Ты свет сияющей луны
Ода Мухибби «Ты мой мускус…»
Ты мой мускус и амбра свет, ты мной любимая душа,
Ты моя сущая звезда, ты свет сияющей луны,
Ты мой душевный близкий друг,
Моя Султанша, всех прекраснее на свете и во тьме веков,
Ты моя жизнь и бытие, ты мой эликсир и рай на свете,
Ты моя радость и весна, ты моя радость и веселье,
Мой шум и гам, моя душа, ты лучик света в темном царстве,
Ты мое солнце и краса, мой апельсин и мой гранат,
Ты свет в моей опочивальне, ты лишь, Госпожа, подвластна мыслям моим тайным,
И только лишь в твоих очах сияет свет благоразумья,
Ты – в султанате повелитель, ты жизнь его, его душа,
Твои глаза – мне испытанье, твой длинный волос – наказанье, ведь мысли только о тебе,
И если я – актер, я буду во века, ввек и на века лишь воспевать тебя одну в рассказах, одах и стихах,
Пусть сердце стонет от тоски, я пьян, я болен от любви,
Я Мухибби, я пьян от счастья!
Источник
Sultan Suleyman s poetry translations.. и оригинал
Oh, my night. my darkness. Oh, my day, my light! Beloved, giving the poison of love with one hand and giving the cure for love with another. How could I pour out my sorrow? Indeed, the reason of this pain is you, my mistress.
Oh, my rose, laughing face, my lady. my mistress. The One who with the bitterness of parting turns day into night, and the night into grief and sorrow, which floods me with sadness. I miss the scent of your hair, washed in moonlight. You’re making me sick and powerless. You’re my world, you’re my H;rrem. Will I see you again in this world? You said: «I need nothing but appear before your eyes once again». Let the God who created the Heaven and the Earth, be my witness. I also want nothing but see you. If you don’t believe me, listen to Muhibbi:
«Being in love, we’re going to turn the whole world into the pretty pink garden,
Wishing Nightingale to sing us the songs of passion.
Oh, heal my heart, give me to drink the heady wine of your lips,
Suffering, we pray for the cure for sadness in the nights of partings.
Hey, a pious prude, you can’t find the Paradise without efforts —
Only missing your Beloved in the garden, among flowers of love.
And the heart, as a victorious conqueror, will solve the mystery passion,
And the sweetness of touching the silky curl will give you joy.
We come to love Bazaar, where goods are the kisses,
Heart and soul pay for them without trading.
I asked her, «Hey, honey, why this game is so cruel and tortuous?»
She answered: «Beloved are crying only because of whims,
The eyes of Muhibbi wouldn’t caress her cheek and a gentle curl,
Because he’s not looking for the perfect portrait,
He looks for the living Beloved face.
My fragrant flower, my love. Hurrem, you’re a shining moon, the main treasure, the meaning of life. You’re wattering me with the waters of the Paradise river. Spring of my youth, being my joy, my feast days — all you, laughing rose, you’re like a garden, fragrant of pink flowers, nourishing my inspiration like fertile land. You’re my morning, my day, my night, my treasure. Sweetness and joy, the giver of solace from worldly adversity. Love is like a prophetic revelation. I’m in love and you’re the one, whose image lives within my heart. My Beloved is more precious than the beauty of Istanbul, Karaman glory, my endless possessions in Anatolia and Rumelia, precious stones of Badakhshan and monuments of Baghdad. Your hair is like snakes, your eyebrows are the arc, your eyes are the rebel storm. I’m sick of you. My eyes are full of tears, heart is full of pain and sadness. I’m drunk with your sweet love. in short, I’m Muhibbi.
О, ночь моя… моя тьма. О, мой день, мой свет! Возлюбленная, одной рукой дающая яд, а другой – избавление от него. Кому излить свою печаль? Ведь сама повелительница причинила мне эту боль.
О, моя роза, смеющееся лицо, моя госпожа… моя повелительница. О та, что превращает горечью разлуки день в ночь, а ночь в горе и печаль, наполняющую меня тоской. Я скучаю по аромату твоих волос, омытых лунным светом. Ты делаешь меня беспомощным и слабым. Ты мой мир, ты моя Хюррем… Суждено ли мне увидеть тебя ещё раз в этом мире? «Мне большего не надо, чем вновь предстать перед тобой», — сказала ты. Пусть будет мне свидетелем Господь, создавший небо и землю, я тоже кроме этого ничего не желаю. Если ты мне не веришь, послушай Мухибби:
«Влюбленные, стремимся мы весь мир обратить в прелестный розовый сад,
Желая лишь, чтоб трелья страсти любви нам соловей слал.
