Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
Она всегда улыбалась так приветливо, что хотелось взять и унести ее улыбку с собой.
Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
Какое-то время — понятие относительное. Особенно для того, кто ждет.
Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
Ты снова можешь сделать мне больно. Не знаю, как я буду реагировать в следующий раз. Хотя, может, в следующий раз это я сделаю тебе больно. Мы ничего не можем обещать. Ни ты, ни я. Но я все еще тебя люблю. Вот и все.
Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
Мне и невдомек было, что можно нанести человеку такую глубокую рану, после которой уже ничего не вернешь, не поправишь. Иногда для этого достаточно одного своего существования.
Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
Достаточно смены декораций, и все сразу может измениться — ход времени, поток эмоций.
время изменения, перемены эмоции
Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
До какой степени реально то, что мы считаем реальностью?
Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
Людям и воздушные замки надоедают, если в них ничего не менять.
Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
Умел бы я плакать, может, было бы не так тяжко. Но из за чего плакать? И о ком? С какой стати плакать о других? Для этого во мне слишком много эгоизма.
Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
Стоило на горизонте появиться такому человеку, как мне сразу хотелось подойти и сказать: «Эй! Я все о тебе знаю. Никто не знает, а я знаю».
Харуки Мураками. К югу от границы, на запад от солнца
. по-настоящему красивые женщины в питейные заведения одни не ходят. Им заигрывания мужиков не в радость, а в тягость.
Источник
Харуки Мураками «К югу от границы, на запад от солнца» — цитаты из книги
— Иногда я смотрю на тебя и думаю, что вижу далёкую звезду, — продолжал я. — Она так ярко светит, но свет от неё идёт десятки тысяч лет. Может статься, и звезды-то уже нет. А он всё равно как настоящий. Такой реальный. Реальнее ничего не бывает.
Симамото не отвечала.
— Вот ты пришла. Ты здесь. Или, по крайней мере, мне так кажется. Хотя, может, это и не ты, а всего-навсего твоя тень. А ты на самом деле где-нибудь в другом месте. А может, тебя уже нет. Может, ты исчезла давным-давно. Я вообще перестаю что-либо понимать. Протягиваю руку — хочу убедиться, что ты здесь, а ты опять прячешься за этими словечками — «может быть», «какое-то время».
Мне всю жизнь казалось, будто я хочу сделаться другим человеком. Меня всё время тянуло в новые места, хотелось ухватиться за новую жизнь, изменить себя. Сколько их было, таких попыток. В каком-то смысле я рос над собой, менял личность. Став другим, надеялся избавиться от себя прежнего, от всего, что во мне было. Всерьёз верил, что смогу этого добиться. Надо только постараться. Но из этого ничего не вышло. Я так самим собой и остался, что бы ни делал. Чего во мне не хватало — и сейчас не хватает. Ничего не прибавилось. Вокруг всё может меняться, людские голоса могут звучать по-другому, а я всё такой же недоделанный. Всё тот же роковой недостаток разжигает во мне голод, мучит жаждой. И их не утолить, не насытить. Потому что в некотором смысле этот недостаток — я сам. Вот, что я понял. →→→
— Каждый день ты видишь, как на востоке поднимается солнце, как проходит свой путь по небу и уходит на западе за горизонт, и что-то в тебе рвётся. Умирает. Ты бросаешь плуг и тупо устремляешься на запад. На запад от солнца. Бредёшь день за днём как одержимый — не ешь, не пьёшь, пока не упадёшь замертво. Это и есть сибирская горячка — hysteria siberiana.
Я вообразил лежащего на земле мёртвого сибирского крестьянина и поинтересовался:
— Но что там, к западу от солнца?
Симамото опять покачала головой.
— Я не знаю. Может, ничего. А может, и есть что-то. Во всяком случае — не то, что к югу от границы.
