Рудин 5
Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички. На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней.
Она шла не торопясь и как бы наслаждаясь прогулкой. Кругом, по высокой, зыбкой ржи, переливаясь то серебристо-зеленой, то красноватой рябью, с мягким шелестом бежали длинные волны; в вышине звенели жаворонки. Молодая женщина шла из собственного своего села, отстоявшего не более версты от деревеньки, куда она направляла путь; звали ее Александрой Павловной Липиной. Она была вдова, бездетна и довольно богата, жила вместе с своим братом, отставным штаб-ротмистром Сергеем Павлычем Волынцевым. Он не был женат . . .
(это как бы эпиграф)
КАЗАЧОК | Большой Энциклопедический словарь (БЭС). — — в России у украинских и русских помещиков мальчик-слуга, одетый в казакин или черкеску.
Сияло солнце в небе лихо.
Блестела на полях роса.
В лесу ещё сыром и тихом
Звенели птичьи голоса.
А по просёлочной дорожке
Среди полей с цветущей рожью
Шла Саша Липина. Она
Была красива и стройна.
Вдова. Бездетна и богата,
Пешком из своего села
Она к больной старушке шла,
А проживала вместе с братом.
Сергеем звался Сашин брат.
Он был покамест не женат.
Стояла рожь во всей красе,
Ласкало солнышко макушку,
Шла Саша бодро по шоссе
И втихаря сосала сушку)
Сестра Серёжина — вдова,
Надев на плечи кружева,
Шла через лес к больной старушке,
А по пути зашла к подружке
И засиделась за вином,
Её искали всем селом
Галина Лифанова 2
Брат Саши ротмистр Волынцев
Любил взбодрить себя с утра
Передевался сразу в джинсы
Как шла сеструха со двора
Куда-то в рожь попёрлась дура
За нею крался казачок
Одета была на смех курам
Чесала зад и свой бочок
Всё ближе к ней неясный тип
Он пригибается во ржи
Возник внезапно мать ети
Давай мол будем тут дружить.
Евгений Прохоров 6
Хорошо у них там — среди ржи и жаворонков,
а у нас на морском берегу вместо чаек одни вороны — жуть!
И о словах добрых и ласковых люди уже забыли.
И в глазах — зеркале души, души не разглядеть.
Неся в кармане медный грош,
одетый бедно, как Гаврош,
и ощущая телом дрожь,
я встретил пару пьяных рож.
Пришлось отдать им грош и брошь.
Одно просил я — фейс не трожь.
. цвели вовсю овёс и рожь.
Вздёрнутый носик, карие глазки,
довериться можно и без опаски.
Быть равнодушной, без дел отсидеться
ей не давало добрейшее сердце.
И что же этот казачок?,
Влюбился в Сашу безнадежно.
Какой же право дурачок,
Любить богачку невозможно.
Лишь так смотреть издалека,
Брат может дать ему пинка.
Всё как всегда в бездонном мире —
И Толина строфа в стихире,
И Пушкин Саша не забыт,
И шик природы красит быт.
Красива женщина в лесу.
Да русская, в России.
Нет, не увидеть мне красу,
Такую же хоть. в Сирии!
Одев костюм Наполеона,
в монокль следил за ней Лежнёв,
не веря рудинской персоне,
считал блудливейшим котом.
Дождался. В поле между ржи
Димитрий с Сашей, как моржи
на лежбище под стоны Саши,
адьюльтер строят для Наташи!
Лежнёва лопнули лосины,
упав в рассветную росу,
писать подробно не рискну.
на волю вышли апельсины!
Иван Сергеич в стих вгляделся,
юлой в могиле завертелся.
Среди полей с цветущей рожей
Шла Сашенька и пела тихо.
А Рудина всего, похоже,
Зарифмовал наш Толик лихо!
:)))
Раз, два, три, четыре, пять.
Рудина иду читать.
За ней брёл тощий казачок,
ворча, зевая в кулачок:
«И что ей дома не сидится?
Меня тащИт. Вот важна птица!
Уж лучше бы взяла пролётку,
я — кучером, на козлах, с плёткой.
Погнал крутёхонько кобылу.
Видать гужом не вышла рылом.
Таперя топает пешком,
и я, по сыри, босиком.
Да, каждый сам себе варнак. »
И брёл, ловя зевок в кулак.
А с неба солнышко слепило.
И было сыро, тихо, мило.
В лесу весеннем было жарко —
У пня валялся пьяный мужичок.
Босая из колхоза шла доярка,
Несла в село свекрови бифидок.
Источник
Классика ру
Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички. На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней.
Она шла не торопясь и как бы наслаждаясь прогулкой. Кругом, по высокой, зыбкой ржи, переливаясь то серебристо-зеленой, то красноватой рябью, с мягким шелестом бежали длинные волны; в вышине звенели жаворонки. Молодая женщина шла из собственного своего села, отстоявшего не более версты от деревеньки, куда она направляла путь; звали ее Александрой Павловной Липиной. Она была вдова, бездетна и довольно богата, жила вместе с своим братом, отставным штабс-ротмистром Сергеем Павлычем Волынцевым. Он не был женат и распоряжался ее имением.