О, исцели мое сердце, дай испить пьянящего вина твоих губ,
Страдая, мы молим о лекарстве от печали в ночи разлук.
Эй, набожный ханжа, ты без усилия Рай не сможешь обрести,
Лишь возжелав Возлюбленную в саду среди цветов любви.
И сердце, как победоносный завоеватель, раскроет тайну страсти,
А сладость прикосновения к шелковому локону подарит радость.
Приходим мы на любовный базар, где служат товарами поцелуи,
Расплачиваются за них душа и сердце, и не торгуются.
Я сказал ей: «Эй, красавица, за что эта игра – пытка и мука?»
Она же ответила: «Возлюбленные плачут лишь из-за капризов,
Взор Мухибби не станет ласкать её щеку и нежный завиток,
Ибо ищет он не идеальный портрет, а живое Возлюбленной лицо.»
Душистый цветок, любовь моя. Хюррем, сияющая луна. Главное сокровище, смысл бытия. Ты поишь меня водами райской реки. Весна моей молодости, бытия моего радость, праздник дней моих — все ты, смеющаяся роза. Ты, словно сад, благоухающий розовыми цветами, питаешь вдохновением подобно плодородной земле. Ты мое утро, мой день, мой вечер, мое сокровище. Сладость и радость, дарующее успокоение от мирских невзгод. Любовь — словно пророческое откровение. Я влюблен, и ты та, чей образ живет в моем сердце. Моя возлюбленная стоит красот Стамбула, славы Карамана, моих бескрайних владений в Анатолии и Румелии, драгоценных камней Бадахшана и памятников Багдада. Твои волосы словно змеи, твои брови — дуги, твои глаза — мятежные грозы. Я болен тобой. Мои глаза полны слез, сердце — боли и тоски. Я пьян сладкой любовью. Одним словом, я — Мухибби.
Источник
Тайна луны
Для тех, кому интересны факты.
Учёные пришли к выводу, что Луна во многом похожа на живой организм. А своим существованием она поддерживает хрупкую гармонию природных условий на нашей планете, позволяющих человечеству выжить.
Луна вращается на орбите на расстоянии 385 000 километров от нашей планеты. Долететь от Земли до Луны можно всего за трое с половиной суток. Это самое близкое к нам небесное тело. Именно поэтому её гравитационное поле постоянно притягивает Землю. Притяжение Луны настолько сильное, что под его воздействием воды Мирового океана как бы выгибаются ей навстречу, на Земле возникают приливы и отливы. Когда Луна, двигаясь по своей орбите, приближается к нашей планете – наступает прилив, а когда отдаляется — наступает отлив. Из-за приливов и отливов между поверхностью Земли и водами Мирового океана возникает сила трения. Это приводит к тому, что скорость вращения нашей планеты вокруг своей оси, постоянно замедляется, а значит, земные сутки становятся длиннее. Плотность нашего спутника составляет 60% от плотности Земли. Данный факт вместе с различными исследованиями доказывает что Луна — это полый объект. Более того, несколько ученых отважились предположить, что вышеупомянутая полость является искусственной.
Руми (настоящее имя Джалаладдин Мухаммад) – литературный псевдоним величайшего иранского поэта. Родился он на севере Афганистана, в городе Балхе, 30 сентября 1207 г. Его псевдоним происходит от названия места, где Джалаладдин провёл большую часть своей жизни – Рум.
Отец будущего поэта Бахааддин Валад, принадлежал к избранному кругу знатоков мусульманского богословия, Корана и преданий о пророке Мухаммаде. Он был хорошим оратором и проповедником. Вместе с тем Бахааддин не скрывал своих симпатий к суфизму — мусульманскому мистицизму и разделял идеи Ахмада ал-Газали и Наджмаддина Кубра.
