Юля ахмедова про вселенную
На Premier будет незапиканный.
Мне очень понравилось. И я удивилась, потому что на русском языке никогда такого не слышала. У вас риторика западных комиков, и вы поднимали темы, которые для меня как для женщины очень актуальны.
Я расскажу, что меня в этом концерте цепляло. Первый блок — это, соответственно, харассмент, то, ради чего затевался концерт. Второй — про депрессию. И поскольку надо было добавить что-то полегче, в конце есть блок про мужчин и женщин. Хотя я тоже не считаю это тривиальным — он смешной и хорошо сформулирован.
Самая тяжелая часть была про депрессию — по заходу, по всему. Видно было, что тяжело такой юмор слушать и воспринимать. А лучше всего заходил, разрывал зал блок про мужчин и женщин. И это меня всегда так задевало! Я думала: «Блин, ну это же самое простое». А когда я поехала в Америку с туром, там часть про харассмент как раз хорошо работала, потому что не надо было объяснять, что это.
То есть вы меняли текст концерта под зарубежные гастроли?
Нет. Но если здесь я говорю: «Поаплодируйте, кто знает, что такое харассмент», или рассказываю, кто такой Харви Вайнштейн, или что Моника Левински — это та, а Билл Клинтон — это тот, то в Штатах этого было не нужно. Для них харассмент — это насущная проблема. Я помню, как поехала [с концертом] в первый город после Москвы. Приезжаю, говорю: «Концерт называется „Нет харассменту“, поаплодируйте те, кто знает, что это такое». И там вообще человек 30 захлопали. Но это не самое удивительное. Самое удивительное, что никто не знал о ситуации с Леонидом Слуцким (депутат Госдумы. В феврале 2018 года четыре журналистки обвинили его в сексуальных домогательствах. — Esquire). Когда я рассказывала, что он трогал журналисток за лобок, у людей это вызывало искренний шок. То есть даже то, что у нас здесь, в России, происходит, для большинства все равно какая-то не очень интересная, не очень актуальная тема. Кстати, многие журналистки, которые были на концертах, говорили потом: «Спасибо за Слуцкого — что рассказали, что вы говорите об этом. Эта тема для нас очень важна».
Когда два года назад мы говорили с Олей Страховской (первый главный редактор фем-издания Wonderzine), она сказала очень интересную вещь про кейс Слуцкого — что думская комиссия по этике ничего не смогла бы сделать, потому что для того, чтобы можно было оценить каким-то образом его действия (то, что он журналисток хватает за лобок), у нас должны быть этические нормы, которые говорят, что так нельзя. А у нас сами женщины-депутаты говорят: «Меня что-то никто ни за что не хватает, наверное, это с журналистками что-то не так». Вы согласны?
Я считаю, что не нужно здесь все сводить к журналисткам и к именно этому делу. Как я говорю в своем концерте, это проблема всей страны. У нас не только журналистка депутату не может дать отпор. Я, например, работодателю не могу тоже, кто-то еще кому-то еще. То есть, в принципе, если у нас в сторону женщин проявляется какая-то сексуальная агрессия, то «виновата в этом женщина». Была еще одна важная для меня тема, которая в итоге не вошла в концерт, — что бы ты ни надела, это не оправдывает насилие. Пусть даже ты голая на улицу выйдешь — это не оправдывает насилие. У меня была мысль сказать женщинам: «Вы никогда не виноваты. Никогда».
Несколько лет назад я пришла на работу, а мне начальник говорит: «Ничего себе сиськи». И я расстроилась — не потому, что он мне так сказал, не потому, что я не сказала ему: «Да вы охренели». Я промолчала, ушла, а потом сидела и думала: «Зачем я такую футболку надела».
То есть как бы вы виноваты в том, что у вас грудь было видно?
Да ее даже не было видно, на мне просто была обтягивающая футболка. Еще лет десять назад я сама была с точно таким же мышлением — «я сама виновата, зачем я так оделась».
