Вселенная расширяется каждая частичка удаляется от другой

Расширение Вселенной

Рецензия, полученная от неизвестного, утверждающего, что хорошо меня знает.

«Вселенная расширяется – каждая частичка
удаляется от другой, швыряя нас в темное
и полное одиночества пространство, отрывая
нас: ребенка от матери, друга – от друга,
направляя каждого по собственной тропе
к единственной цели – смерти в одиночестве.
Любовь – противовес этому ужасу,
любовь – акт единения и сохранения»

— Дэниел Киз, «Цветы для Элджернона»

«Сам себе удивляюсь!»
— Петр Скорук

Его однажды спросили – «Когда вас начнут изучать в школах?» И он ответил – «Хочу, чтоб никогда не изучали. Как начнут изучать в школах, так перестанут читать» А его читают. Он читаемый писатель. И может этим серьезно гордиться.
Представьте вышивку с обратной стороны, где лицевой узор выглядит серией цветных узелков. Вот такие узелки я и нахожу в его книгах и даже записываю, подчеркиваю текст. Чтобы хоть они сохранились.

«РАСШИРЕНИЕ ВСЕЛЕННОЙ» Именно так я назвал бы эту книгу. В ней – осмысление реальности, которая включает не только быт, но и бытие. Она о любви, о единении душ и тел. Она охватывает едва ли не все сферы жизни — от жизни до смерти, от чистого знания до грязной политики, от желудка до Бога. Она – вселенский атомный сад.
Это удивительный всплеск эмоций и разума, оставляющий настолько стойкое послевкусие у прочитавших, что, бывает, в первое время после прочтения даже не хочется думать о чем-то более важном, чем человеческая природа бытия.

Мы с автором знакомы не один десяток лет. Но каждый раз он появляется неожиданно. Шумно проходит в комнату моей головы, забивает гвоздь, вешает на него потрепанную куртку, падает в кресло, вытягивает ноги и начинает говорить. Будто мы с ним не виделись не один десяток лет.

Он не рассказывает, не удивляет, не самовыражается, не кокетничает, не гарцует, не красуется, Он – именно такой, каким вырос, воспитался, вытерся о стены, углы, вехи.

Он – философ, а философы на пустом месте не растут. Он — путник, бредущий по жизни без четкой и ясной цели. Он родом, как и все, из детства дощатых сараев, чердаков коммунальных дворов. Из юности школьных коридоров и сырых серых «хрущоб». Из споров и песен на прокуренных кухнях. Из молодости несбывшихся надежд, из последнего «обманутого поколения» умершего монстра по имени «коммунизм». Из тревожных снов о старом занесенном снегом дворе, о лицах любимых и навсегда оставленных людей.

…Я личную пишу реальность. И плевать,
коль ошибусь! Считайте, что нарочно.
Вселенную заманчивее создавать
свою, а не у скважины чужой замочной.

Его стихам веришь сразу и безоговорочно. Он ломает обыденное осознание, словно хлеб, и половину протягивает тебе. И слова его — ирония, печаль и боль, улыбка, гнев и страдание, насмешка, мычание, стон, иногда сдерживаемый матерок. Всякое проявление человеческого чувства. И, конечно же, вымысел, ибо он помнит бессмертно верный совет Ф. М. Достоевского – «Добавить немного лжи. ради правдоподобия» Ведь когда человек талантлив, невозможно отличить, где он живёт, а где придуривается.

Он сознает и обострённо ощущает частый неуют и трагизм реальности, и, не скрывая этого горького знания, утверждает тем самым необходимость и мудрость принятия жизни. И я уверен, именно из таких поэтов состоит жизнь поэзии.

Он – волшебник. А у волшебников и поэтов всегда есть ответ, на который пока нет вопроса. Выходит, что никогда не поздно его задать.

…Вот-вот в бегах, по безмятежности тоскуя,
доплачу, докричу, досочиняю, догорю,
но вы, кто заглянули в душу мне пустую,
чем завтра душу смирите свою?!

У него есть место – для штилей высокого и разговорного, для архаики и для сленга. Его речь, не искажена ученическим старанием соблюсти нормы, Он — поэт прямого действия, многие его стихи сюжетны, повествовательны, декларативно ироничны. Самоирония, да что там – прямая насмешка над собой, — постоянно проскальзывает в его стихах, однако это тот самый случай, когда самоуничижение паче гордости. И, если вам дано, сами и разбирайтесь, кто и что он есть. Высокомерен? Можно и так определять. Но я вижу в этом ДОВЕРИЕ. К вам.

…все так же хочется стихом еще звенеть,
из всех шутов-кривляк быть самым мудрым,
не в золотых цепях и лживой сладкой пудре
швырять алмазы слов и не копить на осень медь.
И знать под вечным желтым лепестком Луны,
что в ноябре «Прощай!» звучит, как — «До весны!»

И при этом ему удается избежать пророческого, но скучно-классического судилища над собой, ему посчастливилось изобразить жизнь как полотно ярких мгновений, каждое из которых — светлое или больное – ценно до бесконечности, потому что именно из таких мгновений и состоит жизнь не только человека, но и Вселенной. Мы все – одно целое.