После смерти отца, Джалаладдин занял его пост в медресе. Затем Джалаладдин Мухаммад отправился в Сирию, где в Алеппо и Дамаске – центрах мусульманской учености и религиозного знания – он провел в общей сложности около семи лет. Последующие после возвращения в Конью пять лет (1240-1244) жизнь Джалаладдина текла ровно и спокойно. Всё изменила встреча с бродячим суфийским проповедником Шамсаддином Мухаммадом Табризи. Радость от общения с Шамсом раскрыла в будущем поэте дремавшие чувства и страсти, существование которых никто, включая и самого Джалаладдина и не предполагал. Он признал Шамса Табризи своим духовным наставником, стал его послушником и учеником: Шамс олицетворял для него целый мир.
Джалаладдин Руми скончался в Конье 17 декабря 1273 г. и был похоронен рядом со своим отцом в мавзолее, возведенном ещё при Алааддине Кайкубаде I.
Внезапно с неба на рассвете
Спустилась полная луна,
В меня, как в цель, устремлена…
Схватила, как добычу в сети,
Как ястреб птаху
понесла…
Мы оказались
выше мира
В объятьях синего эфира,
Куда луна меня внесла…
Сам на себя взглянул я вновь,
Но не увидел… ничего,
Плоть обратилась в существо
Души, неся в себе любовь.
О, чьей же милостью благой
Отплыл я в странствия душой,
Утратив прошлый облик свой,
И став… сияющей луной!
Я в новом странствовал миру
И теофаниею вечной
Был увлечён и бесконечной
Загадкой, тайной на пиру…
В моей луне все девять сфер
Прекрасным танцем потонули,
Все чувства вмиг мои… уснули,
Я растворился в Море Мер…
Безмерной каплей бытия…
И, пританцовывая, ум
Мой отступил от цепких дум,
И Разум взял меня, шутя…
И сам запел!
И Море… пеной
Покрылось радостно играя,
И пузырьков мильон рождая,
Уж наслаждалось переменой.
Из каждой капельки морской
Возникло нечто в пузырьках
Мне неизвестных – мир в мирах –
Салют из света… золотой.
А пузырьки, покрыты телом
Тончайшей пены, получали
Причастье Моря!
Излучали
Свеченье мысли…
за пределом…
Ума и чувств моих, увы…
В безмолвном танце синевы…
О, чьей же милостью благой
Отплыл я в странствия душой,
Утратив прошлый облик свой,
И став… сияющей луной!
Но каждый светоч тут же таял,
За караваном волн спеша
И умирая, чуть дыша,
Он искупления не чаял…
Не ждал спасения Его –
Шамсы Табризского, увы…
Безмолвный танец синевы
Не в силах видеть Существо…
Никто не в силах созерцать
Мою луну и сердца свет…
Постичь луны моей секрет
И бесконечным Морем стать…
Любовь — вот истинное Море,
А небеса — лишь пузырьки
На пене сладостной тоски,
Спешат растаять в лунном хоре…
О, чьей же милостью благой
Отплыл я в странствия душой,
Утратив прошлый облик свой,
И став… сияющей луной!
Я знаю, именно Любовь
Переворачивает круг
Времен земли, пойми же, друг,
Она — Единственная…
Вновь
Рождает тысячи миров,
И вне Её дыханья нет!
Она и Рай, и Ад, и Свет,
И тайна — караван даров.
Из недр земных растёт росток,
И снова жертвует собой,
Дабы насытить мир земной,
Рождая дух, даря исток!
Дух отдает себя дыханью,
Чей несравненный Аромат
Творит рождение стократ,
Плоды даруя Мирозданью!
Частичка каждая пьяна
Его волшебным
Совершенством,
Свершает бег,
ища блаженства,
Блаженством вечности полна…
Она поёт:
— Хвала Творцу!
И бесконечно повторяет
Растёт и снова умирает,
Даря себя, свой свет Творцу…
О, чьей же милостью благой
Отплыл я в странствия душой,
Утратив прошлый облик свой,
И став… сияющей луной!
Ты — драгоценный клад, но знаешь ли ты это…
Дороже Неба и Земли, бесценный клад!
Так не сбывай же за бесценок тайну света,
Ведь не навеки пред тобою… маскарад…
Книги ритмичных переложений по сюжетам Руми
http://online.pubhtml5.com/tqtb/rvzb
http://online.pubhtml5.com/tqtb/ivcx
На берег случайный, на берег морской
Являются волны – одна за одной,
И нет им конца, и усталости нет.