Вы начинаете концерт с обсуждения кейса Харви Вайнштейна. За время, которое прошло с момента записи, дело успели завершить и посадить его в тюрьму на 23 года.
И у него нашли коронавирус.
Да, и у него нашли коронавирус, хотя это, я считаю, уже чересчур с точки зрения кармы, но что ж. Этот приговор вызвал очень бурное обсуждение в русскоязычном фейсбуке.
Как вы думаете, достаточное ли это наказание или чрезмерное?
Когда я готовила концерт, я посмотрела про Харви Вайнштейна все фильмы, которые только выходили, прочитала все что можно. И мое окружение, все мои друзья знают, насколько я погружена в эту тему. Так вот, когда вынесли приговор, мне столько людей прислали ссылки на эту новость! А в день, когда ему поставили диагноз, я проснулась — а у меня в телефоне 100 SMS: «У него коронавирус! Ты видела?» В какой-то момент я поняла, что у меня передоз [от информации о харассменте]. Но приговору я была рада. Я сначала к Вайнштейну относилась так: «Ну, вот есть такой злодей, удобно это использовать». Но в конечном итоге я его воспринимала уже как настоящее чудовище. Вот он для меня — чудовище. Я не хочу рассуждать, большой срок или маленький ему дали. Но то, что его наказали, что для всех это будет уроком, примером, — это очень круто.
Какой процент из того, что вы говорите на сцене, правда с вами происходило?
Суть — то, что важно, — всегда правда. То, что я говорю про харассмент, — это правда то; то, что я говорю про психиатра, — тоже. А когда я в каком-то разгонном материале говорю: «Парень не дает мне свою машину» — естественно, это просто какие-то шутки.
Но для большинства людей стендап — это театр. Например, у меня в мае закончился тур, а в сентябре появилась волна новостей о том, что я лежу в психиатрической клинике. Не встречали такие?
Встречала. Когда я начала вас гуглить, уже со второй страницы поисковика самые популярные новости — о том, что вы лежите на лечении.
Для меня это так смешно. Я проехала 30 городов, не считая Америки и Германии, где рассказывала, что хожу к психиатру. Столько журналистов было у меня на концертах — ни один не спросил у меня ничего об этом. Но как только появилась одна новость, все мне стали звонить и писать, просили прокомментировать. Я отвечала: «Посмотрите мои монологи. Я семь лет рассказываю о том, что я хожу к психологу». Причем у меня даже в концерте был блок о том, как я лежала в этой клинике. Большинство журналистов и зрителей до сих пор не понимают, что комик искренне рассказывает, о чем он думает, что для него важно.
Вы в концерте шутите на очень серьезные темы, личные. Каково это — выходить в зал, где сидит несколько сотен человек, и шутить про свою депрессию, про одиночество?
У меня вообще нет никаких зажимов [на такие темы]. При этом могут быть зажимы на шутки про секс, когда я думаю: «Блин, не слишком ли это пошло?»
При этом вы очень лихо заканчиваете концерт «Нет харассменту» шуткой о том, что вам нельзя заниматься анальным сексом.
Кстати, был миллиард сомнений вплоть до финального монтажа, оставлять ее или нет. Я понимала, что она в концерте не играет никакой роли, но большинство людей именно ее запомнят. Вот в Воронеже у меня был концерт, после которого в одном из городских изданий этой шутке посвятили отдельную большую статью, что-то вроде «Юлия Ахмедова призналась, что у нее есть трудности в половой жизни». Но, честно говоря, я ее оставила, потому что у нас там недобор был по времени.
Один из героев нашего проекта о стендапе Денис Чужой сказал в интервью, что в стендап не пойдет счастливый человек, который полностью доволен собой и своей жизнью, потому что комик через шутки свои проблемы прорабатывает. Вы согласны с этим?
