Свету божьего солнца не рад это

Размышления у парадного подъезда

Вот парадный подъезд. По торжественным дням,
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям;
Записав своё имя и званье [1] ,
Разъезжаются гости домой,
Так глубо́ко довольны собой,
Что подумаешь — в том их призванье!
А в обычные дни этот пышный подъезд
Осаждают убогие лица:
Прожектёры, искатели мест,
И преклонный старик, и вдовица.
От него и к нему то и знай по утрам
Всё курьеры с бумагами скачут.
Возвращаясь, иной напевает «трам-трам»,
А иные просители плачут.
Раз я видел, сюда мужики подошли,
Деревенские русские люди,
Помолились на церковь и стали вдали,
Свесив русые головы к гру́ди;
Показался швейцар. «Допусти», — говорят
С выраженьем надежды и муки.
Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!
Загорелые лица и руки,
Армячишка худой на плечах,
По котомке на спинах согнутых,
Крест на шее и кровь на ногах,
В самодельные лапти обутых
(Знать, брели-то долго́нько они
Из каких-нибудь дальних губерний).
Кто-то крикнул швейцару: «Гони!
Наш не любит оборванной черни!»
И захлопнулась дверь. Постояв,
Развязали кошли́ пилигримы [2] ,
Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: «Суди его Бог!»,
Разводя безнадежно руками,
И, покуда я видеть их мог,
С непокрытыми шли головами..
А владелец роскошных палат
Ещё сном был глубоким объят.
Ты, считающий жизнью завидною
Упоение лестью безстыдною,
Волокитство, обжорство, игру,
Пробудись! Есть ещё наслаждение:
Вороти их! В тебе их спасение!
Но счастливые глу́хи к добру.
Не страшат тебя громы небесные,
А земные ты держишь в руках,
И несут эти люди безвестные
Неисходное горе в сердцах.
Что тебе эта скорбь вопиющая,
Что тебе этот бедный народ?
Вечным праздником быстро бегущая
Жизнь очнуться тебе не даёт.
И к чему? Щелкопёров [3] забавою
Ты народное благо зовёшь;
Без него проживёшь ты со славою
И со славой умрёшь!
Безмятежней аркадской идиллии [4]
Закатя́тся преклонные дни:
Под пленительным небом Сицилии,
В благовонной древесной тени́,
Созерцая, как солнце пурпурное
Погружается в море лазурное,
Полоса́ми его золотя, —
Убаюканный ласковым пением
Средиземной волны, — как дитя
Ты уснёшь, окружён попечением
Дорогой и любимой семьи
(Ждущей смерти твоей с нетерпением);
Привезут к нам останки твои,
Чтоб почтить похоронною тризною,
И сойдёшь ты в могилу. герой,
Втихомолку прокля́тый отчизною,
Возвеличенный громкой хвалой.
Впрочем, что ж мы такую особу
Безпокоим для мелких людей?
Не на них ли нам выместить злобу? —
Безопасней. Ещё веселей
В чём-нибудь приискать утешенье.
Не беда, что потерпит мужик;
Так ведущее нас провиденье
Указало. да он же привык!
За заставой, в харчевне убогой
Всё пропьют бедняки до рубля
И пойдут, побираясь дорогой,
И застонут. Родная земля!
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал?
Стонет он по полям, по дорогам,
Стонет он по тюрьмам, по острогам,
В рудниках, на железной цепи;
Стонет он под овином, под стогом,
Под телегой, ночуя в степи;
Стонет в собственном бедном домишке,
Свету Божьего солнца не рад;
Стонет в каждом глухом городишке,
У подъезда судов и палат.
Выдь на Волгу: чей стон раздаётся
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовётся —
То бурла́ки идут бечево́й.
Волга! Волга. Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля, —
Где народ, там и стон. Эх, сердечный!
Что же значит твой стон безконечный?
Ты проснёшься ль, исполненный сил,
Иль, суде́б повинуясь закону,
Всё, что мог, ты уже совершил, —
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил.

Примечания

Стихотворение, по воспоминаниям Панаевой, «было написано Некрасовым, когда он находился в хандре. Он лежал тогда целый день на диване, почти ничего не ел и никого не принимал к себе. [. ] На другое утро я встала рано и, подойдя к окну, заинтересовалась крестьянами, сидевшими на ступеньках лестницы парадного подъезда в доме, где жил министр государственных имуществ (М. Н. Муравьев.≈ В. Коровин). Была глубокая осень, утро было холодное и дождливое. По всем вероятиям, крестьяне желали подать какое-нибудь прошение и спозаранку явились к дому. Швейцар, выметая улицу, прогнал их; они укрылись за выступом подъезда и переминались с ноги на ногу, прижавшись у стены и промокая на дожде. Я пошла к Некрасову и рассказала ему о виденной мною сцене. Он подошел к окну в тот момент, когда дворники дома и городовой гнали крестьян прочь, толкая их в спину. Некрасов сжал губы и нервно пощипывал усы; потом быстро отошел от окна и улегся опять на диване. Часа через два он прочел мне стихотворение «У парадного подъезда». Некрасов совершенно переработал реальный жизненный материал, внеся темы вселенского зла, библейские ассоциации, мотивы высшего суда и возмездия. Все это придало стихотворению обобщенно-символический смысл. Идея «спасения в народе» сочетается с раздумьями о трагической судьбе народа. Многие мотивы стихотворения восходят к «сатирической оде» Г. Р. Державина «Вельможа», а тема «стона» находит соответствие у Пушкина в поэме «Домик в Коломне» («унылое пение» истолковано как выражение русского национального характера).

