного цыпленка до громадного облезлого верблюда.

Верблюд стоял у кирпичной стены и глядел куда-то

за горизонт, не скрывая, как мне показалось, своего

ехидно-мудрого презрения ко всему белому свету.

Ткани и шкуры, одежда и обувь — поношенные и наи-

новейшие — все это имелось здесь также в избытке, а

в скобяном углу можно было купить все, от булавки

Базар обволакивал, поглощал в себя полностью. Я

понял: сопротивляться бесполезно и бессмысленно.

Шатаясь в толкучке, я смутно чувствовал, как базар-

ная стихия незаметно подмывает все мои, казалось бы,

крепчайшие социально-нравственные устои. Во мне от-

крылось что-то широкое, ничем не ограниченное. Я с

изумлением понял: сопротивляться бесполезно и бес-

смысленно, ощущал, что из меня мог получиться кто

угодно, вплоть до контрабандиста. «А что? — подума-

лось мне. — Ничего не боюсь!» Так странно подейство-

вал на меня воскресный базар.

Правописание безударных гласных в корне

Правописание чередующихся гласных в корне слова

Правописание гласных после шипящих и ц

Буквы и и ы после ц

Звонкие и глухие согласные в корне слова

Согласные в приставках и корнях слов

Непроизносимые согласные в корне слова

Приставки пре-, при-

Буквы ц и ы после приставок

Употребление прописных букв

Правописание н и нн в разных частях речи

Правописание предлогов, союзов и частиц

Правописание частицы не и ни с разными частями речи

Источник