Вся правая сторона необъятного небосклона была освещена заходящим солнцем
Три встречи. И. С. Тургенев
Иллюстрация Д. Н. Кардовского к рассказу И. С. Тургенева «Три встречи», 1909
Содержание
Passa quecolli e vieni allegramente; Non ti curar di tanta compagnia — Vieni, pensando a me segretamente — Chio taccompagni per tutta la via [*] .
Никуда я, бывало, не ездил так часто на охоту в течение лета, как в село Глинное, лежащее в двадцати верстах от моей деревни. Около этого села находятся самые, может быть, лучшие места для дичи в целом нашем уезде. Выходив все окрестные кусты и поля, я непременно к концу дня заворачивал в соседнее, почти единственное в околотке болото и уже оттуда возвращался к радушному моему хозяину, минскому старосте, у которого я постоянно останавливался. От болота до Глинного не более двух верст; дорога идет всё лощиной, и только на половине пути приходится перебраться через небольшой холм. На вершине этого холма лежит усадьба, состоящая из одного необитаемого господского домика и сада. Мне почти всегда случалось проходить мимо нее в самый разгар вечерней зари, и, помнится, всякий раз этот дом, со своими наглухо заколоченными окнами, представлялся мне слепым стариком, вышедшим погреться на солнце. Сидит он, сердечный, близ дороги; солнечный блеск давно сменился для него вечной мглою; но он чувствует его по крайней мере на приподнятом и вытянутом лице, на согретых щеках. Казалось, давно никто не жил в самом доме; но в крошечном флигельке, на дворе, помещался дряхлый вольноотпущенный человек, высокий, сутуловатый и седой, с выразительными и неподвижными чертами лица. Он, бывало, всё посиживал на лавочке под единственным окошком флигеля, с горестной задумчивостью поглядывая вдаль, а увидав меня, приподнимался немного и кланялся с той медлительной важностью, которой отличаются старые дворовые, принадлежащие к поколению не отцов наших, а дедов. Я заговаривал с ним, но он не был словоохотлив: я только узнал от него, что усадьба, в которой он жил, принадлежала внучке его старого барина, вдове, у которой была младшая сестра; что обе они живут в городах да за морем, а домой и не показываются; что ему самому поскорей хочется дожить свой век, потому что «жуешь, жуешь хлеб, инда и тоска возьмет: так давно жуешь». Старика этого звали Лукьянычем.
Однажды я как-то долго замешкался в поле; дичи попалось порядочно, да и день вышел такой для охоты хороший — с самого утра тихий, серый, словно весь проникнутый вечером. Я забрел далеко, и уже не только совершенно стемнело, но луна взошла, а ночь, как говорится, давно стала на небе, когда я достиг знакомой усадьбы. Мне пришлось идти вдоль сада. Кругом была такая тишина.
Я перешел через широкую дорогу, осторожно пробрался сквозь запыленную крапиву и прислонился к низкому плетню. Неподвижно лежал передо мною небольшой сад, весь озаренный и как бы успокоенный серебристыми лучами луны, — весь благовонный и влажный; разбитый по-старинному, он состоял из одной продолговатой поляны. Прямые дорожки сходились на самой ее середине в круглую клумбу, густо заросшую астрами; высокие липы окружали ее ровной каймой. В одном только месте прерывалась эта кайма сажени на две, и сквозь отверстие виднелась часть низенького дома с двумя, к удивлению моему, освещенными окнами. Молодые яблони кое-где возвышались над поляной; сквозь их жидкие ветви кротко синело ночное небо, лился дремотный свет луны; перед каждой яблоней лежала на белеющей траве ее слабая пестрая тень. С одной стороны сада липы смутно зеленели, облитые неподвижным, бледно-ярким светом; с другой — они стояли все черные и непрозрачные; странный, сдержанный шорох возникал по временам в их сплошной листве; они как будто звали на пропадавшие под ними дорожки, как будто манили под свою глухую сень. Всё небо было испещрено звездами; таинственно струилось с вышины их голубое, мягкое мерцанье; они, казалось, с тихим вниманьем глядели на далекую землю. Малые, тонкие облака, изредка налетая на луну, превращали на мгновение ее спокойное сияние в неясный, но светлый туман. Всё дремало. Воздух, весь теплый, весь пахучий, даже не колыхался; он только изредка дрожал, как дрожит вода, возмущенная падением ветки. Какая-то жажда чувствовалась в нем, какое-то мление. Я нагнулся через плетень: передо мной красный полевой мак поднимал из заглохшей травы свой прямой стебелек; большая круглая капля ночной росы блестела темным блеском на дне раскрытого цветка. Всё дремало, всё нежилось вокруг; всё как будто глядело вверх, вытянувшись, не шевелясь и выжидая. Чего ждала эта теплая, эта не заснувшая ночь?