В течение пяти лет стихотворение не могло появиться в русской подцензурной печати и ходило по рукам в списках. В 1860 г. оно было напечатано Герценом в «Колоколе» без подписи автора, с примечанием: «Мы очень редко помещаем стихи, но такого рода стихотворение нет возможности не поместить». Заключительные строки (со стиха: «Назови мне такую обитель. ») стали студенческой песней.

Источник

Размышления у парадного подъезда

Примечания

Печатается по Ст 1873, т. II, ч. 3, е. 7-14. Впервые опубликовано: за границей — Колокол, 1860, 15 янв., п. 61, с. 505-506, без подписи, с заглавием: «У парадного крыльца», с примечанием А. И. Герцена: «Мы очень редко помещаем стихи, по такого рода стихотворение пет возможности не поместить»; в русской легальной печати — Ст 1863, ч. 2, с. 187. В собрание сочинений впервые включено: Ст 1863, ч. 2. Перепечатывалось в 3-й части всех последующих прижизненных изданий «Стихотворений». Корректурный оттиск с авторской вставкой на полях ст. 107-117 — ЦГАЛИ, ф. 338, оп. 1, ед. хр. 21, вставка сделана взамен восьми последних строк. Авторизованная копия (совпадающая с редакцией «Колокола») — Тетр. Панаевой, л. 60-63 об. Пометка Некрасова карандашом над текстом: «Не переписывать» и его же карандашная отметка против строки «А иные скрежещут и плачут» в виде креста. Датируется в соответствии с примечанием Некрасова под заглавием «Писано в 1858 году» (Ст 1873, т. II, ч. 3, с. 9), что совпадает с указанием мемуаров Е. Я. Колбасина «Тени старого «Современника»» (С, 1911, N 8, с. 237). А. Я. Панаева рассказывает об эпизоде, послужившем поводом к созданию произведения: Некрасов видел из окна своей квартиры, как дворники и городовые гнали крестьян, желавших подать прошение, от подъезда дома важного чиновника (Некр. в восп., с. 86). В этом доме жил тогда министр государственных имуществ М. Н. Муравьев, будущий усмиритель польского восстания 1863 г. (Гаркави А. О владельце «роскошных палат». — РЛ, 1963, N 1, с. 153-156). Чернышевский писал А. Н. Пыпину: «. могу сказать, что картина: «Созерцая, как солнце пурпурное Погружается в море лазурное» и т. д. — живое воспоминанье о том, как дряхлый русский грелся в коляске на солнце «под пленительным небом» Южной Италии (не Сицилии). Фамилия этого старика — граф Чернышев. Вторая заметка: в конце пьесы есть стих, напечатанный Некрасовым в таком виде: «Иль судеб повинуясь закону», — этот напечатанный стих — лишь замена другому» (Чернышевский, т. I, с. 754). «Граф Чернышев», который упоминается в этих пояснениях, очевидно, был не граф, а князь А. И. Чернышев (1785-1857), военный министр в 1827-1852 гг., позднее председатель Государственного совета. Исследователями было предложено несколько вариантов прочтения замененной строки, о которой говорит Чернышевский. В. Е. Евгеньев-Максимов на основании рукописной копии, относящейся к 60-м гг. XIX в., предложил читать: «Сокрушишь палача и корону» (Евгеньев-Максимов В. Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова, т. III. М., 1952, с. 143). А. М. Гаркави прочитал эту строку так: «Иль царей повинуясь закону» (Учен. зап. Калинингр. пед. ин-та, 1961, вып. 9, с. 84). Работы Р. Б. Заборовой (Некр. сб., V) и А. Ф. Тарасова (О Некр., вып. IV) подтверждают бытование этого варианта. М. Л. Нольман предложил следующий вариант: «Иль покорный царю и закону» (Учен. зап. Костром, пед. ин-та им. Н. А. Некрасова, 1963, выв. 9, с. 179). Однако все эти предположения основаны на догадках и документально не подтверждены. Образ развращенного вельможи восходит к оде Г. Р. Державина «Вельможа». Стихотворение использовалось революционерами в их пропагандистской деятельности. Известны многочисленные рукописные копии его. Так, в хранящемся в ГБЛ рукописном сборнике «Песни революции» (1905-1906 гг.) «Размышления у парадного подъезда» переписаны рукою участника Севастопольского восстания солдат и матросов 1905 г. И. И. Штрикунова. Последняя часть стихотворения со слов «Назови мне такую обитель» была одной из любимых студенческих песен. Неоднократно положена на музыку (Я. Ф. Пригожий, 1906; Н. А. Колесников, 1907; М. В. Коваль, 1953; А. Г. Новиков, 1963).

Записав свое имя и званье. — В праздничные дни в передних домов вельмож и крупных чиновников выставлялись особые книги, в которых расписывалась посетители, не допускавшиеся лично. Такая запись заменяла личные поздравления.

Источник

Размышления у парадного подъезда (Некрасов)