Она всегда улыбалась, когда кого-то о чём-нибудь просила. Улыбалась так приветливо, что хотелось взять и унести её улыбку с собой. Будь на её месте какая-нибудь другая особа, боюсь, от её улыбочек мне бы стало тошно. Но когда улыбалась Симамото, казалось, весь мир улыбается вместе с ней.
— В конце концов, у каждого своя жизнь, и ты за другого человека отвечать не можешь. Это похоже на жизнь в пустыне — надо просто привыкнуть. Вам в младших классах показывали диснеевский фильм «Живая пустыня»?
— Ну?
— Так у нас всё точно так же устроено. Дождь идёт — цветы цветут, нет дождя — вянут. Ящерицы жрут жуков, мошек разных, а сами птицам на корм идут. А конец у всех один — все умирают и остаётся одна оболочка. Исчезает одно поколение, на его место приходит другое. Таков порядок. Все живут по-разному, по-разному и умирают. Но это не имеет значения. После нас остаётся лишь пустыня. Пустыня и больше ничего.
Когда он ушёл, я остался за стойкой один и продолжал пить. Посетители разошлись, бар закрылся, закончилась уборка, и весь персонал разошёлся по домам, а я всё. →→→
Я словно вернулся в детство, снова стал двенадцатилетним мальчишкой, который мог часами просто смотреть на дождь. Смотришь — а в голове пустота, тело потихоньку размягчается, и ты весь словно выпадаешь из реальности. Есть в дожде какая-то особая гипнотическая сила. Во всяком случае, так мне казалось в детстве.
Она никогда не ныла, никому не жаловалась. Лицо ничем не выдавало её — Симамото всегда улыбалась, даже когда ей было плохо. И чем тяжелее, тем шире улыбка. У неё была необыкновенная улыбка. Она утешала, успокаивала, воодушевляла меня, будто говоря: «Всё будет хорошо. Потерпи немножко — всё пройдет». Спустя годы, я вспоминаю её лицо, и в памяти всякий раз всплывает эта улыбка.
Сидя в «синкансэне», мчавшем меня в Токио, я рассеянно скользил глазами по проносившимся мимо пейзажам и думал — думал о том, что со мной творится. Смотрел на сложенные на коленях руки, на своё отражение в окне. Что я за человек? Первый раз в жизни я себя ненавидел — причём лютой ненавистью. Как я мог так поступить? Почему? Понятно, почему. Если б можно было вернуться назад, я повёл бы себя точно так же. Всё равно связался бы с сестрой Идзуми, хотя и пришлось бы врать снова. Спал бы с ней, как больно бы от этого ни было Идзуми. Сознаться в этом было тяжело. Но от правды не уйдёшь.
Я был жесток не только с Идзуми — и самому себе я нанес рану, хотя в то время ещё не понимал, насколько глубокую. Та история должна была многому научить меня, но, посмотрев спустя несколько лет на то. →→→
Сидя за кухонным столом, я не спускал глаз с повисшего над кладбищем облака. Оно совсем не двигалось, замерло на месте, словно его приколотили к небу гвоздями. «Детей надо будить», — подумал я. Ночь прошла, пора вставать. Новый день нужен им куда больше, чем мне. Пойду в спальню, откину одеяло, дотронусь до них — мягких и тёплых — и объявлю: «Подъём! Новый день начинается». Я знал, что должен сделать это, но никак не мог подняться из-за стола. Силы покинули меня. Казалось, кто-то подкрался сзади и без звука отключил меня от источника энергии, которой питалось тело. Положив локти на стол, я закрыл лицо руками.
В темноте перед глазами возникла картина: море, дождь. Он неслышно проливается на необъятную водную гладь и никто этого не видит. Капли дождя бесшумно падают, но даже рыбы. →→→
Пустота всегда и везде остается пустотой. Я долго был погружен в неё, заставлял себя как-то в ней освоиться и, в конце концов, оказался в той же пустоте, с которой нужно свыкнуться. Теперь моя очередь внушать мечты другим, будить чьи-то фантазии. Вот что от меня требуется. Пусть этим мечтам и фантазиям не будет хватать энергии. Возможно. Но всё равно, если в моём существовании есть хоть какой-нибудь смысл, я должен продолжать это дело, насколько хватит сил. Может быть.