Звука ждала она; живого голоса ждала эта чуткая тишина — но всё молчало. Соловьи давно перестали петь. а внезапное гудение мимолетного жука, легкое чмоканье мелкой рыбы в сажалке за липами на конце сада, сонливый свист встрепенувшейся птички, далекий крик в поле, — до того далекий, что ухо не могло различить, человек ли то прокричал, или зверь, или птица, — короткий, быстрый топот по дороге — все эти слабые звуки, эти шелесты только усугубляли тишину. Сердце во мне томилось неизъяснимым чувством, похожим не то на ожиданье, не то на воспоминание счастия; я не смел шевельнуться, я стоял неподвижно пред этим неподвижным садом, облитым и лунным светом и росой, и, не знаю сам почему, неотступно глядел на те два окна, тускло красневшие в мягкой полутени, как вдруг раздался в доме аккорд, — раздался и прокатился волною. Раздражительно звонкий воздух отгрянул эхом. я невольно вздрогнул.
Вслед за аккордом раздался женский голос. Я жадно стал вслушиваться — и. могу ли выразить мое изумление. два года тому назад, в Италии, в Сорренто, слышал я ту же самую песню, тот же самый голос. Да, да.
Vieni, pensando a me segretamente.
Это они, я узнал их, это те звуки. Вот как это было. Я возвращался домой после долгой прогулки на берегу моря. Я быстро шел по улице; уже давно настала ночь, — великолепная ночь, южная, не тихая и грустно задумчивая, как у нас, нет! вся светлая, роскошная и прекрасная, как счастливая женщина в цвете лет; луна светила невероятно ярко; большие лучистые звезды так и шевелились на темно-синем небе; резко отделялись черные тени от освещенной до желтизны земли. С обеих сторон улицы тянулись каменные ограды садов; апельсинные деревья поднимали над ними свои кривые ветки, золотые шары тяжелых плодов то чуть виднелись, спрятанные между перепутанными листьями, то ярко рдели, пышно выставившись на луну. На многих деревьях нежно белели цветы; воздух весь был напоен благовонием томительно сильным, острым и почти тяжелым, хотя невыразимо сладким. Я шел и, признаться, успев уже привыкнуть ко всем этим чудесам, думал только о том, как бы поскорей добраться до моей гостиницы, как вдруг из одного небольшого павильона, надстроенного над самой стеной ограды, вдоль которой я спешил, раздался женский голос. Он пел какую-то песню, мне незнакомую, и в звуках его было что-то до того призывное, он до того казался сам проникнут страстным и радостным ожиданьем, выраженным словами песни, что я тотчас невольно остановился и поднял голову. В павильоне было два окна; но в обоих жалузи были спущены, и сквозь узкие их трещинки едва струился матовый свет. Повторив два раза — vieni, vieni, голос замер; послышался легкий звон струн, как бы от гитары, упавшей на ковер, платье зашелестело, пол слегка скрипнул. Полоски света в одном окне исчезли. кто-то изнутри подошел и прислонился к нему. Я сделал два шага назад. Вдруг жалузи стукнуло и распахнулось; стройная женщина, вся в белом, быстро выставила из окна свою прелестную голову и, протянув ко мне руки, проговорила: «Sei tu?» [1] Я потерялся, не знал, что сказать, но в то же мгновение незнакомка с легким криком откинулась назад, жалузи захлопнулось, и огонь в павильоне еще более померк, как будто вынесенный в другую комнату. Я остался неподвижен и долго не мог опомниться. Лицо женщины, так внезапно появившейся передо мною, было поразительно прекрасно. Оно слишком быстро мелькнуло перед моими глазами для того, чтобы я мог тотчас же запомнить каждую отдельную черту; но общее впечатление было несказанно сильно и глубоко. Я тогда же почувствовал, что этого лица я ввек не забуду. Месяц ударял прямо в стену павильона, в то окно, откуда она мне показалась, и, боже мой! как великолепно блеснули в его сиянии ее большие, темные глаза! какой тяжелой волной упали ее полураспущенные черные волосы на приподнятое круглое плечо! Сколько было стыдливой неги в мягком склонении ее стана, сколько ласки в ее голосе, когда она окликнула меня — в этом торопливом, но всё еще звонком шёпоте! Простояв довольно долго