чтобы зрителю было интересно, должен быть конфликт. Неважно, драма это, комедия, фильм, театр, книга — что угодно. В стендапе, поскольку ты на сцене один, это конфликт с самим собой — ты пытаешься что-то перебороть.
Нет. Но я согласна с тем, что чтобы зрителю было интересно, должен быть конфликт. Неважно, драма это, комедия, фильм, театр, книга — что угодно. В стендапе, поскольку ты на сцене один, это конфликт с самим собой — ты пытаешься что-то перебороть. Тогда это интересно слушать.
Должна быть саморефлексия?
Да. Но, с другой стороны, если ты, допустим, антигерой, у тебя может быть не внутренний конфликт, а внешний. Условно, если Навальный будет два часа рассказывать о том, как он бьется и у него что-то не получается, как его обливают (не знаю, чем там его обливали) или сажают. Я сейчас так говорю, словно я за Навального, на самом деле просто хочу сказать, что у него есть мощный внешний конфликт. И я бы посмотрела его концерт, мне было бы интересно.
Вы мне сказали на съемке, что очень не любите, когда про вас говорят как про «женщину-комика». И тем не менее вы первая женщина-комик, у кого есть свой проект на федеральном телевидении — это ваше новое шоу «Нам надо серьезно поговорить», которое запустилось совсем недавно на ТНТ.
Когда мне говорят, что я где-то первая — неважно, «первая, у кого вышел концерт», «первая, кто сделал проект», — вот это «первая» как будто накладывает на меня какую-то ответственность.
Но это же правда. Вы и правда первая. Валентина Терешкова вот первая в космос полетела.
Да, но никто же не говорил ей: «Как плохо ты полетела. Надо было слетать не так. Можно было слетать гораздо лучше». Мне не нравится эта ответственность — «ты первая, а значит, должно быть хорошо». То, что со мной происходит, — это просто мой карьерный путь. Возможно, мой первый концерт будет очень плохим, а десятый будет очень хорошим. И это не зависит от того, первая я его сделала или нет.
То есть вы хотите, чтобы у вас было право налажать?
Оно у меня и есть. Но когда мне говорят: «Ты первая женщина, которая. » — получается, как будто за мной стоят женщины и я им пробиваю путь.
Но ведь отчасти так и есть. Вы лидер мнений, и вы говорите про какие-то важные вещи, о которых не говорят большинство людей с медийным весом. Наверное, вам пишут ваши поклонницы, за что-то вас благодарят. Ваш концерт несет и образовательную функцию.
У нас комик не воспринимается как лидер мнений. Я этого не чувствую. Вот когда мне кто-то после моего концерта в комментариях пишет: «Мне пришлось выйти из зала и погуглить», — это для меня круто. Или когда какой-то мужчина написал мне большое письмо: «Я даже не думал, что женщине это [приставания] может быть неприятно, я много прочитал и посмотрел, спасибо». Мне хочется, чтобы творчество имело смысл. И пока, к сожалению, если говорить о стендапе, то смысл — в смешно-несмешно. Я тут посмотрела новый концерт Эллен Дедженерес (американская актриса, комедиантка, телеведущая, обладательница 11 премий «Эмми», дважды вела «Оскар». Открытая лесбиянка. — Esquire). Она в нем рассказывает, как сделала камин-аут и что после него изменилось в ее жизни. Вы смотрели этот концерт?
платье, пальто, все Inshade; перчатки, Glove.me, «Секция, ГУМ»; кольца, Oscar de la Renta; Oscar de la Renta; Gem Kingdom; серьги, Natia x Lako; туфли, Aquazzura
Концерт не смотрела, но мне очень нравится Эллен и я за ней слежу.