— Кто создал прибой? Расскажи мне, мой Свет!
— Ты знаешь ответ, но желаешь слова
Услышать мои? Значит, ты не права.
— Светлейший, но слово не выразит суть,
Поэтому к Свету иду. Не забудь,
Вопросы, иссякнув, рождаются вновь,
И не подымай лучезарную бровь,
И не отвечай на вопросы вопросом.
Скажи «Я не знаю», — оставь меня с носом.
Зачем ты смеёшься в серьёзный момент?
Наверное, ждёшь от меня комплимент?
— О, сколько эмоций! – мой Свет мне в ответ,
Сияя улыбками тысячей лет.
— Я знаю, приливная сила в Луне,
Но я говорю о прибое в Тебе!
Галактики кружатся неутомимо,
И Свет излучается неукоснимо,
Извечным прибоем рождая миры,
Что гаснут, дойдя до предельной поры.
Откуда же Сила Начала берётся?
А Свет мой опять без ответа смеётся…
На берег случайный, на берег земной
Являются волны – одна за одной,
И нет им конца, и усталости нет.
Мы вместе творим из любви нашей Свет!
И каждый наш вдох, и любое мгновенье
Рождают во многих мирах Вдохновенье!
Неверящим тайну сию не понять,
Они не умеют пока что сиять…
Источник
Ты свет сияющей луны
Поэтическая редакция Н. А. ПАВЛОВИЧ
Лучшее литературное наследие народов мира обладает непреходящей художественной ценностью и входит в нашу современность как вечно живой источник мыслей и чувств, обогащающий сокровищницу мировой культуры.
К такому литературному наследию наряду с другими бессмертными памятниками мировой литературы относится и японская антология VIII в. “Манъёсю”, хранящая в себе поэтическое богатство своего народа, не утратившее живого звучания по настоящее время.
“Манъёсю” — это первый письменный памятник японской поэзии, ценнейший памятник древней культуры, составляющий национальную гордость японского народа. Это огромный особый поэтический мир, отражающий думы и чаяния, чувства и мысли, жизненный опыт ряда поколений; это подлинная энциклопедия жизни, живая история поэтического стиля. Это богатейший мир своеобразных художественных образов, сложной и своеобразной поэтики.
Здесь собраны песни многих поколений, датированные IV–VIII вв., а также жемчужины народной поэзии, уходящие далеко за пределы феодальной эпохи.
Около 500 авторов представлены в этом редком собрании, где наряду с песнями древних правителей, известных поэтов помещены песни пограничных стражей, рыбаков, землепашцев и других простых людей Японии. 4516 песен содержится в 20 книгах этого памятника, разнообразных по жанру, стилю и содержанию.
Храня в себе блестящую поэзию раннего средневековья — произведения лучших поэтов Хитомаро, Акахито, Окура, Табито, Якамоти и вместе с тем народные песни, предания, легенды и др., — памятник заслуженно считается сокровищницей японской литературы. Он является неиссякаемым источником, к которому обращалась на пути своего развития вся последующая японская литература.
Большая ценность этого памятника и в том, что содержание его не ограничено “специальной поэтической темой”, как в дальнейшей классической японской поэзии; содержанием здесь служит сама жизнь во всем ее многообразии. Здесь одинаково воспеваются красоты природы и детали быта, старинные обычаи и обряды, исторические события и картины труда. Исключительное богатство образов и тематики особо повышает значение этой поэзии, а также даст важный материал для изучения древней культуры этого периода.
Художественные средства и приемы свидетельствуют о высоком поэтическом мастерстве, достигнутом в эпоху Нара (VIII в.).
Творческое освоение опыта корейской и китайской поэзии, философии, культуры лишь помогло расцвету глубоко самобытного искусства поэзии.
Наличие фольклорного материала составляет характерное отличие “Манъёсю” от всех позднейших японских антологий и придает ей особое историко-литературное значение, так как позволяет видеть пути, по которым шло становление литературной поэзии, выросшей на почве устного народного творчества.
То обстоятельство, что поэтические произведения антологии, подписанные порой именами императоров и других лиц, являются иногда просто записью народных песен, и то, что высокая поэтическая культура некоторых анонимных песен позволяет предполагать, что среди них есть песни знаменитых поэтов того времени, подпись которых, по тем или иным причинам, не сохранилась, — все это свидетельствует о том, что объем фольклорного материала выходит здесь за рамки анонимной поэзии, а произведений известных поэтов больше, чем принято считать.