на одном и том же месте, я, наконец, отошел немного в сторону, в тень противоположной ограды, и стал оттуда с каким-то глупым недоумением и ожиданием поглядывать на павильон. Я слушал. слушал с напряженным вниманием. Мне то будто чудилось чье-то тихое дыхание за потемневшим окном, то слышался какой-то шорох и тихий смех. Наконец, раздались в отдалении шаги. они приблизились; мужчина такого же почти роста, как я, показался на конце улицы, быстро подошел к калитке подле самого павильона, которой я прежде не заметил, стукнул, не оглядываясь, два раза железным ее кольцом, подождал, стукнул опять и запел вполголоса: «Ecco ridente. » [2] Калитка отворилась. он без шуму скользнул в нее. Я встрепенулся, покачал головой, расставил руки и, сурово надвинув шляпу на брови, с неудовольствием отправился домой. На другой день я совершенно напрасно и в самый жар проходил часа два по улице мимо павильона и в тот же вечер уехал из Сорренто, не посетив даже Тассова дома.
Пусть же теперь вообразят читатели то изумление, которое внезапно овладело мной, когда я в степи, в одной из самых глухих сторон России, услыхал тот же самый голос, ту же песню. Как и тогда, теперь была ночь; как и тогда, голос раздался вдруг из освещенной незнакомой комнатки; как и тогда, я был один. Сердце во мне сильно билось. «Не сон ли это?» — думал я. И вот раздалось снова последнее: Vieni. Неужели растворится окно? неужели в нем покажется женщина? Окно растворилось. В окне показалась женщина. Я ее тотчас узнал, хотя между нами было шагов пятьдесят расстояния, хотя легкое облачко заволакивало луну. Это была она, моя соррентская незнакомка. Но она не протянула вперед, по-прежнему, свои обнаженные руки: она тихо их скрестила и, опершись ими на окно, стала молча и неподвижно глядеть куда-то в сад. Да, это была она, это были ее незабвенные черты, ее глаза, которым я не видал подобных. Широкое белое платье облекало и теперь ее члены. Она казалась несколько полнее, чем в Сорренто. Всё в ней дышало уверенностью и отдыхом любви, торжеством красоты, успокоенной счастием. Она долго не шевелилась, потом оглянулась назад, в комнату, и, внезапно выпрямившись, три раза громким и звенящим голосом воскликнула: «Addio!» [3] Далеко, далеко разнеслись прекрасные звуки, и долго дрожали они, слабея и замирая над липами сада, и в поле за мною, и повсюду. Всё вокруг меня на несколько мгновений наполнилось голосом этой женщины, всё звенело ей в ответ, — звенело ею. Она закрыла окно, и через несколько мгновений огонь погас в доме.
Как только я пришел в себя, — а это, признаюсь, случилось не скоро, — я тотчас отправился вдоль сада к усадьбе, подошел к запертым воротам и посмотрел через забор. На дворе не замечалось ничего необыкновенного; в одном углу, под навесом, стояла коляска. Передняя ее половина, вся забрызганная сухой грязью, резко белела при луне. Ставни в доме были закрыты по-прежнему. Я забыл сказать, что я перед тем днем около недели не заезжал в Глинное. Более получаса расхаживал я в недоумении перед забором, так что обратил на себя, наконец, внимание старой дворовой собаки, которая, однако, не стала на меня лаять, а только необыкновенно иронически посмотрела на меня из подворотни своими прищуренными и подслеповатыми глазками. Я понял ее намек и удалился. Но не успел я отойти полверсты, как вдруг услышал за собою конский топот. Через несколько мгновений всадник, на вороной лошади, крупной рысью промчался мимо и, быстро повернувшись ко мне лицом, причем я только мог заметить орлиный нос и прекрасные усы под надвинутой фуражкой, съехал с дороги направо и тотчас же исчез за лесом. «Так вот он», — подумал я, и сердце во мне как-то странно шевельнулось. Мне показалось, что я узнал его; его фигура действительно напоминала фигуру мужчины, вошедшего при мне в калитку сада в Сорренто. Через полчаса я уже был в Глинном, у моего хозяина, разбудил его и тотчас же начал его расспрашивать о том, кто такой приехал в соседнюю усадьбу. Он мне с усилием отвечал, что приехали помещицы.