Александра Павловна дошла до деревеньки, остановилась у крайней избушки, весьма ветхой и низкой, и, подозвав своего казачка, велела ему войти в нее и спросить о здоровье хозяйки. Он скоро вернулся в сопровождении дряхлого мужика с белой бородой.
— Ну, что? — спросила Александра Павловна.
— Жива еще. — проговорил старик.
— Отчего же? можно.
Александра Павловна вошла в избу. В ней было тесно, и душно, и дымно. Кто-то закопошился и застонал на лежанке. Александра Павловна оглянулась и увидела в полумраке желтую и сморщенную голову старушки, повязанной клетчатым платком. Покрытая по самую грудь тяжелым армяком, она дышала с трудом, слабо разводя худыми руками.
Александра Павловна приблизилась к старушке и прикоснулась пальцами до ее лба. он так и пылал.
— Как ты себя чувствуешь, Матрена? — спросила она, наклонившись над лежанкой.
— О-ох! — простонала старушка, всмотревшись в Александру Павловну.Плохо, плохо, родная! Смертный часик пришел, голубушка!
— Бог милостив, Матрена: может быть, ты поправишься. Ты приняла лекарство, которое я тебе прислала?
Старушка тоскливо заохала и не отвечала. Она не расслышала вопроса.
— Приняла,- проговорил старик, остановившийся у двери.
Александра Павловна обратилась к нему.
— Кроме тебя, при ней никого нет? — спросила она.
— Есть девочка — ее внучка, да все вот отлучается. Не посидит: такая егозливая. Воды подать испить бабке — и то лень. А я сам стар: куда мне?
— Не перевезти ли ее ко мне в больницу?
— Нет! зачем в больницу! все одно помирать-то. Пожила довольно; видно, уж так богу угодно. С лежанки не сходит. Где ж ей в больницу! Ее станут поднимать, она и помрет.
— Ох,- застонала больная,- красавица-барыня, сироточку-то мою не оставь; наши господа далеко, а ты.
Старушка умолкла. Она говорила через силу.
— Не беспокойся,- промолвила Александра Павловна, — все будет сделано. Вот я тебе чаю и сахару принесла. Если захочется, выпей. Ведь самовар у вас есть? — прибавила она, взглянув на старика.
— Самовар-то? Самовара у нас нету, а достать можно.
— Так достань, а то я пришлю свой. Да прикажи внучке, чтобы она не отлучалась. Скажи ей, что это стыдно.
Старик ничего не отвечал, а сверток с чаем и сахаром взял в обе руки.
— Ну, прощай, Матрена! — проговорила Александра Павловна,- я к тебе еще приду, а ты не унывай и лекарство принимай аккуратно.
Старуха приподняла голову и потянулась к Александре Павловне.
— Дай, барыня, ручку.- пролепетала она.
Александра Павловна не дала ей руки, нагнулась и поцеловала ее в лоб.
— Смотри же,- сказала она, уходя, старику,- лекарство ей давайте непременно, как написано. И чаем ее напойте.
Старик опять ничего не отвечал и только поклонился.
Свободно вздохнула Александра Павловна, очутившись на свежем воздухе. Она раскрыла зонтик и хотела было идти домой, как вдруг из-за угла избушки выехал, на низеньких беговых дрожках, человек лет тридцати, в старом пальто из серой коломянки и такой же фуражке. Увидев Александру Павловну, он тотчас остановил лошадь и обернулся к ней лицом. Широкое, без румянца, с небольшими бледно-серыми глазками и белесоватыми усами, оно подходило под цвет его одежды.
— Здравствуйте,- проговорил он с ленивой усмешкой, — что это вы тут такое делаете, позвольте узнать?
— Я навещала больную. А вы откуда, Михайло Михайлыч?
Человек, называвшийся Михайло Михайлычем, посмотрел ей в глаза и опять усмехнулся.
— Это вы хорошо делаете,- продолжал он,- что больную навещаете; только не лучше ли вам ее в больницу перевезти?
— Она слишком слаба: ее нельзя тронуть.
— А больницу свою вы не намерены уничтожить?
— Что за странная мысль! С чего это вам в голову пришло?
— Да вы вот с Ласунской все знаетесь и, кажется, находитесь под ее влиянием. А по ее словам, больницы, училища — это все пустяки, ненужные выдумки. Благотворение должно быть личное, просвещение тоже: это все дело души. так, кажется, она выражается. С чьего это голоса она поет, желал бы я знать?
Александра Павловна засмеялась.
— Дарья Михайловна умная женщина, я ее очень люблю и уважаю; но и она может ошибаться, и я не каждому ее слову верю.
— И прекрасно делаете,- возразил Михайло Михайлыч, все не слезая с дрожек,- потому что она сама словам своим плохо верит. А я очень рад, что встретил вас.
— Хорош вопрос! Как будто не всегда приятно вас встретить! Сегодня вы так же свежи и милы, как это утро.
Александра Павловна опять засмеялась.
— Чему же вы смеетесь?
— Как чему? Если б вы могли видеть, с какой вялой и холодной миной вы произнесли ваш комплимент! Удивляюсь, как вы не зевнули на последнем слове.