Я вам очень советую посмотреть. Он очень откровенный и честный. И если честно, в блоке про камин-аут не очень много было юмора. Он был откровенный, крутой, интересный, но, возможно, где-то недошученный. А я на это смотрела и ловила себя на мысли, что тоже хочу где-то, может быть, не так уж смешно, но донести какую-то правду, которая мне важна. У нас к этому, к сожалению, пока не готовы — что ты можешь комика несколько минут слушать и не смеяться. Мы [комики] не то что не публичные. Ну то есть кто такая Юля Ахмедова в медийном пространстве? Никто.
Я имею в виду, почему должны люди сидеть за экраном телевизора и думать: «Ничего себе, она говорит, что депрессия может убить человека, это реально болезнь, как шизофрения». Они не для этого включили концерт. Наверное, Познер имеет такой вес, что если он напишет стендап-концерт и у него какие-то большие куски вообще будут несмешными, но это будет правда, он все равно ее донесет. А я понимаю, что пока не могу.
Мне кажется, что это не связано со стендапом как со сферой. Условно, есть Синтия Никсон, которая сейчас баллотируется в мэры Нью-Йорка, одна из самых известных фем-активисток, а есть Сара Джессика Паркер — их обеих прославил «Секс в большом городе», но они совсем по-разному используют свой медийный вес. У вас есть полмиллиона подписчиков в инстаграме, и вопрос в том, что вы им будете говорить, а не в том, чего они от вас ждут. Нет?
Соглашусь, в этом тоже соглашусь. Например, когда я писала концерт, у меня вообще не получалось сделать блок про психолога смешным. Мы сидели с Русланом Белым в одном кабинете, и я говорила: «Блин, у меня не получается. Это плохо». А он мне говорил, что это не будет очень смешно, это априори сложная тема. У меня есть эти комплексы: «Блин, наверное, это надо вырезать и вставить про то, что я не могу выйти замуж» (грубо говоря).
А у вас есть какая-то такая же сверхидея в вашем шоу «Нам надо серьезно поговорить»? Для тех, кто еще не смотрел: в этом шоу к вам приходят пары, в которых девушки заранее рассказывают о какой-то проблеме в отношениях, и эти проблемы вы со сцены обсуждаете. Такая смесь стендапа и реалити. Есть какая-то сверхзадача у этого шоу?
Да. Я просто всегда стесняюсь об этом говорить, потому что мне кажется, что мне скажут: «Ой, Юль, ты это все надумала». Но мне это шоу интересно делать, в том числе потому, что я вижу здесь социальную функцию. Я помогаю реальной женщине с ее проблемой. Причем не одной женщине, а целому срезу. Например, у нас был выпуск, где проблема была в том, что чувак играет в компьютерные игры, — так нам пришло заявок 20, наверное, в которых на это жаловались. И ты понимаешь, что эта проблема важна. Возможно, что-то изменится у пары, которая к нам придет, а может, другие посмотрят — и у них тоже что-то изменится. Я не говорю о том, что компьютерная зависимость — это та проблема, которую можно решить стендапом. Но женщина может показать это своему мужчине и сказать: «Вот, посмотри, я же тебе говорю, что это ненормально».
Потому что по телевизору показали?
Да, потому что показали. Или когда к нам пришла девушка — ее муж постоянно шутил над тем, какая она толстая, — я брала интервью, а у нее слезы. Ты делаешь стендап, а потом она записывает видео и говорит, что он вообще перестал шутить на эту тему. И ты думаешь: «Блин, прикольно». У нас получилась юмористическая программа, но изначально в ней для меня есть какой-то социальный подтекст.
Мы говорили с Сашей Гудковым, и он сказал очень интересную штуку. Что Россия — сексистская страна, и в юморе это проявляется так, что женщины больше любят смотреть по телевизору на мужчин и мужчины больше любят смеяться над шутками других мужчин. Получается, что женский юмор остается нишевым. Вы согласны с этим?
Я, когда играла в КВН, всегда говорила, что женская команда никогда не станет такой же успешной, как мужская. Потому что в мужской команде — только правильно меня поймите — есть секс. Когда у тебя мальчики красиво одеты, поют какую-то красивую финальную песню — у них фанатки, которые смотрят, плачут и думают: «Боже мой!» Ни одной женской команде такое не светит.