— Да какие помещицы? — возразил я с нетерпением.
— Известно какие — барыни, — отвечал он очень вяло.
Источник
Geum.ru
Содержание
Комплексные диктанты на все правила орфографии Самбур Владлен, ЭЭ-60 Талдыкин Алексей, ЭЭ-75 Александрова Александра, ИЭ-21 Долженкова Нина, ЭЭ-57
Подобный материал:
Темы: Рассказываю о происхождении термина «наречие» идругих наречий, 141.81kb.
Темы: Орфография. Мягкий знак на конце слов после шипящих. Правописание глаголов. Правописание, 29.97kb.
«Жизненный и творческий путь А. Чехова», 8.86kb.
Анализ рыночных возможностей услуги, 15.34kb.
Совершенствование производственной деятельности предприятия на логистической основе, 130.65kb.
Содержание программы: I. Орфография. Употребление прописных букв. Правописание сложных, 75.46kb.
Какова судьба русской орфографии в 21 веке?, 15.44kb.
Лекция. Правописание не с разными частями речи, 59.35kb.
Тема: Написание слов с буквосочетаниями жи-ши, ча-ща, чу-щу, 54.3kb.
Календарно-тематическое планирование учебного материала (экстернатная форма обучения), 42.48kb.
Комплексные диктанты на все правила орфографии
(по мотивам диктантов Д.Э. Розенталя)
Длинной полосой тянется с запада на восток темная грозовая туча. По небу медленно продвигаются насупившиеся облака. Что-то грохочет в дали, неясной и туманной, и гряда свинцово-темных туч движется с юго-восточной стороны. На северо-востоке возвышаются каменные глыбы, а за ними маячат чёрные хребты гор, покрытые шапками снега. Гроза принесет с верховьев реки следы пребывания человека: рваные сети, сломанные поплавки, искорежённые деревянные весла и другие немудреные принадлежности рыбачьего обихода. Ветер повсюду разносит запах прелых листьев и сырой земли. Насколько хватает глаза, стелется бескрайняя равнина и, простираясь до самого горизонта, лежит свободно, просторно, открытая настежь ветрам и грозе.
Гроза застала врасплох рыбаков и охотников, присевших отдохнуть у поваленного дуба. Не на расстеленной тканой скатерти, а на шелковистом мху, чуть-чуть высеребренном тонкой паутиной, разложили они дорожные яства. Поджаренное мясо, масленые гренки чёрного хлеба, сгущённое молоко, печёный картофель, пол-литра вина в прозрачной пластмассовой бутылке – всё оказалось залитым потоками воды, неожиданно хлынувшими с неба.
Холодный дождь, мелкий, как пыль, неутомимо сеет свои струи на крыши домов близлежащего городка, на потрепанные зонтики горожан и, пузырясь и отскакивая, на вымощенную булыжниками мостовую. Он льет беспрестанно, словно пытаясь затопить весь городок.
Но этот яростный ливень сначала приостановил, а затем и вовсе прекратил свою трескотню. Стихии больше не спорят, не ссорятся, не борются. Полчища туч уносятся куда-то вдаль, открывая темно-синий, почти чёрный, небосвод, усыпанный ярко мерцающими звездами.