Он пишет философские трактаты, ужатые до формы стихотворения, — шлейф собственной жизни. И в этих стихах неск;занного гораздо больше, чем выявленного. Они часто состоят из параллелей и подмигиваний, из намёков и кивков. У его стихов нет адресата, они напрягают и даже иногда пугают, словно подсматриваешь то, что тебе не просто запрещено, а опасно видеть. Они, за редким исключением, легко прочитываются, пробегаются скользящим взглядом. Но после прочтения, вдруг осознаёшь, — тебя зацепило, а чем – не можешь сам себе объяснить! Надо вернуться к тексту, упрекнув себя за лёгкость и торопливость. И это возвращение побуждает тебя читать книгу дальше…

Повернуть, изменится не поздно, но скользко.
Нелегко. Так бывает с тобою всегда,
когда воздух внезапно кончается в легких,
в Универсуме солнце, в последнем стакане вода.

Бронзовеет листва. Снег становится жижей.
Память звонче, и – новая вера в твоей пустоте.
Только счастье внутри не становится бывшим,
остается твоим в темноте, в суете, на кресте.

Никогда не знаешь, куда вывернет его поэтическая мысль. Вот он только загрустил, заставляя и вас грустить вместе с ним, а уже иронически улыбается, одаривая вас вашим же вздохом облегчения. А может наоборот — вроде бы дурачится и веселится, а за всем этим весельем вдруг открывается такая печаль. Даже шутки и анекдоты часто имеют горьковатый привкус. Словно исповедь, полная веселого отчаяния. Смесь оптимизма и смеха, — антиоксидантов, противодействующих слезам. Непрерывный живой разговор с читателем.

…тому, кто сам собой уже по горло сыт,
кто ночью в потолок уставившись, лежит…
кого уж д;смерти достала жизнь такая,
всем брошенным и одиноким я желаю
от сердца и души влюбленной и не всуе, —
пусть для начала гла-мур-мурный кот
с чеширскою улыбкой к вам придет
и насмерть зацелует!

Выплакать, выкричать, высмеять, выбормотать, вымолить боль и страдание – смысл этой поэзии, поэзии, лечащей душу. Ведь так хочется священнодействия посреди бубонной чумы.
Именно потому «Познавая себя» требует глубокого проживания, сопереживания, осознания всего подсмотренного-подслушанного. Расширения себя.

…Где облаков флотилии и небо бирюзовое,
а счастья нимб тебе — лишь стертою подковою,
и Вечность познаешь ты мерою кондовою
седин.
Где песни и мечты, захлестывая, катятся,
а ты, а ты… За эту сдвинутую матрицу,
за вывихнутый мир лишь ты расплатишься
один.

Да, поэзия исповедальна, но автор рассказывает не только о грехе, но о чуде, о невыносимости жить с этим знанием, о необратимой, но справедливой жестокости такой жизни. Он верит в свои стихи настолько, что, иногда, кажется, — они висят в пространстве, игнорируя гравитацию всякой логики.
Одиночество не крест, одиночество — божья милость. А жизнь прекрасна и мучительна. Её ни приукрасить, ни очернить. Она такая, какая есть, говоря словами, — одна звезда заветная, а другой нет, и не будет никогда.

…Закрома у судьбы: неизвестность, скандалы, интриги.
Я того и боюсь, что открою неведомо что.
К сожаленью, мой Бог, лёгкий трёп превратился в вериги,
и грозит непременно расплющить мне пальцы! Зато

я ослаблю на чуть напряженье пространства,
на крыл; твоей мельницы капнув немного воды.
Шутка эта — о нас без особых прикрас и жеманства.
Посмеяться. И верить, что жизнь — не беда. Полбеды.

А еще он придумал не бояться смерти, он решил, что его тело несущественно, потому все истории рассказываются от лица души, которой ничего не страшно: всё уже произошло. И разговор с бытом и бытием неожиданно перетекает в другой, более важный и единственный разговор с Вечностью.

…про ощущенье неизбежности исхода
не скажешь, о соблазне, перерезав нить,
как самую последнюю великую свободу,
беспомощность и слабость духа пережить.

Мир умирает каждое мгновение. Мы сами умираем каждую минуту, похожие на яблоню, с которой с одинаковой периодичностью один за другим облетают листья. И так страшно от такой монотонности, что хочется сорвать их все разом, вместе с ветками. Но что-то удерживает и, запрятав этот апокалипсис поглубже, ты сидишь и читаешь:

…Когда хандрою заняты душа и голова,
и холодна лежанка хмурого рассвета,
когда у всех молитв уже исчерпаны слова,
не дрейфь! Жизнь — самоцель!
И предвкушение весны и лета.

… Ведь должен быть какой-то противовес наблюдаемому? Да, вот эти стихи, вот это расширение вселенной Петра Скорука.

Строка мне уставшая скажет — Пора!
что сердце по-прежнему слева,
как мир моя истина, в общем, стара,
плати по счётам без сомненья и гнева.