— С холодной миной. Вам все огня нужно; а огонь никуда не годится. Вспыхнет, надымит и погаснет.
— И согреет,- подхватила Александра Павловна.
— Ну, что ж, что обожжет! И это не беда. Все же лучше, чем.
— А вот я посмотрю, то ли вы заговорите, когда хоть раз хорошенько обожжетесь,- перебил ее с досадой Михайло Михайлыч и хлопнул вожжой по лошади.- Прощайте!
— Михайло Михайлыч, постойте! — закричала Александра Павловна,- когда вы у нас будете?
— Завтра; поклонитесь вашему брату.
И дрожки покатились.
Александра Павловна посмотрела вслед Михайлу Михайловичу.
«Какой мешок!» — подумала она. Сгорбленный, запыленный, с фуражкой на затылке, из-под которой беспорядочно торчали косицы желтых волос, он действительно походил на большой мучной мешок.
Александра Павловна отправилась тихонько назад по дороге домой. Она шла с опущенными глазами. Близкий топот лошади заставил ее остановиться и поднять голову. Ей навстречу ехал ее брат верхом; рядом с ним шел молодой человек небольшого роста, в легоньком сюртучке нараспашку, легоньком галстучке и легонькой серой шляпе, с тросточкой в руке. Он уже давно улыбался Александре Павловне, хотя и видел, что она шла в раздумье, ничего не замечая, а как только она остановилась, подошел к ней и радостно, почти нежно произнес:
— Здравствуйте, Александра Павловна, здравствуйте !
— А! Константин Диомидыч! здравствуйте! — ответила она.- Вы от Дарьи Михайловны?
— Точно так-с, точно так-с,- подхватил с сияющим лицом молодой человек,- от Дарьи Михайловны. Дарья Михайловна послала меня к вам-с; я предпочел идти пешком. Утро такое чудесное, всего четыре версты расстояния. Я прихожу — вас дома нет-с. Мне ваш братец говорит, что вы пошли в Семеновку, и сами собираются в поле; я вот с ними и пошел-с, к вам навстречу. Да-с. Как это приятно!
Молодой человек говорил по-русски чисто и правильно, но с иностранным произношением, хотя трудно было определить, с каким именно. В чертах лица его было нечто азиатское. Длинный нос с горбиной, большие неподвижные глаза навыкате, крупные красные губы, покатый лоб, черные как смоль волосы — все в нем изобличало восточное происхождение; но молодой человек именовался по фамилии Пандалевским и называл своею родиной Одессу, хотя и воспитывался где-то в Белоруссии, на счет благодетельной и богатой вдовы. Другая вдова определила его на службу. Вообще дамы средних лет охотно покровительствовали Константину Диомидычу: он умел искать, умел находить в них. Он и теперь жил у богатой помещицы, Дарьи Михайловны Ласунской, в качестве приемыша или нахлебника. Он был весьма ласков, услужлив, чувствителен и втайне сластолюбив, обладал приятным голосом, порядочно играл на фортепьяно и имел привычку, когда говорил с кем-нибудь, так и впиваться в него глазами. Он одевался очень чистенько и платье носил чрезвычайно долго, тщательно выбривал свой широкий подбородок и причесывал волосок к волоску.
Александра Павловна выслушала его речь до конца и обратилась к брату.
— Сегодня мне все встречи: сейчас я разговаривала с Лежневым.
— А, с ним! Он ехал куда-нибудь?
— Да; и вообрази, на беговых дрожках, в каком-то полотняном мешке, весь в пыли. Какой он чудак!
— Да, быть может; только он славный человек.
— Кто это? Господин Лежнев? — спросил Пандалевский, как бы удивясь.
— Да, Михайло Михайлыч Лежнев,- возразил Волынцев. — Однако прощай, сестра, мне пора ехать в поле: у тебя гречиху сеют. Господин Пандалевский тебя проведет домой.
И Волынцев пустил лошадь рысью.
— С величайшим удовольствием! — воскликнул Константин Диомидыч и предложил Александре Павловне руку.
Она подала ему свою, и оба отправились по дороге в ее усадьбу.
Вести под руку Александру Павловну доставляло, по-видимому, большое удовольствие Константину Диомидычу; он выступал маленькими шагами, улыбался, а восточные глаза его даже покрылись влагой, что, впрочем, с ними случалось нередко: Константину Диомидычу ничего не стоило умилиться и пролить слезу. И кому бы не было приятно вести под руку хорошенькую женщину, молодую и стройную? Об Александре Павловне вся . ая губерния единогласно говорила, что она прелесть, и . ая губерния не ошибалась. Один ее прямой, чуть-чуть вздернутый носик мог свести с ума любого смертного, не говоря уже о ее бархатных карих глазках, золотисто-русых волосах, ямках на круглых щечках и других красотах. Но лучше всего в ней было выражение ее миловидного лица: доверчивое, добродушное и кроткое, оно и трогало и привлекало. Александра Павловна глядела и смеялась, как ребенок; барыни находили ее простенькой. Можно ли было чего-нибудь еще желать?
Источник