Кроме того, фольклорный материал памятника позволяет видеть почти все жанрово-тематические разновидности народной песни, о которых известно в истории мирового фольклора, и уточнить особенности, присущие японской народной песне и обусловленные конкретными историческими условиями. А наличие наряду с этим лучших произведений поэтов того времени помогает видеть, как рожденная в труде песня передает богатство своего поэтического опыта литературной поэзии, создающейся на базе устного народного творчества.
На русском языке до сих пор были опубликованы лишь немногочисленные переводы с японского отдельных произведений из этого памятника в сборнике “Японская поэзия”, изданном в 1954 г. и вышедшем вторым дополненным изданием в 1956 г.; в дореволюционное время были изданы отдельные песни, но почти все в переводе с западноевропейских языков.
В настоящем издании представлен впервые полный перевод памятника с японского языка, снабженный комментариями и приложениями.
Издание ставит целью ввести в широкий научный и культурный обиход весь богатейший материал этого редкого собрания, с тем чтобы помочь глубже понять особенности некоторых сторон японской действительности и, в первую очередь, литературного и культурного развития современной Японии.
Для перевода текста памятника использовано главным образом комментированное издание “Манъёсю — сосяку”, в подготовке которого принимали участие крупнейшие современные японские филологи — исследователи “Манъёсю”.
Однако наряду с этим в каждом отдельном случае были привлечены и другие комментированные издания, список которых дан в приложении.
В процессе работы над переводом мы выбирали всегда то, что ближе всего соответствовало реальному содержанию песни и той конкретно-исторической обстановке, в которой создавалась песня, ища подтверждения этому как в других сходных песнях антологии, так и во всем содержании и общей системе художественных образов, представленных в антологии в целом.
Основная задача комментария состояла в том, чтобы прежде всего раскрыть реальное содержание песни путем разъяснения условий, при каких создавалась песня, и объяснения реалий, лежащих иногда за пределами поэтического текста.
Там, где это возможно и необходимо, дается также разъяснение общего и частного значения некоторых художественных образов и их связи с народными истоками и последующей классической японской поэзией Х-XIII вв. Однако ввиду грандиозности поэтического текста пришлось многое обобщить и перенести во вводную часть издания.
В комментариях и введении мы стремились также к уяснению национального своеобразия представленной здесь поэзии, т. е., другими словами, к уяснению своеобразия того вклада, который вносит японская поэзия этой эпохи в историю мировой поэзии и культуры.
Главными принципами перевода песен были точная (в адекватном, реальном, художественном смысле) передача поэтических образов, стремление по возможности не выходить за рамки художественной картины японского текста и придерживаться точной передачи его поэтического содержания.
Только в необходимых случаях, когда текст вызывает у японского читателя дополнительное художественное восприятие, подсказанное привычной ассоциацией или поэтической традицией, лежащей вне текста, т. е. когда требовалось раскрытие внутреннего пли ассоциативного образа, переводчик позволял себе выражать это словесно, чтобы передать советскому читателю полностью художественно-эстетическое содержание песни и впечатление от нее во всем его объеме.
Часто это вызывалось внутренней игрой слов, дающей дополнительные образы и смысл, без раскрытия которых песня будет либо художественно обедненной, либо малопонятной. Например:
Зовут сосну “мацу”. “Мацу” значит “ждать”. Ждать придется долго мне. По небу плывущее Солнце клонится к концу, Белотканые мои Рукава Влажны от слез.
В тех же случаях, когда дополнительные слова требовались из соображения ритма, они добавлялись из арсенала общей системы художественных образов, встречающихся в “Манъёсю”.
То, что одни переводы имеют рифму, а другие — нет, третьи имеют скользящую рифму (чаще всего переводы нагаута), а пятистишия танка переданы в разных случаях разными размерами, вызвано следующими соображениями: в японской поэзии отсутствует рифма как поэтический прием, но в силу силлабического характера стихосложения и свойств самого языка в стихах-песнях встречаются и обычные, и анафорические, и внутренние, и внешние скользящие (т. е. несимметричные) рифмы и ассонансы.
Источник