Потому что есть мужская энергия. Но мне кажется, что в стендапе неважно, красивый ты, старый, больной или здоровый. Более того, мне кажется, чем больше ты некрасивый или больной, тем успешнее станешь. Меня этим жанр и привлекает: неважно, как я буду выглядеть, постарею ли, что в жизни у меня произойдет, — я смогу продолжить выступать. Тем же девочкам из Comedy Woman нужно держать свою планку, лицо, чтобы быть популярными. В стендапе этого нет.
Мне хочется, чтобы творчество имело смысл. И пока, к сожалению, если говорить о стендапе, то смысл — в смешно-несмешно.
В одном из ваших немногочисленных интервью была фраза, дословно: «Я переехала в Москву, было тяжело». Ни больше ни меньше вы не сказали. Как вы решились на переезд в Москву и каким был период после этого переезда?
Как у всех — не было ни на что денег. Все было по сравнению с Воронежем очень дорого. Помню, у меня был шок, когда я смотрела, сколько стоят продукты, сколько стоит подстричься, сделать маникюр, как далеко надо было жить и в какой маленькой квартире, чтобы была возможность ее снимать.
А вы переехали, уже имея работу, или сначала переехали, а потом ее искали?
Еще в Воронеже я начала работать со Славой Дусмухаметовым (креативный продюсер телеканала ТНТ. — Esquire), который тогда еще не был той величиной, которой стал сейчас. В какой-то момент он сказал: «Давай-ка ты переезжай в Москву, будешь приходить в офис, будем заниматься проектами». Потому что невозможно было уже работать дистанционно. И вот я переехала, и первым проектом, над которым мы стали работать, был Comedy Woman. Я подружилась с Сашей Гудковым и моим напарником Тимуром Каргиновым. Но было очень тяжело. Это был запуск, и никто не знал, как это должно в итоге выглядеть. Мы писали сразу несколько программ, уходили в три часа ночи с работы, а приходить обратно нужно было чуть ли не через четыре часа. Помню, я жила у друзей, и до них мне часа полтора надо было ехать на такси. Я спала на полу, на матрасе, и параллельно пыталась искать квартиру. Я думала: «Господи, как вообще люди это вывозят». Помню, нам с Тимуром после рабочей вечеринки Comedy Woman в кинотеатре «Соловей» нужно было дописать какой-то номер, а рядом был ресторан из японской кухни. Мы сели писать, заказали кофе, нам приносят меню — а мы понимаем, что ничего не можем заказать.
Потому что денег нет?
Да. Потому что все это очень дорого. Когда к нам [на ТНТ] приходят молодые авторы, комики, я вижу, что им всем тяжело. Но я и про себя знаю, что не сразу начала жить в своей квартире в Москве, есть в каких-то хороших заведениях, покупать хорошую одежду.
А на каком проекте вы работали, когда поняли, что можете больше не считать каждый рубль?
Только после того, как у меня началась гастрольная деятельность с проектом Stand Up на ТНТ. Ни для кого не секрет, что для комика основные деньги — это гастроли, а больше всего он зарабатывает на корпоративах. К сожалению, как продюсер, как автор я не могу заработать такие деньги, которые зарабатываю в качестве комика. Например, уже полгода или месяцев восемь я совсем отказалась от выступлений, потому что мы занимаемся над проектом «Нам надо серьезно поговорить» — его надо было дописать, проверять, выступать. Как ведущая этого шоу, как продюсер я зарабатываю меньше, чем если бы сейчас написала концерт и проехала с ним по России. С другой стороны, сейчас, когда все концерты прикрылись [из-за карантина], очень хорошо, что у меня есть работа, за которую мне платят зарплату. В общем, деньги начались, когда появились гастроли.
Источник