Наклонившись над стойкой, Симамото легко коснулась моей руки.
— Всё-таки хорошо, что ты в порядке, счастлив.
Я не ответил.
— Ведь ты счастлив, правда?
— Не знаю. Во всяком случае, в несчастные и одинокие меня не запишешь, — проговорил я, а затем добавил: — Хотя иногда приходит в голову, что самое счастливое время в моей жизни — это когда мы слушали музыку у тебя в гостиной.
За эти годы я сменил несколько «подружек», но ни с одной меня надолго не хватало. Проходил месяц-другой, и начинала мучить мысль: «Нет! Это не то». Во всех было что-то не то. С несколькими я просто переспал, без особых эмоций. То время — третий этап в моей жизни. Двенадцать лет — от поступления в университет до того, как мне стукнуло тридцать. Годы разочарований, одиночества и молчания, когда я никому не открывал душу. Вечная мерзлота, одним словом. Я всё глубже замыкался в себе. Везде один — ел, гулял, ходил в бассейн, на концерты, в кино. И ничего — от тоски и грусти не умер.
Я долго рассматривал своё отражение в зеркале. Давненько не доводилось заглядывать самому себе в глаза. Что я за человек? Прочитать в собственном взгляде ответ на этот вопрос не удалось. Я опёрся руками о раковину и тяжело вздохнул.
Нат Кинг Коул пел «К югу от границы». Как давно я не слышал эту мелодию.
— В детстве, когда я её слушал, мне страшно хотелось узнать, что же такое находится там, к югу от границы.
— Мне тоже, — сказала Симамото. — Знаешь, как меня разочаровало, когда я выросла и прочитала слова песни по-английски. Оказалось, он просто о Мексике поёт. А я думала, там что-то такое.
— Какое?
Симамото провела рукой по волосам, собирая их на затылке.
— Не знаю. Что-то очень красивое, большое, мягкое.
— Что-то очень красивое, большое, мягкое, — повторил я. — Съедобное?
Она расхохоталась, блеснув белыми зубками:
— Вряд ли.
— Ну, а потрогать-то можно хотя бы?
— Может быть.
— Опять может быть!
— Что ж поделаешь, раз в мире так много. →→→
Один аромат из ста человек привлекает пятьдесят, ещё один — другие пятьдесят. Но есть запахи особые, от них с ума сходят всего один или двое из сотни. У меня на такие запахи чутьё. В них — моя судьба, я их улавливал издалека. Стоило на горизонте появиться такому человеку, как мне сразу хотелось подойти и сказать: «Эй! Я всё о тебе знаю. Никто не знает, а я знаю».
Мне и невдомёк было, что можно нанести человеку такую глубокую рану, после которой уже ничего не вернёшь, не поправишь. Иногда для этого достаточно одного твоего существования.
Её глаза были, как глубокие омуты, укрывшиеся в тени скал, что защищали их от любых ветров, — неподвижные и абсолютно спокойные. Присмотревшись, я вроде бы начал различать отражения в этой водной глади.
Я помню её касание до сих пор. Ничего подобного я не чувствовал ни до того случая, ни после. Обыкновенная рука двенадцатилетней девчонки. Маленькая, тёплая. Но в то же время в её ладони сосредоточилось для меня всё, что я хотел и должен был тогда узнать. Симамото как-то раскрыла мне глаза, дала понять, что в нашем реальном мире есть некое особое место. За те десять секунд я успел превратиться в крохотную птичку, взмыть в небо, поймать порыв ветра. Оглядеть с высоты простиравшуюся подо мной землю. Она казалась такой далёкой, что разобрать толком, что там, внизу, было невозможно. «И всё-таки там что-то есть. Когда-нибудь я попаду туда и всё увижу».