Появившийся вчера вечером в нашем доме породистый щенок кавказской овчарки голубовато-серого цвета прежде всего осмотрелся и, преданно глядя мне в глаза, сделал большую лужу на любимом мамином ковре. Мама сказала, что это девочка и со временем она превратится в красавицу с длинной шерстью, лихо загнутым хвостом и очень самостоятельным характером. Вскоре этот пушистый комочек, состроив на морде серьезное и озабоченное выражение, отправился исследовать новую территорию, предназначенную для житья и доверенную ему для охраны. Сначала она откусила кусок от только что приобретенных папой ботинок, беспечно оставленных в прихожей, и, задумчиво пожевав кусок искусственной кожи и не испытав никакого удовольствия, выплюнула всё это на недовязанный свитер, над которым бабушка трудилась в течение последнего месяца. Решив поискать что-нибудь более похожее на еду, она прошлепала на кухню, тщательно следя за тем, чтобы лапы не разъезжались на натертом паркете, и там произвела самые значительные разрушения, позволившие нам предположить, что именно так и должен выглядеть конец света.
В детстве я всегда мечтал о даче. И вот наступил тот прекрасный момент, когда моя сокровенная мечта сбылась. Но путь к её осуществлению был долгим…
В один ветреный осенний день нежданно-негаданно мой дедушка объявил, что желанный участок, на который мы притязали, предложил его приятель-президент. Привилегию выбрать проект дома отдали мне, самому юному «претенденту на престол» в нашей семье. «Пусть внук осмотрит участок», – сказал дед.
Участок в Царицыно оказался очень удобным: его не надо было «отвоевывать у тати», перекапывать и разравнивать. Расположенный на склоне оврага, он представлял собой ровную территорию, окружённую причудливой растительностью. Не сговариваясь, мы решили во что бы то ни стало приобрести его и точь-в-точь восстановить на нем дом, в котором мы жили в Ростове.
В течение двух недель напряжённо и целенаправленно мы подбирали материалы для строительства: деревянные блоки, стеклянные панели, кирпичи из темно-красной глины Желанная мечта начинала обретать зримые очертания. За считанные дни мы вплотную подошли к реализации нашего замысла.
Каменщики, бетонщики и другие мастера преобразили наш участок: появился длинный бетонный подъезд, претерпел изменения план дома, к которому добавили второй этаж и изящную терраску. Дом рос на глазах. Масляной краской нежно-голубого цвета были покрашены стены, белый цвет наличников хорошо сочетался с бледно-розовым яблоневым цветом. Пестрые занавески на окнах оживляли общую картину. Крыша, покрытая черепицей, была видна издалека. Трещотка на заборе палисадника издавала веселое постукивание. Ура, наши задумки претворялись в жизнь!
Но самое большое удовольствие доставил нам процесс обустройства дома: крашенные в белый цвет стулья и стол царствовали на веранде, мягкие дорожки скрадывали шаги человека, идущего по комнате, на стены повесили ковры, не пригодившиеся в московской квартире. Удивительно, но старые вещи как бы получили второе рождение.
Я люблю свою дачу, провожу на ней выходные. Несмотря на усталость от работы по дому, я получаю заряд энергии на всю неделю. Оживленные голоса моих родных делают меня счастливым. Особенно приятно принимать гостей летом: хорошо на заре побарахтаться в медленной речонке, позагорать на песчаном пляже, поесть картошки, печённой на костре и присыпанной крупной солью. Нет ничего лучше запаха костра, освещённого лучами заходящего солнца! Нельзя не любить русскую природу, которая дает нам ощущение счастья и полноты жизни. Когда человек приобщается к красоте, его чувства становятся ярче, сильнее. И начинаешь испытывать благодарность к тем людям, близким тебе, которые нашли непростое, но нужное решение – купили дачу и не побоялись трудностей при осуществлении своей мечты. И я с гордостью говорю: «Это мои близкие! Я буду рассказывать моим детям о своих бабушке и дедушке, сумевших сплотить семью, доставить радость нам и сделать наш мир прекрасным!» Наша дача – это одно лучших мест в мире.
Талдыкин Алексей, ЭЭ-75
После долгой бессонной ночи наступило долгожданное утро. Чувство было такое, что всё тело разобрали на бесчисленное количество кусочков, а затем собрали обратно, перепутав всё, что можно было перепутать таким образом, что тело оказалось собранным в обратном порядке – словом, ощущение не из приятных. Однако нужно было идти устраиваться на работу.
Ещё с вечера я заполнил длинную анкету и подготовил подлинные документы вместо копий. Всё было готово, и теперь оставалось только одно: постараться произвести хорошее впечатление на директора фирмы.