Стартую из детства, из юной весны,
и птицы берут меня в стаю,
легки и тревожны уже мои сны.
Стартую? Уже завершаю? Лечу? Улетаю?

Отчего — чувство тревоги, отчего — царапающая боль и беспокойная мысль проникают в наше сознание? Думается, от того, что автор постоянно слышит гул времени, наполненный тоской и болью.

…вкратце, про жизнь субъективно и скупо.
Тяжел и не тонок, покуда, наш временный купол.
Но треснул! И надо поближе к той трещине встать,
как Вечность вздыхает чтоб вдруг услыхать.

Еще — неускользающая тема ностальгии, болевая тема, привлекающая отсутствием всякого лукавства – нынче принято ностальгии стесняться, натужно утверждать, что её не испытывают, — но это же не отменяет любви и боли.

Алконостом седым под забором квохчу эпилоги,
— Ну, подумаешь, Вечность! Ну, не задалась. Не жалей!
И мой поезд уходит, последним вагоном виляя. Чертоги
закрывает вокзал ближе к ночи, как старый музей.
У меня в подреберье есть город. Он мой и ничей.

Стихи, как музыка, выше жизни. Хорошее стихотворение и пусть незамысловатая мелодия меняют человека, что-то перенастраивают в нём. Это книга – перенастройка, перезагрузка. И благодарность. И не важно, кого благодарит автор. Важно, что — стихами.

За то, что даль моя еще светла,
и этот свет еще подобен янтарю,
за то, что вера нас не развела,
благодарю Тебя, благодарю.

За то, что в немоте я не сомлел
на торге жизни подло-озорном,
еще благодарю Тебя за хлеб
насущный, песни и вино.

За дождь, за лужи в волдырях,
за рубль водиле-лихачу,
еще спасибо, Господи, что я
дышать ее дыханием хочу.

За то Тебя благодарю теперь,
что не продался за алтын,
за то, что я уже не зверь,
каким меня задумал Ты.

P.S. Всеохватность ощущения бытия или же автор попросту распыляется? Детская жажда высказаться обо всем или стремление творца преломить все сквозь собственную душу? Решать читателю. Скорук расширяет Вселенную, взращивая атомный молекулярный сад, о котором можно говорить и спорить, хвалить или ругать, но в котором неизменно интересно бродить — хоть наугад, блуждая по зарослям, хоть по проложенным дорожкам.

Патрик С. Квикхенд

КРАТКАЯ ГЕНЕАЛОГИЯ КВИКХЕНДА
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
(из вселенской паутины)

Патрик Стоун Квикхенд, (в некоторых древних и мертвых языках — cloiche, lapis, harri, Селерmanibus, Снаббханден, Сканлон Скот, tono Пек,watu, таш, okuta, bato, и т.д.), он же Примат, он же Румата Барбаroskо, он же Иероним Босхус фон Мюнхгаузен, он же Эзоп Эпикурович Соломон, он же Барух Бенедиктович Спинозер, он же Козьма Пруткович Ницше, он же Кун Цю, он же Богъ Виннtownович Могиллан, он же Педро Хокку Самурайский, он же Елисей Коллизиум БОдлер, он же Кифа Ленноардо, он же Змей Могорыныч, он же Карлос Бураtinо, он же Айвен Robinsоn, он же dum’Аrtagnan, он же Брехман Патамушта, он же д-р Джекил и м-р Хайд, он же Черный Квадрат, он же Омелько Пугач, он же Коньтавр Пегасус Поэзавр, он же Иной.
А также — старуха Шапокляк, Таисия Сенековна Афинская, Ксантиппа Клеопатровна Сократ, Одарка Оберемок-Задуйвитер, девушка из Нагасаки — и еще больше девятисот имен, фамилий, псевдонимов, и прозвищ.
Создан Вечностью и Хаосом. Зачат в понедельник первой декады гекатомбеона года металлического Тигра 2070-го до нашей эры, где-то на краю Туманности Андромеды. Изначально пришел сюда в ипостаси юнги «Летучего голландца».
Душа Патрика Стоуна Квикхенда претерпела тысячи реинкарнаций и воплощений не только в телах множества людей и персонажей, известных всему прогрессивному человечеству, но и в животных, растениях, камнях и даже грибах.
Принес, открыл, написал, изобрел, придумал, подарил великое множество стихов, романов, картин, философских трактатов, эзотерических практик, музыкальных произведений, машин, механизмов и совершил выдающиеся открытия, подвиги, приписываемые другим талантливым

Источник

Вселенная расширяется – каждая частичка удаляется от другой, швыряя нас в темное и полное одиночества пространство, отрывая нас: ребенка от матери, друга – от друга, направляя каждого по собственной тропе к единственной цели – смерти в одиночестве.
Любовь – противовес этому ужасу, любовь – акт единения и сохранения. Как люди во время шторма держатся за руки, чтобы их не оторвало друг от друга и не смыло в море, так и соединение наших тел стало звеном в цепи, удерживающей нас от движения в пустоту.

Вселенная расширяется каждая частичка удаляется от другой

Расширение Вселенной

— Цветы для Элджернона (Дэниел Киз), 62 цитаты

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