Существа ещё не сформировавшиеся, мы только начали ощущать реальность, пока непознанную, которой ещё предстояло раскрыться и. →→→
Когда шёл дождь, становилось ещё хуже. Начинался настоящий бред — казалось, сейчас неслышно отворится дверь и войдёт Симамото, принесёт с собой запах дождя. Я видел её улыбку. Говорю что-то не то, а она улыбается и тихо качает головой. Все мои слова бессильно скатываются за грань реального, словно дождевые капли по стеклу. Ночью дождь не давал дышать. Искривлял реальность и время.
Видения доводили меня до одури, и тогда я подходил к окну и долго смотрел на улицу. Казалось, я вижу перед собой высохшую, без всяких признаков жизни, пустыню, в которой меня бросили одного. Крутившиеся в голове образы и картины высосали из окружающего мира все краски. Всё, что было перед глазами, выглядело-ненастоящим — пустым и однообразным. Каждый предмет пропылился насквозь и стал песочного цвета. →→→
Больше я её не увижу. Она останется только в моей памяти. Исчезла. Была-была, а теперь нет и больше не будет. «Серединка на половинку. Такая жизнь не по мне». Где теперь эти её может быть? Может, к югу от границы? Может быть. Или на запад от солнца? Нет, на запад от солнца никаких может быть не бывает.
— Мы увидимся ещё?
— Может быть, — ответила Симамото. На её губах мелькнула улыбка, напомнившая лёгкий дымок, что не спеша поднимается к небу в безветренный день. — Может быть.
Солнце село, и сразу подул холодный ветер, будто напоминая: зима скоро. Придёт Новый год, там, не успеешь оглянуться, и экзамены в университет, а за ними ждёт абсолютно новая жизнь. Всё изменится, и я стану совсем другим. Грядущие перемены пугали, и в то же время я ждал их с нетерпением. Тело и душа стремились туда, где я ещё не бывал, жаждали свежего воздуха. В тот год студенты захватили многие университеты, по улицам Токио валами катились демонстрации. Мир менялся прямо на глазах, и я кожей ощущал его накал. Оставаться в моём сонном городишке было невозможно. Даже если бы Идзуми захотела меня удержать и согласилась со мной переспать, всё равно бы уехал. Даже если бы после этого пришёл конец нашим отношениям. Оставшись, я бы обязательно лишился чего-то такого, что терять нельзя. →→→
— Мы с тобой слишком рано родились.
— Наверное, — сказал я и рассмеялся. — А теперь остальное человечество нас догоняет.
Воспоминания не давали спать. Я поднимался среди ночи и больше не мог заснуть. Шёл на кухню, наливал виски и со стаканом в руке долго смотрел на темнеющее за окном кладбище и огни проносившихся внизу автомобилей. Как долго тянулись эти тёмные предрассветные часы. Умел бы я плакать, может, было бы не так тяжко. Но из-за чего плакать? И о ком? С какой стати плакать о других? Для этого во мне слишком много эгоизма. А о себе плакать? Смешно в моём возрасте.
Во «Влюблённых» Джонни Ходжес выдаёт такое классное, такое трогательное соло. Каждый раз эта томительная красивая мелодия воскрешала в памяти те времена. Счастливыми их не назовёшь, вся моя тогдашняя жизнь — комок несбывшихся надежд и желаний. Тогда я был моложе, куда более изголодавшийся, одинокий, но ощущал мир проще и острее. Слушая музыку, вбирал в себя каждый звук, каждую ноту; впитывал каждую строчку прочитанной книги. Нервы — как острые шипы, глаза сверкали, пронзая собеседника насквозь. Вот какое время было. Услышав «Влюблённых», я вспоминал его снова и снова. И видел свои глаза, смотревшие на меня из зеркала.
Источник