Когда поверенный в делах фирмы пригласил меня в кабинет директора, я ожидал увидеть образованного человека в строгом костюме, то и дело поглядывающего на серебряные карманные часы. Однако предположения мои не оправдались. Когда я вошёл, передо мной оказался здоровенный бородач с красным лицом. Внезапно я вспомнил его.
Организация ярмарки, вырученные средства от которой были вложены в развитие местной промышленности, являлась его заслугой. Его странная внешность никак не сочеталась с его профессиональными качествами. Несмотря на мое высшее образование, я казался несмышленым малышом по сравнению с недюжинными способностями этого человека. Пришлось приложить усилия, чтобы показать себя компетентным и воспитанным человеком. Вопрос о моей работе оказался решённым положительно. Для меня это было крайне неожиданным, и поэтому я решил поехать за город и, расслабившись на свежем воздухе, хорошенько всё обдумать.
Купив билет на вечернюю электричку, я отправился домой собирать вещи и уже около семи вечера любовался осенним пейзажем невиданной красоты. На станцию я прибыл в прекрасном расположении духа и через непаханое поле направился к хорошо знакомому деревянному домику. Проходя мимо ветряной мельницы, я встретил своего друга детства, названного родителями Степаном в честь героически погибшего в Отечественную войну дедушки. Выяснилось, что он(,) помимо работы мельника(,) занялся разведением племенного скота. После оживленного разговора я продолжил путь. Незаметно для себя я добрался до каменных ворот, и сразу же миллионы воспоминаний пронеслись передо мной. Двор практически не изменился, и родной дом был всё таким же красивым и крепким. Я заглянул в фазаний питомник и был приятно удивлен царившим там порядком. В курином хлеву я встретил сторожа Ивана. На нем была поношенная холстинная рубаха, неаккуратно заштопанные штаны и грязные поношенные сапоги.
Мама очень обрадовалась моему приезду. В доме был накрыт стол. Откуда ни возьмись появились жареный гусь, мочёные яблоки, жаренные в масле пирожки, масленые блины, селедочка, посыпанная зеленым луком, и многое другое. Отец достал граненые стаканы и бутылочку прекрасной клюквенной настойки. Такая непринужденная обстановка дала мне возможность расслабиться и забыть о городской суете.
Проснувшись на следующее утро, я был удивлен отсутствием всяких болезненных ощущений. Окружённый утренними трелями соловья, я вышел в сад. Всё вокруг было окутано туманной дымкой. Тут я осознал, насколько благосклонна ко мне судьба. Я почувствовал себя уверенным и полным сил.
Позавтракав и попрощавшись с родителями и Иваном, я устремился в город. Меня ждала напряженная, но очень интересная работа.
Александрова Александра, ИЭ-21
Рассвет лишь едва забрезжил, сгоняя молчаливый, пасмурно-серый покров уходящей безлунной ночи, а рыночная площадь, расположенная в северо-западной части небольшого провинциального городка мало-помалу начала оживать. В отдаленье уже слышался скрип подъезжающих несмазанных телег и беспокойный людской говор. Из церкви, возвышавшейся в полукилометре от опушки темно-зеленого леса, полукругом огибавшего город, донесся мелодичный, обладающий какой-то неизъяснимой радостью звон колоколов, оповестивший о начале нового дня. Через полчаса, когда уже совсем рассвело, праздничное ярмарочное настроение царило повсюду. Бесконечными вереницами к площади тянулись упряжки со всех окрестных деревень. Расседлав лошадей, торговцы торопливо разгружали повозки и раскладывали свой товар на лотках. К каждому подходил фининспектор, взимавший плату за аренду места и требовавший предъявить справку о соблюдении норм дезинфекции.
Среди нагроможденных в бессчётном количестве ящиков с овощами и фруктами были разложены холсты домотканого сукна, изысканные ковры с замысловатыми узорами, овчинные полушубки, кожаные полусапожки. Рядом возвышались горы глиняной и фаянсовой посуды. Из соседних рядов, где торговали скотом и птицей, доносились нестройные звуки: ржание необъезженных лошадей, горластый петушиный крик, коровье мычание и овечье блеяние. В воздухе чувствовался ни с чем не сравнимый аромат свежесобранного липового меда, заблаговременно разлитого в пол-литровые банки для торговли в розницу. Прежде чем купить такую поллитровку, можно было съесть пол-ложки светло-жёлтого меда, чтобы распробовать подлинный вкус этого бесценного натурального продукта, дарованного природой и трудолюбивыми пчёлами.
Не обращая внимания на беспощадно палящие лучи ярко светящего послеполуденного солнца, народ сновал взад и вперед, подыскивая не только нужный товар, но и желая ещё и сэкономить. Чересчур взыскательные покупатели, отыскав необходимое и вроде бы сойдясь с продавцом во взаимовыгодной цене, могли вдруг заметить какой-нибудь незначительный изъян и наотрез отказаться от только что изъявленного желания сделать покупку. В подобных случаях умение переубедить и сагитировать колеблющегося клиента – залог успеха. Безынициативный продавец никогда не сможет выгодно сбыть даже сверхинтересный и желанный товар.
К вечеру шум и суматоху стихают. Время подсчитать истраченные деньги, подытожить доходы и сравнить их с предыдущей выручкой.
Уже довольно долго пробирались мы нехожеными тропами и неезжеными дорогами, стараясь до наступления темноты выбраться на асфальтированное шоссе. Погода была безветренна, только изредка чуть заметно шевелились ветви деревьев, колеблемые легким дуновением, доносившим пряный аромат свежескошенного сена. Вся левая сторона небосклона была освещена заходящим солнцем. Правая сторона была как будто занавешена поднимающимися в бездонную высь облаками. Слышался несмолкаемый птичий гомон, да откуда-то справа доносился скрип немазаной телеги и стук копыт подкованной лошади. Вскоре телега поравнялась с нами. Мы стали разглядывать проезжающих. Это были опаленные летним солнцем труженики, утомленные тяжёлой работой. Руки их были исцарапаны, ноги испачканы землей, но румяные лица были взволнованны и ещё хранили энтузиазм прошедшего трудового дня. Они возбужденно рассказывали друг другу обо всём виденном и сделанном за день.
Телега скрылась, и снова наступила тишина, нарушаемая только шорохом придорожного конопляника да непрестанным щебетанием неугомонных птиц.
Вдалеке бродят по скошенным лугам стреноженные лошади, хотя сено ещё не везде убрано.
Но вот и долгожданное шоссе. Где-то рядом должна быть и лесная сторожка, заранее намеченная нами для ночёвки. Виднеющаяся среди сосен крыша, крашенная яркой масляной краской, избавила нас от долгих поисков. По выровненной и посыпанной гравием дорожке подходим к дому и стучимся в одну из притворенных ставен. «Что ж, хозяин, принимай непрошеных гостей», – шутливо говорит кто-то из нас.
Сообщив леснику, что мы командированы на Клязьминское водохранилище, мы входим в избу. При свете зажжённой керосиновой лампы мы видим, что наш хозяин – мужчина лет сорока шести. У него рыжеватые волосы, стриженные в кружок, и небольшие смышленые глаза. Одет он в домотканую рубаху, холстинные штаны и мягкие сапоги.
Изба разделена дощатой перегородкой на две комнаты. Половина одной из них занята свежевыбеленной печью, на которой стоит глиняная квашня с замешенным тестом. В углу стоит небольшой деревянный стол, покрытый стираной полотняной скатертью.
В другой комнате располагается большая никелированная кровать, занавешенная ситцевым пологом. Некрашеные полы всюду чисто вымыты, а стены тщательно проконопачены. В окно виден двор, уставленный аккуратными поленницами дров.
Из-за перегородки вышел не замеченный нами ранее старик болезненного вида. На ногах у него, несмотря на лето, поношенные валяные сапоги. Это, по-видимому, престарелый отец хозяина. Лицо его угрюмо и сосредоточенно. Вскоре на столе появились масленые блины, соленые огурцы, вяленая копчушка, стеклянная бутыль с клюквенным квасом, настоянным для запаха на смородинном листе.
Мы с аппетитом принялись за еду.
Долженкова Нина, ЭЭ-57
Однажды мы с Максим Максимычем и Фомою Фомичом отправились на ярмарку, организованную небезызвестным помещиком. Нам предстоял-таки долгий путь. Оранжевый диск солнца поднимался из-за горизонта, было тихо и безветренно. Мы наслаждались майским теплом. Трава, цветы, деревья, птицы и животные – всё кругом жило и благоухало. Мы говорили о многих небезынтересных вещах: о природе, о погоде, о лошадях, о жизни.
Мои собеседники были необыкновенными людьми. Максим Максимыч был расчётливым, принципиальным, любил выпить и закусить, слыл неслыханным обжорой, а также щёголем, но говорил всегда общо. Его старая берестяная кошёлка была наполнена диковинными яствами, как-то: мочёными яблоками, солёными огурцами, недоваренным картофелем, жаренным в масле цыпленком, свежезамороженными ягодами, зеленым горошком, мясом, варенном в собственном соку, и дистиллированной водой в стеклянной бутыли.
Что же касается Фомы Фомича, то это был безынтересный, безынициативный человек, разочарованный в жизни, точь-в-точь как мой отец. Он был высоким и смуглолицым мужчиной цыганской наружности. При себе он имел скудные припасы: холщовый мешок, набитый дешёвой тушёнкой и слоёными пирожками, кумачовую рубашонку и жёлтый платочек.
Дорога проходила через лес, через лесные чащобы, где мы и решили начать наш немудреный походный завтрак. Расстелили какое-то прожжённое, рваное одеяло, разожгли костер и сварили зачем-то пшёнки. Мы продолжали завтракать, как вдруг послышался тихий шорох, хрустнул сучок, и из-за кустарника ежевики нежданно-негаданно показался медвежонок. Мы по-настоящему испугались, но вскоре поняли, что этот незваный пришелец был просто-напросто голоден. И весь наш завтрак: хлеб, мясо, картошка – был им съеден. Насытившись, прожорливый зверь исчез в чащобе леса. А мы кое-как оправились от шока и двинулись в глубь леса, взволнованно обсуждая этот случай.
Уставшие и голодные, мы добрались-таки до ярмарки. Посередине базарной площади, мощённой булыжником, располагались деревянные торговые лавчонки, где можно было купить невиданные кушанья, например: плитку шоколада, печёный торт и даже ярко-красный крыжовник за грошовую цену.
За полчаса мы обошли чуть ли не всю ярмарку, подыскивая удобное место для ночёвки. Тем временем солнце уже скрылось за горизонт …
В безветренную погоду по извивающейся тропинке мы возвращались с охоты. У каждого за спиной холщовый мешочек, наполненный добычей, настрелянной в течение нескольких часов. Охота была удивительно удачной, поэтому нас не расстраивало то, что четырех подстреленных уток собаки не могли достать.
Обессилев от ходьбы и совершенного пути, мы разместились у поваленной березы, покрытой какой-то стелющейся растительностью, и по-товарищески стали угощать друг друга съестными припасами, взятыми из дома. Не на расстеленной тканой скатерти, а на шелковистом мху, чуть-чуть высеребренном тонкой паутиной, разложили мы свои яства. Среди них были купленные продукты и не купленные в магазине домашние изделия. Маринованные грибочки, поджаренная колбаса, масленые ржаные лепешки, сгущённое молоко, свиная тушёнка, печёный картофель, немного вывалянный в золе, и глоток напитка, настоянного на каком-то диковинном снадобье, – всё покажется вкусным на свежем воздухе даже сверхизысканному гурману.
Трудно сравнить с чем-либо то очарование и наслаждение, которое испытываешь, когда лежишь у костра на берегу безыменной речонки в лесной чащобе. Возникают разговоры на самые неожиданные и необыкновенные темы: о трансъевропейских экспрессах, трансатлантических перелетах, сибирских морозах, охотничьих рассказах, искусных мастерах ружейных дел и о многом другом.
Изредка тишину нарушают непрошеные гости: оводы и комары. По справедливости они названы путешественниками бичом северных лесов.
Солнце, почти невидимое сквозь свинцово-чёрные тучи, обложившие вдруг небо, стоит высоко над горизонтом. Дальние серебристые горы, обвеянные мглой, кажутся диковинными. Лёгонький ветерок колышет травы, не успевшие засохнуть. Сквозь ветви деревьев виднеется темно-синие небо, а на сучочках кое-где висят золочёные листья. В мягком воздухе разлит пряный аромат, напоминающий запах вина. (По Д.Э. Розенталю)
